Они обсудили, как распределить силы, как подвозить припасы, где отдыхать и куда девать раненых. Условились о том, как подать знак, когда сшибка начнётся, и как сообщаться по ходу дела. Всё до мелочей обговорили и разошлись людей собирать, да крестный ход готовить.
* * *
Сокол на крестный ход не пошёл, сказал, мол, не его ума дело, а Борису страсть как любопытно стало - обожал он всяческие церковные торжества, недаром из православных князей вышел.
Василий надел ризу, знаменитый, папский клобук и все прочие церковные причиндалы. Достал привезенную с собой икону Божьей Матери. Посмотрел заступнице в глаза, покачал головой с сомнением и вынес на улицу. Перед "Выбутской Девой" его уже ожидала внушительная толпа горожан с остатками местного клира - всех, кого удалось собрать с двух десятков церквей. И горожане, и священники встретили владыку на коленях. При появлении иконы у многих на глазах выступили слёзы. Люди молились, кланялись так, как никогда прежде не молились и не кланялись.
- Матерь божья, заступница наша, не дай пропасть, не оставь в беде…
Василий бережно передал икону двум священникам, прочитал молитву и степенно двинулся к площади. Толпа отправилась следом.
Первым делом крестный ход навестил Троицу, в которой архиепископ провёл службу во спасение Пскова. Затем шествие обошло с иконой Детинец, двинулось дальше, в Довмонтов Город, где Калика совершил ещё две службы в тамошних церквах. В довершение всего икону пронесли до посада.
Все эти торжества воодушевили горожан, но нисколько не успокоили самого Василия, а тем более Сокола. Если уж зло смогло прорваться в этот мир, то одной иконой, пусть и самой чудотворной не откупишься.
* * *
Ещё одна беспокойная ночь и весь следующий день прошли в делах. Сокол с Каликой больше не устраивали ночных вылазок, готовясь к главной битве. Постоялый двор превратился в подобие Тайной Господы. Но если настоящее псковское правительство бездействовало, то в "Выбутской Деве" кипела работа.
Архиепископ совсем осунулся от постоянных хлопот и неимоверного напряжения. К нему то и дело приходили всё новые и новые люди, спрашивали совета, докладывали о продвижении работ, просили помощи в оружии, в средствах, в людях. Калике ничего не оставалось, как заниматься всем этим. Лишь военные вопросы он частично переложил на воеводу и Данилу с Мартыном.
Ополченцы готовили заставы и костры. Горожане стаскивали старые бревна, плахи, приносили собственные запасы дров и хвороста. Возле стен ожидали котлы с маслом и смолой. Наверх затаскивали камни, приготовленные ранее для переделки стен и башен. Теперь эти камни сгодятся для обороны. Мартын распоряжался в посаде, Данила в Застенье, а воевода - в Кроме.
Сокол в дела правления не вмешивался. Зато вместе с княжичем пешком исходил почти все рубежи обороны, переговорил со многими ополченцами, их начальниками; помогал, при случае, советом или делом. И скоро разбирался во всём не хуже Калики.
Старики встречались лишь в "Выбутской Деве" за обедом или вечерей, и тогда собранные сведения и свои предложения Сокол пересказывал Василию.
Глава четвертая
Разгром
Окрестности Костромы. Июнь 6860 года.
На рассвете сельский ведун по прозвищу Грива, кинул за спину мешок и, оставив нараспашку ворота и двери, отправился по ярославской дороге. Шёл быстро, не оглядываясь. Пока первые жители из домов вылезли, он добрался уже до Холопьего Ручья, но скрыться в лесу не успел.
- А ну, стой! - догнал его староста, крепкий мужик по имени Вьюн.
Ведун остановился. Бросил на подбежавшего здоровяка затравленный взгляд, но смолчал.
- Ты куда, бесово семя, тикаешь? - выругался тот. - Мы тебя кормили, поили, на праздниках во главе стола саживали, а как беда навалилась, ты в бега ударился? А ну, пошли обратно!
- Не пойду, - буркнул Грива.
- Как, то есть, не пойдёшь? - вскипел Вьюн. - А вот я мужиков свистну, на верёвке тебя вернём.
- Так и не пойду! Хоть целое село поднимай. Сбегу всё равно.
Староста крякнул, запустил ладонь в бороду. Поняв, что угрозами беглеца не убедить, зашёл с другого бока:
- Кто же мир от нежити защитит? На тебя ведь, убогого, вся надежда была. Совесть поимей. Не бросай людей на погибель.
- Не помогу я ничем, - Грива отвёл взгляд. - Не по моим зубам напасть эта.
