- Да-да, - встрепенулся Сталин, - это я помню… Тут неподалеку находилась моя рублевская дача. Дальняя…
- К даче необходимо свернуть налево… Хотите заехать?
- Как-нибудь в другой раз.
Он склонился к уху писателя и, дыша запахом табака, спросил:
- Вам дорог этот человек?
Сталин повел глазами в спину Вадима Казакова, молча припавшему к рулю.
- В каком смысле?
- Через двадцать минут он умрет.
- Как?! - вскричал писатель. - Тогда едем назад…
- Бесполезно, - покачал головой вождь. - Ваш приятель обречен… Но есть, понимаешь, выход. В конце концов, а ля гер ком а ля гер. Это я по-французски. На войне, мол, как на войне. Откуда его удобнее отправить домой?
Автомобиль по прозвищу Машка уже добрался до госпиталя ракетных стратегических войск и свернул направо.
- Вадим, - обратился к водителю Станислав Гагарин, - останови, пожалуйста, у автобусной остановки.
"Его собираются убить? - подумал писатель. - Кому помешал этот как будто бы порядочный человек, честный работник и безобидный философ?"
Он вспомнил, как после завтрака и угрожающего звонка сразу подумал о Казакове, едва Сталин сказал: нам необходимо срочно выехать в Москву. Хорошо было бы подключить к этому и Николая Юсова, мужа Елены, но вечером молодые предупредили: уйдем в гости к Ирине и Саше Котовым. Конечно, они пока дома, рано ведь, десяти часов нету, а все-таки не стоит их будоражить. Если он заберет Колю в Москву, Ленка снова не будет разговаривать с мужем неделю. Так уже было, когда Николай несколько суббот и воскресений подряд помогал тестю, кандидату в народные депутаты России, в предвыборной заварухе.
"Да и опасность не исключена, - подумал Станислав Гагарин. - Судя по решительности вождя, дело с ломехузами пахнет керосином. Несправедливо будет, если Лена осиротеет. Мне-то хрен с ними, опасностью и риском".
Писатель не лукавил перед собой. Он и в самом деле не боялся ни Бога, ни черта, хотя и не был безрассуден, не лез на рожон. Но вовсе не потому, что кого-либо или чего-нибудь остерегался. Станислав Гагарин принципиально противился любому экстремизму, старался быть честным и справедливым к людям, не морщился ни при запахе серы, ни ладанном аромате, и вообще опирался в житье-бытье на категорический императив Канта и бессмертные слова Гете: Werde oler du Bist - Будь самим собой.
- У вас не найдется лишней одежды? - спросил тогда Иосиф Виссарионович. - Не хотелось бы… Ну вы понимаете.
- Да, вас немедленно узнают. Но вот размер… Мои вещи будут великоваты.
И Станислав Гагарин снова вспомнил о Вадиме Казакове, фигурой и ростом тот как раз походил на вождя.
И еще одно ценное качество имелось у Вадима. Порой он любил поговорить на философские и, в последнее время особенно, на экономические темы. Но когда дело касалось чьих-то секретов, то здесь Вадим Казаков расспрашивать не будет… Появился у Станислава Семеновича Вождь всех времен и народов в квартире - значит, так надо. Объяснит хозяин - хорошо. Не станет - время не приспело. И, по-видимому, есть у писателя некие соображения, он лучше знает, когда посвятить соратника и сослуживца в необыкновенную тайну.
"А во что посвящать? - усмехнулся Станислав Гагарин. - Кроме легенды о Звезде Барнарда мне ничего неизвестно. Может быть, это глобальный розыгрыш. И никакой у меня в гостях не пришелец, а просто загримированный чудак, скорее всего, от компании ломехузов, у которых, правда, нет пока никаких формальных зацепок числить меня в числе недругов".
- Вадим, - сказал он в трубку, набрав четыре цифры внутренней связи, - как Машуня поживает? Есть срочное дело.
