– Да… мой царь, – не без труда, проглотив внезапный комок в горле, выдавил из себя Давид.
– Это ты отбил добычу у амолекитян? – вновь спросил мрачный взгляд Суула.
– Так, мой царь, – Давид старался справиться с непривычным чувством. Язык точно прилипал к нёбу. Этот ненормальный город выворачивал наизнанку. Пастух чувствовал себя безвольной куклой, которую ломает и затягивает неясный сумрачный омут. В стенах дворца жила какая-то своя, незнакомая, противоестественная реальность. Нигде прежде пастух, привыкший к свободе, не сталкивался с подобным.
– Они бились храбро?
Давид не смог быстро ответить. В горле вконец пересохло.
– Отвечай, – царь повысил голос.
– Нет… мой царь. Мы… застали врасплох.
Оценив состояние подданного, Суул удовлетворённо кивнул и продолжил:
– Они разбежались как пустынные собаки. Проклятый разбойничий род Амалека. Мне нужны сильные воины, – царь слегка наклонил голову. – Что у тебя за спиной? Охрана пустила тебя с оружием?
– Флейта. Мой царь.
– Она выглядит не так. Почему у неё…
Суул не договорил – неожиданно, с сильным хлопком, двери позади Давида распахнулись. В них вломились трое: невысокий, сухой на вид старик в сопровождении двух вооружённых левитов. Стражники тут же, без команды Суула, бросились к Давиду и буквально отшвырнули того к стенке. С ним обошлись как с бездомной собакой. Охранники вытянулись вдоль стен. Опять же без приказа царя.
Левиты остались у входа. Они многозначительно положили руки на рукояти ритуальных ножей. Если судить по теням, что тянулись из коридора, за входом остались ещё несколько левитов.
"Пророк Самаэл?" – спросил себя Давид. Только он был способен вести себя так. Только его боялись больше, чем царя. Только его боялся сам царь.
Про Самаэла ходило много слухов. Он появлялся везде, где хотел, и когда хотел. Он мог спокойно заявиться во дворец даже глубокой ночью и поднять всех на ноги. Люди знали, какой была его роль в воцарении Суула. Не забывал и государь о том, из чьих рук получил власть. Одно слово Самаэла – и всё изменится.
Следом за сгорбленной иссохшей фигуркой в зал ворвался ветер из коридора. Пророк сделал несколько резких шагов вперёд и остановился, глядя в лицо Суула. На пол с глухим ударом опустилось остриё его посоха. Повисло молчание, в течение которого они долго смотрели друг на друга.
Давид украдкой поглядывал на Самаэла. На ту бледную, неподвижную, расколотую морщинами маску, в которую превратилось лицо глубокого старика. Единственно живыми на ней казались мутные серые глаза, наверняка подслеповатые. С непокрытой головы свисали длинные, со следами скитаний по пустыне, пепельного цвета волосы. Такая же борода. Она падала на странноватый балахон, одеяние Самаэла, напоминавшее простую милоть бедняков.
Молчание явно затянулось. Поведение царя и пророка говорило о том, что отношения между ними не были простыми.
Самаэл поднял посох и, широко шагая, двинулся на Суула.
– Господь послал меня, чтобы я помазал тебя в цари над Его народом, – сорванным хрипящим голосом проговорил Самаэл и зашёл за спину Суула.
Остановился там, а, когда царь дёрнулся, чтобы обернуться, продолжил:
– Так слушай слово Господа.
Суул остался на месте, поджав губы. Вена на лбу вздулась сильнее, а под кожей заиграли желваки. Царь напоминал загнанного в клетку хищника.
– Так говорит Господь. Я помню, как поступил Амалек. Иди и отомсти Амалеку. Предай заклятью. Уничтожь всё, что есть у него. Не жалей никого. Предай смерти всех: и мужчин, и женщин, и детей, и младенцев, и волов, и овец, и ослов, и верблюдов!
Самаэл выдержал небольшую паузу, ударил в пол посохом, после чего прохрипел более спокойным голосом:
– Убей всех. Таково слово Господа.
Давид не мог поверить ушам. Он сам сталкивался с племенем Амалека, но сейчас отказывался понимать подобную жестокость. Давиду приходилось брать в руки оружие, однако он не был мясником. Какова вина на младенцах? А на женщинах Амалека, что не брали в руки оружия?
У Давида поплыло перед глазами. Реальность, поселившаяся в этом доме, оказалась слишком тяжела для него.
– Так сказал Господь, – повторился Самаэл, с бесцветных губ которого сорвался жуткий полухрип-полушёпот.
Пастух невольно опёрся о стену и прищурился, глядя в сторону пророка. Теперь Давид увидел того по-другому.