- А по чьим же? По моим? - староста показал зубы, вернее то, что от них осталось.
- Не знаю. Уходить всем надо. Бросать село.
- Бросать?! - разозлился Вьюн и, растопырив руки, встал поперёк пути. - Я вот тебе брошу! Пришёл и ушёл, а у нас семьи, поля, скотина, добро годами нажитое…
- Не трудом нажитое! Через это и прогневили вы Господа, - начал Грива обличительно, но, вздохнув, умерил пыл. - Не остановишь ты меня. И никто не остановит. В монастырь иду. Грехи замаливать. Не мне дорогу заступаешь - богу перечишь.
Староста сник. Ссутулился. Шагнул в сторону.
Грива, перехватив мешок, отправился дальше.
- Уходите и вы пока не поздно, - бросил он за спину.
И скрылся за поворотом.
* * *
Ночью никто не спал. Кольев наготовили, хоть стену окольную возводи. Оружие припрятанное достали. Много оружия. Годами собирали. А пусть и доброе оно, да не про такого ворога. Не надеясь на осину и железо, по две-три семьи в домах собрались, в тех, что на вид покрепче. Заколотили окна, заложили дымоходы и притаились, ожидая, когда нежить внутрь полезет. Вплоть до нынешней ночи бог миловал, но теперь, потеряв ведуна, селяне опасались худшего. Грива хоть и непутёвый был, а всё какая никакая защита.
Около полуночи на погосте началась возня. Поначалу хруст непонятный, чавканье, вздохи протяжные. Старшие к щелям приникли, силясь разглядеть в темноте тропу, что с кладбища вела. Дети с бабами на печах затихли, одеяла на головы натянули. Страшно!
Только луна взошла возня прекратилась. Завыло на погосте. Сперва негромко и единственным голосом, но скоро глоток прибавилось, а вой усилился до мороза на спинах. В который раз перекрестились селяне. Мужики колья сжали, напряглись. В домах тишина повисла, какой на кладбище положено быть. Нынче всё поменялось.
Наконец, вырвался вой за пределы могильные, пошёл на село, плеснул на улицы. На тропе так и не появился никто, но между домов заметались в лунном свете косматые тени. Мужики от щелей отпрянули, заложили осиновой щепкой.
До петухов бесновалась нежить, а с первым криком, как отрезало - стихло всё. Вздохнули селяне, молитву трижды прочли - пронесло и теперь, не сунулись мертвецы в дома. До следующей ночи передышка.
Наутро Вьюн с дюжиной мужиков отправился усопших проведать. Не порадовало увиденное - ещё на шести могилах руки из земли вылезли. По локоть торчали. А на самой свежей, где месяц назад Чекменя схоронили, уже грудь показалась. Колья осиновые, что накануне в погребенья воткнули, были сложены рядком, возле общей оградки, словно утварь полезная.
- Не берёт их осина-то, - пробормотал староста.
- За что же наказание такое? - вздохнул Кадка.
- Ведун сказал, мол, разбойничали мы, - пояснил Вьюн. - Через это и наказание. Всего-то пару раз с новгородцами в низовья ходили. А вот и пришла расплата. Сколько душ сгубили в налётах? Сколько чужого добра взяли?
- Чекмень же и ватажил у нас, - возразил Кадка. - Чего теперь из земли-то полез?
- Видно, не своей волей полез, - заметил Жило, поёжившись.
* * *
Три дня и три ночи прошло, как Грива ушёл. Вслед за ним почти половина села разбрелась. Не верили люди, что справятся с бедствием. Многие всё добро, что разбоем нажито, бросили, не желая тащить проклятие за собой. Ушли пустыми, иные в одном рубище.
А могилы уже совсем распахнулись. Земля на кладбище, что пашня разворошена. Где по пояс усопшие вылезли, где по грудь. Днём мертвецы мертвецами, но только стемнеет, в самом дальнем конце слышно было, как вырываются они из оков погребения, рвутся к плоти живой. Сколько часу осталось, пока не освободятся совсем? И что тогда с селом станет?
Мужики собрались возле избы старосты стали думать. Бежать следом за прочими или отбиваться? Если отбиваться, то как? Колья-то оказались бесполезными, а уж на обычное железо нечего и рассчитывать. Не столько думали, сколько охали. За охами и проглядели путника. Лохматый, с огромной бородой (но не старик - руки молодые, да и походка бодрая), войдя в село, он сразу направился к мужикам:
- Мир вам, добрые люди, - голос бодрый, ну точно не старец. - Пройду я так к Полозово?
- Угу, - кивнули селяне неприветливо.
- А до ночи успею?