- Автомобиль в порядке, - невозмутимо ответил Казаков. Писатель и ценил его за эту невозмутимость тоже. Надежный, истинно, флотский кореш Вадим Георгиевич! - Правда, обувку этот козел обещалкин, Чибисов, то есть, так и не выделил пока. Так что…
- Позвоню Виктору Петровичу в понедельник, - нетерпеливо вклинился сочинитель. - А пока иди к машине, мы сейчас подойдем.
Он вспомнил, что шляпа Вадима может оказаться тесной для гостя, пусть наденет его, Станислава Гагарина, куртку с капюшоном. Нет, шляпу тоже примерит, пусть даже будет просторнее. Нынче мешковатая одежда меньше бросается в глаза, нежели шмутка в обтяжку.
Сгодилась и куртка, и старая писательская шляпа серого цвета. Сталин облачился во все это с полным равнодушием к собственной внешности, и Станислав Гагарин подумал, что несмотря на сверхзнание, которое вождь получил от Зодчих Мира, и его приобщение, сие уже чувствовалось, к диалектике, в житейских привычках Иосиф Виссарионович остался верен тому аналогу, который родился на Земле почти сто одиннадцать лет назад.
"Да, - подумал писатель, - вовсе не случайно меня, пятидесятилетнего, вождь зовет молодым человеком. Впрочем, не пей он водки едва ли не каждый день, не запивай ее, водяру, вином и не балуйся табачищем, мог прожить до нынешнего дня. Интересно, завязал ли он с Жидким Дьяволом?"
- Завязал, - коротко бросил Сталин, мельком взглянув на себя в зеркало между двух настенных ламп и надвигая шляпу на глаза. - Я готов, товарищ. Как вы считаете, меня не узнают?
…Теперь, когда Вадим приткнулся к обочине напротив автобусной остановки "Госпиталь", и писатель вышел из машины, а Сталин последовал за ним, оба они пожали Казакову руку.
- Вернись к Римме Прокофьевне, Вадюша, - сказал Станислав Гагарин. - Спасибо, но с Машкой мы управимся сами.
Сочинитель не умел водить машину, и насколько ему было известно, Сталин не обладал этим искусством тоже. Но его странным образом не озадачило сие обстоятельство, и Станислав Гагарин, как должное воспринял согласный кивок Вадима, который тут же, не мешкая, перебежал дорогу: показался автобус на Власиху.
День был пасмурным, холодным и вселенски мерзким.
Над головами и уже хорошо видными отсюда домами улицы Северной беспорядочно ворочались свинцово-грязные тучи, из которых можно было ожидать и снега, и неприятно стылого дождя.
Станислав Гагарин посмотрел, как подвалил к остановке власихинский автобус, как засуетились его земляки, норовя побыстрее войти в теплое чрево бело-синего пузана, за лобовым стеклом которого сидел равнодушный ко всему на свете пожилой водитель.
Станислав Гагарин дождался, когда автобус проползет мимо их красной Машки, терпеливо ждущей, когда воля человека - или сатаны? - толкнет ее к невероятным приключениям, писатель с облегчением убедился - Вадим вместе со всеми отбыл восвояси, повернулся к Сталину, который, надвинув на глаза шляпу, смотрел туда же, и увидел: вождь взялся за ручку передней двери.
Глубоко вздохнув, судьба Казакова больше его не волновала, Станислав Гагарин нырнул в салон, привычно - два месяца мотался на этом автомобиле по избирательному округу - наклонив голову, и увидел сидящего на месте водителя невозмутимого Вадима Казакова.
Умостившийся на переднем кресле Сталин повернулся и лукаво улыбнулся в усы. Дать ни взять - добрый дядюшка, приготовивший племяннику сюрприз!
- Надеюсь, это вовсе не тот, кто стрелял в нас из автомата полчаса назад, - проворчал Станислав Семенович, приподнявшись и вытаскивая из-под задницы завернувшийся край чехла.
- Вы правы, теперь это наш… - Иосиф Виссарионович запнулся. - Будем считать - человек.
- Тогда поехали. Маршрут он знает?
Сталин кивнул. Теперь вождь смотрел на дорогу.