Судя по конвульсивно дёргавшемуся телу и сорванному голосу, он приходил в исступление и был готов сорваться в припадок. Самаэл уже прихрамывал на ногу из-за сведённых мышц. Бледный, в нелепом тряпье. Если Суул воплощал в себе необъяснимую подавляющую силу этого места, то Самаэл – его безумие.
– Таков Второй закон – в городах сих народов не оставляй в живых ни одной души.
Голову мутило всё сильнее. Давиду почудилось, будто тени в зале задвигались быстрее, а похолодевший ветер усилился. Только теперь он шёл не из коридора, а со стороны балкона, где стояли те двое.
Захотелось убежать. Отовсюду запахло кровью, гарью и ужасом. Давиду мерещилось, как с белых стен тронного зала стекает и капает кровь, как по полу и скрытому в темноте потолку ползут голодные языки огня. Как они подбираются к нему.
И тогда его ноги подкосились. И не дало упасть лишь плечо стражника, что застыл рядом как каменное изваяние. Картинка перед глазами расплывалась, а в голове отчего-то зазвучал женский голос… Голос той гадалки, которую не удавалось забыть, и которая говорила странные вещи.
Только теперь – теряя сознание – Давид начал понимать её. Инстинктивно опираясь на плечо оцепеневшего стражника, пастух проваливался в собственные воспоминания.
Он вспоминал, как…
Короткий полог пропускал в шатёр прохладу ливанского кедрового леса. Внутрь проникали запахи диких незнакомых трав, а фоном служил аромат розового масла из светильника, что мерцал внутри шатра. Но было ещё кое-что. Невыразимое. Непередаваемое. Запах, что шёл не из леса, а откуда-то изнутри. Может, запах счастья? Или свободы… Нет, не то. Опять не то.
Небольшой бутон огня покачивался на фитиле, что выходил из небольшого и тоненького сосуда в виде сложенных крыльев глиняной бабочки-светильника. Огонёк почти танцевал в ночной тишине, под едва различимый шёпот ветвей кедра на ветру.
Они лежали на небольшом коврике из белой овечьей шерсти, а тот, в свою очередь, на зелёном ковре лесных трав.
Его красивая тайна, его запретное счастье, казалось, спала рядом. В такие минуты он называл её про себя откровенно и просто. "Мой ангел". Думать о ней по-другому не получалось.
Сейчас он смотрел на рассыпанные по краю белого шерстяного пледа вьющиеся волосы. Поблёскивающие, как крылья ворона. Мягкие и густые.
Давид не смог устоять. Осторожно, стараясь не шуметь, протянул руку и стянул край пледа с её головы. Ему захотелось взглянуть на лицо. На лицо своего ангела.
Первым из-под пледа показался аккуратный носик с очаровательной горбинкой. Давид непроизвольно улыбнулся: "Жалко, что синих глаз не увижу". Затем белая даже при слабом свете кожа.
Её красиво очерченные губы дрогнули. Или это была шутка теней? Что ей снилось? С кем она говорила во сне?
Давид наклонился поближе и вдохнул её запах. Он совсем не походил на запах цветов или трав. Как всегда, он был почти неуловим. И в то же время вызывал опьяняющую смесь чувств: восхищения и влечения.
"Мой ангел", – то ли сказал, то ли подумал он. И тогда она проснулась, будто услышала, как её позвали. Из-под чёрных ресниц блеснули глаза. Глубокого синего цвета.
– Прости, я разбудил тебя, – он поцеловал её носик.
"Ничего", – она улыбнулась своим взглядом. Пламя светильника дрогнуло, из-за чего показалось, будто это "ничего" пришло из тишины ночи, а не сорвалось с губ.
– Я погашу огонь, – прошептал Давид и потянулся к светильнику-бабочке.
– Нет, – она серьёзно взглянула на него и не дала потушить источник света.
"Сейчас таких как ты зовут язычниками. Неверными", – подумал и не сказал Давид.
Он лёг обратно, не погасив светильника. И всё было бы хорошо, если бы его ангел не попробовала продолжить вчерашний разговор:
– Он даёт свет. Бог хочет стать видимым, чтобы люди могли за ним следовать. На этот алтарь нельзя пролить крови – Ему не нужно больше, чем наши молитвы. Только они. Между нами ничего нет, кроме них. Я расскажу тебе одну историю…
Давид нахмурился и отвернулся к пологу шатра:
– Не говори так.
Некоторое время они молчали.
– Собираешься на службу к Суулу? – наконец, спросила ангел.
– У меня нет выбора. Они возьмут в заложники отца.
– Не служи ему. Он теперь с Самаэлом. Царь забыл себя прежнего.
