* * *
Посреди вырубки лежала груда свежих брёвен, приготовленных к зиме для вывоза. Это ж надо, - подумал Сокол, - у кого-то посреди мора ещё доходят руки до подобных забот. И улыбнулся - у самого-то находится время для подобных мыслей накануне смертельной схватки.
Он огляделся. Стараясь держаться в тени деревьев, направился к небольшому заросшему кустами холму. Чародейское чутьё указывало как раз на него.
Пахомий совсем не зря считался лучшим среди воинов Алексия. Если кто и мог справиться с таким искусным противником, то только он. Конечно, об ответной ворожбе не могло быть и речи. Сокол подавил бы мощью неумелые потуги монаха, сломал бы любые преграды. И у Пахомия оставалось только одно средство переиграть чародея, кожей чуявшего любую опасность - сделать так, чтобы опасность заполнила всё вокруг.
Располагая временем, он хорошо подготовился к встрече. Десятки ловушек, ям с кольями, самострелов, петель-удавок, тем более незаметных под свежим снегом, буквально ослепили Сокола, когда тот обогнул холм. Тревога источалась отовсюду. Чародей не сумел определить, по крайней мере, наспех, какая из угроз подлинна, а какая служит прикрытием. Это был тот редкий случай, когда способности сработали против него. Он не мог преодолеть естество, но и отступать не пожелал.
Сокол растерялся всего лишь на миг, однако и такой малости хватило Пахомию для нанесения удара.
Если бы монах притаился с мечом или чем-нибудь столь же смертоносным, чародей, наверное, распознал бы его даже в этом вихре тревог. Но Пахомий напал с голыми руками. Он бросился неожиданно, откуда-то с пригорка. Сокол даже не увидел прыжка, лишь почувствовал, как на плечи навалилась тяжесть, а руки возле локтей сковала чужая ухватка. Сковала намертво, не позволяя дотянуться до кинжала. Чародей не выдержал ноши, его повлекло в сторону, ноги подломились и враги упали на припорошенную снегом землю. Перекатились, сцепившись, и почти одновременно вскочили вновь.
Пахомий тут же схватил удобную, как из руки выросшую, суковатую дубинку. Скорее всего, загодя припрятанную именно в этом месте. Монах всё рассчитал заранее.
Некоторое время они стояли один против другого, тяжело дыша. Не от усталости - от предвкушения схватки. Оба так и не произнесли ни слова, но глаза их горели взаимной ненавистью. Монах был значительно крупнее колдуна, к тому же успел вооружиться. И если учитывать, что кинжал был пока бесполезен, а ворожба Сокола не годилось для боя, то надежд на победу у него оставалось немного. Впрочем, против силы чародей мог выставить знание. Чего только не увидел он, странствуя по миру, каких только смертоносных приёмов не изучил. Не всё перенял, но кое-чем мог удивить монаха.
Молчаливое стояние закончилось. Противники медленно передвигались по вырубке, оставляя на снегу чёрные росчерки следов. Пахомий принялся раскручивать дубинку, пробуя достать чародея то с одной стороны, то с другой. Сокол же, не желая расходовать попусту силы, больше уклонялся, нежели нападал. Он легко уходил от выпадов, изредка отваживаясь на встречный удар. Руки двигались быстрее дубинки, что, в конце концов, позволило достать до скулы монаха. Но того одиночный удар лишь раззадорил.
Схватка продолжилась. Она мало напоминала поединок воинов, привыкших даже наедине, без свидетелей, следовать определённым правилам боя. И тот и другой готовы были пустить в ход любую подлость. И Сокол больше всего опасался, не припрятал ли монах ещё какого оружия. Россыпь ловушек до сих пор слепила его, не позволяя угадать вражеский замысел. Что если тот подберёт меч или топор? От настоящего оружия не отмахнёшься руками, не примешь вскользь на плечо.
Он попытался перехватить дубину, но монах понял это по-своему. Опасаясь колдовства, изменил направление и резко ударил чародея по руке. В глазах Сокола полыхнуло, затем пришла темнота. От непереносимой боли в вывихнутом плече он потерял сознание и рухнул на снег.
Если бы Пахомий догадался прикончить чародея сразу, пока тот пребывал в беспамятстве, победа наверняка осталась бы за ним. Но монах, ведомый долгом, прежде всего, подумал о змеевике.
Сознание возвращалось неохотно. В голове громыхали тысячи звуков, каждый из которых стремился вырваться наружу, предварительно пробив дыру в черепе. Правая рука онемела, Сокол совсем не чувствовал пальцев. Он попробовал пошевелить плечом, но от боли чуть вновь не лишился сознания. Вторую руку Пахомий предусмотрительно придавил коленом. Будто сквозь сон чародей почувствовал, как монах взялся шарить у него за пазухой, подбираясь всё ближе к змеевику. Неприятное ощущение чужой и холодной руки на теле окончательно привело его в чувство. Он не подал вида, но когда монах добрался до вожделённой вещицы, самую малость приоткрыл глаза.