- Давайте тогда через Одинцово, на Кутузовский, в центр.
Тут он вспомнил, что до сих пор не выяснил, куда же собственно Сталину надо приехать. Но дал себе слово не спрашивать того ни о чем, ибо вождь есть вождь, он и мысли читает, и вон каких монстров-двойников умеет создавать, и цели у него вроде как благие, хотя благими намерениями вымощена дорога в ад. Но ведь он и в Африке вождь, а вот Станислав Гагарин всего лишь бывший.
Еще недавний председатель Военно-патриотического литературного объединения "Отечество" и кандидат в народные депутаты России, на сей момент он всего лишь глава незарегистрированной, значит, неформальной, организации, обладающей, правда интеллектуальным капиталом в десять-пятнадцать миллионов рублей. Только капитал этот надо еще превратить в материальные, в шуршащие тети-мети, а потому он вроде как генерал без армии, капитан без корабля…
- Не удручайтесь, - не поворачиваясь, сказал Сталин. - У меня ведь тоже нет государства, я больше не Генеральный секретарь и даже документов при себе не имею.
- Я что хочу сказать, - подал голос Вадим. Не Вадим, конечно, а этот самый… "Как же мне его называть?" - внутренне усмехнувшись подумал Станислав Гагарин. - Я что хочу сказать… Если по милицейским правилам, то вы настоящий бомж. Существо без определенного места жительства. Это если грамотно рассмотреть.
- Бомж! - закашлял-засмеялся вождь. - Настоящая находка! Такой находкой я поделюсь с друзьями по возвращении. Надо же! Товарищ Сталин - бомж… Без определенного места жительства! Бомж! Спасибо, Вадим Георгиевич. Вы остроумный человек!
"Он что? Издевается надо мной? - рассердился Станислав Гагарин. - Сам же его и создал, Вадима номер два… Впрочем, как две капли воды похож, и разговаривает по-казаковски".
Тем временем, их автомобиль пронесся улицами подмосковного города Одинцова, еще недавнего небольшого местечка, теперь разросшегося в спальный придаток девятимиллионной столицы-спрута, в большое скопище однообразных домов-коробок, собранных воедино в беспорядочных микрорайонах. Судя по всему, новый город строился без какого-либо плана, не имел единого центра, определяющего лицо более чем стотысячной застройки, отличался разбитыми мостовыми, грязными тротуарами и далеко не провинциальными идиллическими нравами.
Населяли Одинцово люди несколько ошеломленные, ошарашенные близостью хищного мегаполиса, который разлагающе влиял на их неокрепшие местечковые души. Здесь было множество, подавляющее большинство тех, кто вовсе не родился в Одинцове и даже в Подмосковье, и для которых бренное существование в этих краях было случайным. Столичная культура их не затронула. Да и осталась ли она вообще в Москве? В гигантском Вавилоне, ставшем по обличью рядовым евро-азиатским городом, где осколки бывшей Белокаменной с ее сороками сороков великолепных храмов почти растворились в апокалипсической лавине безликих небоскребов, океане панельных хрущоб и мириадах, ордах взбаламученных, сбитых с толку, обворованных духовно лимитчиков?!
"Он тоже виноват в общем оскудении духа", - непременно подумал Станислав Гагарин о том, кто сидел сейчас перед ним, когда Машка одолевала километры мимо знаменитой резиновой фабрики на станции Баковка.
- Не только я один, - медленно повернул голову Сталин. - Что можно спросить с бедного недоучки-семинариста? Начало гонения на русскую культуру положено было, как вы сами хорошо знаете, вовсе не мною. Разве товарищ Сталин выслал из страны цвет русской философии да и иной другой мысли в двадцать втором году?
Разве товарищ Сталин развязал кровавый террор уже с первых дней революции, от которого бежали в эмиграцию ученые и писатели?
Товарищ Сталин только верный ученик того, кто затеял это непотребное дело… Затеянное, кстати говоря, еще в эпоху народников-демократов, понимаешь… Заговор против России сплели во времена Добролюбова, понимаешь, и Софьи Перовской.