Давид захотел повернуться, чтобы посмотреть ей в глаза, но сдержался. В его взгляде вспыхнула ревность. Что значит – "забыл себя прежнего"? Пастух промолчал. И спросил о другом:
– В твоих словах всегда получается так, будто Бог и Господь не…
Он замолчал, и тогда его слова продолжила ангел:
– Самаэл лепит из вас преданных боязливых рабов. А Суул станет его первым рабом.
– О чём ты?
– О страхе. О человеческом сердце. Когда страх опутает его подобно плющу, люди подумают, что это и есть настоящая любовь. А добровольное рабство единственная добродетель.
– Здесь душно, – Давид поднялся, закутался в милоть и вышел из шатра.
Снаружи было свежее. И совершенно тихо. Догоравший неподалеку костёр бросал блики света на край кедрового леса, на стволы и ветви. На камни и скалы. Давида повлекло вперёд, к обрыву, за которым виднелось открытое пространство.
Он остановился в шаге от бездны и посмотрел вниз. Он стоял так, бесцельно и молча, пока его не обняла подошедшая сзади ангел. Её прикосновение оказалось мягким, тёплым, чарующим. Как и запах. Она быстро растопила сердце Давида.
– Объясни, кто твой Бог, – попросил он. – Я ничего не понял. Скажи так, будто ты видишь Его перед собой.
– Посмотри вниз… Страшно? Сделай шаг вперёд.
Они вместе ступили на самый край обрыва. Еще чуть-чуть, и они оба сорвались бы в пропасть.
– Ещё, – продолжила ангел. – Подайся вперёд. Ты чувствуешь, как тянет вниз? Затягивает в темноту?
Пастух сумел только кивнуть. У него перехватило дыхание. Он физически ощущал притяжение того, что скрывалось в пропасти. В темноте.
– Там смерть. Запомни это чувство… А теперь отойди от края и посмотри в небо.
Они сделали шаг назад. Взмокший Давид мысленно выдохнул и поблагодарил ангела за то, что она не столкнула его в бездну.
– Посмотри в небо. На звёзды. Ты чувствуешь… что-то зовёт туда? Это также реально, как и то, что тянет вниз. Просто небо дальше, чем обрыв. И притягивает оно не тело… Когда ты сочиняешь свои стихи, Он незаметно склоняется к тебе и тихо шепчет. Ты должен чувствовать.
– Я думал, это ты.
– Нет.
– Тогда я снова ничего не понял…
Её объятья ослабли. Она резко ответила:
– Продолжайте убивать, лить кровь на алтарь, и ложь станет правдой.
Глаза пастуха раздражённо сверкнули, но быстро погасли.
– Ваш Господь только зовётся Богом, – добавила ангел. – Ваш Господь это зло.
Давида передёрнуло от таких слов. Будто внезапная, необъяснимая злость набросилась на него из темноты обрыва.
Он развернулся и даже занёс руку, чтобы… но тут же столкнулся с её угрожающим взглядом.
Глаза ангела вспыхнули в темноте резким белым пламенем. И в свете большой луны она стала похожей на потустороннее существо.
Давид от неожиданности упал на спину. Её глаза быстро потухли, но увиденного хватило, чтобы пастух понял, кто перед ним. Кто прячется внутри видимой скорлупы.
– Ты демон, – пробормотал Давид и пытался отползти прочь. – Демон…
– Я твой ангел.
– Уходи, – хрипел он, цепляясь за острые камни под собой, сгребая их, судорожно сгибая и разгибая ноги, которые не хотели подчиняться. – Уходи. Царь… проклял вас. Суул проклял!
Наконец, ему удалось перевернуться на живот, а затем и подняться. Давид побежал прочь. К лесу. Через заполненный туманом лес.
Он продолжал нестись сквозь темнеющие заросли, спотыкался о камни и корни деревьев, а необычайно раскатистый голос ангела не отставал. Он звучал повсюду:
– Царь проклял свою память! Теперь беги к его трону! Проклятье вернётся к тебе!
Он долго бежал по чаще, а когда выдохся, то понял, что заблудился. Вокруг стоял молчаливый туманный лес. Сплошной стеной. Давиду не оставалось ничего, кроме как бродить под рассеянным лунным светом, кутаясь в разодранную милоть, спотыкаясь о коряги и пни, с искажённым отчаянием лицом. Так он напоминал застрявшее в бреду привидение.
Он поклялся, что изгонит её из памяти. Забудет всё, что случилось. И это сработало. Озлобление дало ему силу. А может, и подсказало путь – через какое-то время Давид вышел на дорогу, которая вела в Эн-Дор.