- Нет, - мотнул головой Кадка. - Без лошадки никак не успеть.
- Скверно.
- Куда уж скверней, - согласился Кадка. Вздохнул, подтверждая мысль.
Остальные, утратив любопытство, на прохожего не глядели. Не до болтовни сейчас пустой, охать надобно. Но Кадка не удержался, спросил:
- А кто тебе в Полозово нужен? У меня там родичей, весь Кривой Конец.
- Да никто особливо, - прохожий плечом повёл. - Оборотень у них объявился, вот, иду выручать. Парень, которого ко мне отправили, слёг сразу. Так я один пробираюсь.
Вьюн на полуохе взметнулся.
- Так ты что, колдун?
- Вроде того, - не стал спорить путник. - Чародействую.
Жило, кивнув на гладкую, без единой морщинки, руку, что сжимала посох, спросил:
- А не молод ты для чародея-то?
- В самый раз, - усмехнулся тот. И повернулся чтобы продолжить путь. Мол, не желаете словом перекинуться, воды предложить страннику, ну и не надо.
Староста вскочил, взъерошил бороду, сел назад, вновь вскочил.
- Слушай, - решился он, наконец. - А может, и нам подсобишь?
- С чем же? - обернулся чародей.
- Нежить прёт, что грибы от сырости. Вот-вот одолеет. Ночами воет, по селу мельтешит, погост разрыла совсем. В дома пока не суётся, но…
- Всё правильно, - кивнул путник.
- Чего правильно? - насторожился Вьюн.
- Полнолуния нежить ждёт, известное дело. А уж тогда всерьёз навалится. Уж и не знаю, что вам посоветовать. Уходить надо.
- Уходить… - буркнул староста. - До этого мы и сами додуматься сумели бы.
Он ударил ладонью по ляжке.
- А может ты того… выручишь? А мы уж не обидим.
- Нет, - чародей отмахнулся. - Меня в Полозово ждут. Уж и заплатили вперёд.
- Мы вдвое больше заплатим, - нашёлся Вьюн.
- Не надо мне вдвое больше, - улыбнулся прохожий. - Свыше семи гривен я ни за какое дело не беру. Зарок дал. Вроде обета.
Староста за всё село в ответе. Тут уж не до гонора. Поняв, что серебром колдуна не прельстишь, убрал из голоса всякую властность и едва ли не заканючил, давя на жалость:
- Ты уж не дай пропасть, защити. Видишь сам, бежать нам некуда. С бабами и детишками на чужой стороне мыкаться? Сызнова хозяйство поднимать? Такое нынче не всякий осилит.
Молодой чародей смутился. Не нашёл, чем ответить на нытьё здорового мужика. Вздохнул. Присел на корточки, обхватив посох. Спросил:
- С чего сыр-бор у вас? Только давай так. Всё выкладывай без утайки. Иначе разговора не будет.
Вьюн кивнул, соглашаясь на всё. Подумал с чего начать и заговорил прежним твёрдым голосом.
- Повольничали мы… Ну, как повольничали, так прибивались к прохожим ватагам. С новгородцами в набеги ходили. В прошлом году и в позапрошлом. Не ради удовольствия или удали мы низовья грабили… Иначе не выжить нам было, не расплатиться с наместником. Но видно лишнего взяли, из-за этого и кара пришла.
- А с чего решили, что из-за этого? Сами додумались?
- Ведун у нас жил, Грива. Он и сказал перед уходом.
- Грива? - путник задумался. - Не слыхал о таком.
Он размышлял довольно долго. Мужики не торопили. Понимали, дело серьёзное, а подставлять голову за семь гривен охотников мало.
- Вот что, - решил чародей. - До кладбища вашего, пожалуй, схожу. Посмотрю, что там да как. Потом и поговорим.
- Проводить? - староста поёжился
- Сам схожу, - чародей показал рукой на тропу. - Туда надо думать?
- Туда, - кивнул Кадка. - И что, один пойдёшь?
- День же, - пожал тот плечами.
К его возвращению селяне подсуетились - стол во дворе накрыли. Такого выложили, что сами удивились: откуда что взялось? Но и разносолы в глотку не шли, и медовуха не лезла. Замерли мужики в ожидании, чего гость скажет?
А тот, молча выпивал и закусывал, вроде совсем не спешил начинать. Этого попробовал, другого. Наконец, утерев рот, сказал:
- Непростое дело…
И вновь замолчал, нагоняя мрачностью своей на селян колотун. Но и теперь никто подгонять не решился. Ждали смиренно, точно нашкодившие монахи перед ликом владыки.