- Сами-то вы понимаете, что натворили ваши учителя? - подал вдруг голос Вадим Казаков, не отводя глаз от дороги.
"Ну и монстр! Дает… - восхитился Станислав Гагарин. - Поднял хвост на собственного создателя… Впрочем, этот искусственный и характером должен обладать вадимовским. Уж если создавать двойника, то… Хотя как же тогда тот, с автоматом? У него иной внутренний настрой? На свершение зла… Сюда бы Эдика Маципуло. Он большой спец в монстрологии".
Но Эдик, записавший себя недавно с женой в беженцы из солнечного Узбекистана, находился в Ташкенте, где рвал последние швартовы перед тем как отвалить в лоно всех и вся принимающей Матери России.
Сталин водителю не ответил, то ли не знал, что сказать, то ли не удостоил.
Машина миновала мост с развязкой и спустилась на Минское шоссе.
Стал накрапывать дождь, и Казаков-монстр принялся прижимать Машку вправо, затем остановился у обочины.
- Надену щетки, - сказал он.
Переднюю дверцу Вадим легонько захлопнул и повернулся, расправляя плечи, спиною к Москве, отступив на шаг в сторону от замершей Машки.
Станислав Гагарин ощутил вдруг, как позади надвигается нечто громоздкое и неотвратимое. С оглушающим ревом выметнулось слева черное, удлиненное тело хищного по обводам лимузина и ударило в грудь не успевшего удивиться Вадима Казакова.
V. ОТКРОВЕНИЯ ЛОМЕХУЗОВ
Когда литературный обозреватель модного еженедельного журнала вошел в кабинет главного редактора, то увидел дорогого и ненаглядного шефа, отца родного, как за глаза называли его сотрудники, стоящим у левой стены на голове.
- Входи, входи, - проговорил редактор-перевертыш, - не смущайся… Новый способ изучения работников осваиваю. Посмотрю на тебя в перевернутом виде - и вроде как рентгеном…
Боязливо поглядывая на шефа, обозреватель замер, не двигаясь.
Тот постоял на голове еще с минуту и с завидной ловкостью встал на ноги.
- Это мне мистер Вэбстер подсказал, наш друг - советолог из Нью-Йорка. Помнишь, на чашку кофе к нам прилетал? Говорит, так лучше все проблемы видны. Когда он книжку о России писал, всегда на голову становился.
"А на уши советолог не вставал?" - дерзко подумал сотрудник, который знал, что за глаза его самого зовут Оборзеватель. Только вслух такое спросить, естественно, не решился: плюрализм в журнальной команде редактор не терпел.
- Возьми материал для детального изучения, - сказал он одному из самых злых цепных псов славного коллектива. - Учти - гриф на нем совершенно секретно. Пока почитай здесь. У меня на столе гранки в досыл. Потом будет к тебе еще одно дельце. Вот глянь на эти листки.
Листки оказались без заголовка. И только над текстом первого начальные фразы были более крупным шрифтом:
"Внимательно прочти, обращенный, больше не принадлежащий себе брат нашего Круга. Внимай наставлениям породивших нас Великих Конструкторов Зла и подаривших власть над миром.
После прочтения немедленно уничтожь. Не доверяй ни ближнему, ни дальнему, ни даже брату по Кругу замещенных, ибо остерегаться необходимо всех. Помни об этом всегда - и ты не проиграешь".
А далее говорилось:
"Запомни раз и навсегда: право в силе. Людей со злым инстинктом, скрытыми пороками больше, чем добрых, и первыми лучше управлять насилием и устрашением, чем моральными проповедями.
Каждый человек стремится к власти, каждому хотелось бы стать диктатором, если б представилась подобная возможность. Редкий из смертных не согласен пожертвовать счастьем всех остальных ради достижения собственных целей.
Этих редких мы должны опасаться больше всего. Высмеивайте их, изолируйте от остальных, подвергайте гонениям, уничтожайте!