- Если обычным чином, то полнолуния ждать надо, - будто вслух размышляя, произнёс чародей. - И в полночь всем, кто на ногах держится, и бабам, и детишкам, всем… навалится на мертвяков с кольями осиновыми.
Он рубанул ладонью.
- Половину народу положите на том кладбище, как пить дать, - гость вдруг ухмыльнулся. - Благо далеко носить не придётся. Там же и схороните.
Вновь нахмурился.
- Но я ждать столько не смогу. К полнолунию, мне в Полозово, хоть убейся надо попасть. А раньше в осине силы не будет. Да вы и сами видели, где ваши колья оказались.
Мужики погрустнели. Потянулись к браге.
- Но есть и другой способ… - чародей опять помолчал. - Хлопот побольше, но без войны зато. И полной луны не нужно.
- Какой же? - не выдержал прерывистых объяснений Кадка.
- Заговор наложить, - пояснил гость. - Нелегко будет поспеть до вечера, но можно. Трав я, положим, соберу и зелье сварю, какое нужно. Зерно, полагаю, у вас имеется. Но тут посуда особая требуется. У меня с собой такой нет.
- Ты только скажи, какую надо. В миг раздобудем. У нас с низовских поместий много чего осталось. И боярская утварь есть, и церковная…
Староста смутился. Гость плечами пожал, встал из-за стола.
- Ну, давай глянем на хабар ваш…
К вечеру село возбудилось. С чародеем разве что самые немощные не отправились. Однако ближе кладбищу народ стал редеть. То один, то другой, селяне сбивались с шага, будто камушек в сапог угодил или нога неудачно ступила, а потом и нагонять вроде как несподручно. Большая часть от околицы не ушла, остальные на тропе встали. Только Кадка со старостой, да Жило остались.
Ухмыльнулся чародей, за работу взялся.
Три золотых блюда пристроил возле самых могил. Не абы как, со смыслом. Вот только смысл этот от мужиков ускользнул. Что-то мерил чародей, что-то высчитывал. Уложив, наконец, блюда, насыпал в каждое по горсти пареной ржи. Сверху по кубку золотому поставил. Бормоча заговор, наполнил чаши варевом вонючим.
Деловито работал, точно князю на стол накрывал. Только однажды замешкался, когда из леса вдруг сова вылетела и, усевшись на оградку, принялась наблюдать за людской вознёй. Мужики-то из-за близости мертвецов на такую мелочь внимания не обратили, а вот чародей заметно напрягся. Мешала ему птица ворожить. То и дело оглядывался на неё.
Тем временем начало темнеть. Мужики забеспокоились, уже и пожалели, что за чародеем увязались. Но тот как раз закончил и к великому их облегчению отступил ближе к селу.
Три серебряных блюда улеглись на тропе, по какой на погост провожают. Овса чародей насыпал, кубки серебряные водрузил с ещё более вонючим зельем. Теперь он и сам торопился. Сумерки сгущались, а вредная сова, перелетев на ветку, зыркала глазищами на людей. Быстро пробубнив заговор, чародей отвёл всех к околице, уже опустевшей - народ не стал дожидаться, попрятался по домам.
В пяти шагах от крайнего дома нашлось место для трёх медных блюд с медными же чашами. Сюда пошёл ячмень, а варево так смердело, что и впрямь уверовать было можно, что отгонит оно упырей. Даже сова вроде как фыркнула.
- Золото бери, серебром обожгись, от меди гори… - начал чародей. - С золота ешь, с серебра давись, с меди уберись…
И что-то ещё в таком роде бубнил, пока совсем не стемнело. Сова, дослушав заговор до конца, убралась в лес, а мужики поспешили укрыться в доме старосты. Хоть гость и заявил, что дальше околицы мертвецы не пройдут, проверять его слова сидючи на завалинке никто не решался.
Перемены селяне сразу почувствовали. Не было на сей раз ни хруста, ни чавканья, ни вздохов протяжных. Сразу вой поднялся многоголосный. Так волки голодные перекликаются.
- Золото из могил позвало, - пояснил чародей.
Он пристроился возле печи и казалось совсем не испытывал страха. Даже будто бы со сном боролся. Мужики же напряглись. Сжали колья, к щелям припали, пытаясь разглядеть угрозу. Ничего в лунном свете не мельтешило, но у страха глаза велики. Кому-то что-то чудилось, мерещилось. От щелей то и дело доносились сдавленные охи.
Между тем вой преобразился. Стал переливистым, точно беседа промеж мертвецов завязалась. Спорили они о чём-то или сговаривались? Мужики к гостю головы повернули, ожидая мудрого слова.
- Серебро с погоста выманивает, - успокоил тот.