Что прежде сдерживало диких варваров, которые называют себя разумными людьми? Вначале они подчинялись грубой и слепой силе, потом Закону, который есть тоже сила, но скрытая под словесной шелухой. Отсюда непреложный вывод: право - в силе.
Политическая свобода есть идея, а не действительность. Этот идеологический фетиш надо умело использовать в качестве приманки, чтобы привлечь силу толпы к партии, которая вознамерилась вырвать власть у другой власти.
Задача всемерно облегчается, если противная сторона, которая стоит пока у кормила власти, сама заразится идеей свободы, так называемым либерализмом и, ради идеи мнимой свободы, поступится собственной мощью. Тут и проявится торжество нашей теории. Бразды правления, выпущенные из рук решившей перестроиться в духе вольнодумия партии, тут же по законам бытия будут подхвачены новой рукой, переняты нами, ибо слепая сила толпы, называемой на митингах народом, и дня не может пробыть без вождя, и тогда новая власть лишь заступает на место старой, ослабевшей от либерализма".
- Ну и ну! - мысленно воскликнул Оборзеватель, - не в бровь, как говорится, а в самый что ни на есть глаз… В какой же новый уклон сношает меня лучший редактор года?
Цепной пес перестройки вздохнул украдкою - редактор блин! - и продолжал читать:
"В наше время одним из замещений либералов может быть страсть толпы к вещам, жалким побрякушкам, электронным забавам, сексуальному откровению. Во время óно умами людей владела вера. Она разрушена теперь, и противник наш вовсе беззащитен.
Идея свободы неосуществима, потому как никто, кроме нас, избранных Конструкторами Зла, не умеют пользоваться ею в меру. Стоит только предоставить толпе варваров самоуправление, как они становятся распущенными. Возникают междоусобицы, они переходят в социальные битвы и межнациональные свары, в них сгорают целые государства и превращаются в пепел.
Но истощается ли государство в собственных судорогах, отдают ли его внутренние раздоры во власть внешним врагам, в любом случае оно может считаться погибшим, ибо неумолимо попадает в наши руки, оно в нашей власти.
Всесилие капитана, который весь сосредоточен у нас, протягивает соломинку, за которую государству надо держаться поневоле, в противном случае любая держава катится в пропасть.
Политика не имеет ничего общего с нравственностью и моралью. Вождь, который руководствуется моралью, неполитичен, а потому положение его в государстве непрочно.
Кто хочет править, обязан прибегать к хитрости и лицемерию. Народные качества - откровенность и честность, которыми кичатся русские, особо опасные наши враги, ибо далеко не все из них поддаются замещению, эти качества есть пороки в политике, они свергают с престола скорее и вернее, чем сделает это сильнейший враг.
Пусть они исповедуют подобные качества! Мы идем и будем идти иным путем…
Наше право - в силе! Слово право - отвлеченная и ничем не доказанная мысль. Слово это означает: дайте мне то, чего я хочу, чтобы я тем самым получил доказательство, что я сильнее вас.
В государстве, в котором плохая организация власти, безличие законов и правителя, а обезличились они от пропаганды и внедрения в державные устои отравы либерализма, мы получаем новое право - наброситься на это государство и разнести существующие порядки и установления, разрушить традиции, наложить руки на закон, перестроить все учреждения и сделаться владыками тех, кто предоставил нам право собственной силы, отказавшись от него добровольно, либерально…
Наша власть при современном шатании всех властей, будет необозримее всякой другой, потому она поначалу будет незримой, до тех пор, пока не укрепится настолько, что ее уже никакая сторонняя хитрость не проймет".
- Это верно, - ухмыльнулся про себя Оборзеватель, - мы этим прекраснодушным паршивцам и щелочки не оставим…
"Чтобы выработать целесообразные действия, - продолжал читать он, - надо учитывать подлость, неустойчивость, непостоянство толпы, неспособность тупой, лишенной чувства логики толпы понимать и двигать условия собственной жизни, собственного благополучия. Надо понять, что мощь толпы слепая, неразумная, не рассуждающая.
Толпа прислушивается налево и направо.