Сорвав змеевик, Пахомий выпрямился. На его лице появилась довольная улыбка. Однако встал он неудачно. Для самого себя, разумеется. Сокол шевельнул пальцами здоровой руки, выброшенной далеко в сторону, а когда внимание монаха на миг переключилось туда, нанёс мощный удар ногой в пах.
Пришёл черёд поваляться на земле и врагу. У Пахомия хватило сил, корчась от боли перекатиться в сторону, но быстро вскочить на ноги он уже не успел. Чародей, хоть и с большим трудом, поднялся. Превозмогая боль, задрал вывихнутую руку и, с громким криком, резко встряхнул. Сустав, противно хрустнув, встал на место.
Что бы там не врали в сказаниях, но большинство смертельных схваток заканчивается именно так - быстро и некрасиво. Люди желающие перерезать друг другу горло меньше всего думают о грядущих песнях. Вот и теперь, достав из сапога кинжал, чародей без предисловий воткнул его в грудь монаха. По самую рукоятку.
Видно он всё же не пришёл в себя окончательно, потому что точно в сердце не попал. Пахомий, захрипев, изогнулся дугой. Потом обмяк, затих, но жизнь всё ещё теплилась в его теле. Лишённый сил чародей осел на землю возле смертельно раненого врага. Долгое время он не мог пошевелиться, лишь тяжело дышал, жадно хватая ртом воздух. Затем достал из мешка бурдюк с вином и сделал несколько крупных глотков. Только после этого разжал пальцы монаха, возвращая себе змеевик.
Он поднялся, шагнул в сторону реки, но, вспомнив про оружие, вернулся. Вытащил из груди монаха кинжал, встряхнул, оросив снег мельчайшими каплями крови. Не вытирая лезвие, засунул его обратно в сапог. Теперь можно было и уходить, но чародей вдруг передумал. Решил дождаться кончины врага.
Пахомий умирал. Жизнь медленно уходила из тела, хотя сознание оставалось с ним до конца. Он понимал, что умирает, и не боялся приближения смерти. Его не волновало ни утешение, ни исповедь. Потому что они, посвящённые в великую схиму, не нуждались в духовнике. Приняв ангельский чин, воины викария давно уже находились возле самого бога. Смерть не настигала их, но лишь отпускала с земли.
Сокол, наверное, смог бы помочь монаху. Если бы начал прямо сейчас, то Пахомия ещё удалось бы спасти. Но чародей не двигался с места. Он смотрел на врага, позволяя тому умереть. Это был враг той редкой породы, которого невозможно не уважать. Такие чаще встречаются в вымышленном мире, нежели в настоящем, но, в отличие от сказаний, им редко даруют жизнь. Сокол, во всяком случае, не позволял себе такой роскоши, как отпущенный на свободу враг.
- Будь ты проклят, - прохрипел через силу Пахомий и умер.
Глава восьмая
Возмездие
Чёрная смерть добралась до Москвы на исходе осени. Но если в других городах с наступлением холодов мор пошёл на спад, то здесь разгорелся пуще прежнего. Всю зиму гробы на Божедомку свозили. Ожидали покойнички в Божьем Доме, когда земля помягчает, примет их грешных. Но не рассчитывали строители на такой наплыв усопших, пришлось гробы прямо под открытым небом ставить.
Масленица прошла, как будто её и не было вовсе. Никаких гуляний, веселий, никаких кулачных сшибок, ни блинов, ни пирогов. Самые разудалые парни вышли было на лёд, но, пересчитав себя по головам, тут же и разошлись - какой интерес малой ватажкой биться. Людям стало не до праздника - чёрная смерть вмешалась в обычный земной распорядок. Мор свирепствовал на Москве, какое уж тут веселье. Да и по погоде, судя, не всё шло ладно. Зима, будто почуяв слабину, ударила по городу мокрым снегом, метелью, а то и морозами.
Ко всему прочему поползли по Москве нехорошие слухи. Говорили, что объявилась в городе какая-то жуть. То ли тварь, то ли морок, никто толком сказать не мог. Первые весточки с окраин приходили. Дескать, находили по утру на улицах мертвецов обезображенных. Сперва грешным делом на волков подумали, на них извечно люди напраслину возводят. Но когда возле церкви след трёхпалый приметили, тут уж волкам оправдание вышло.
Москва. Весна 6861 года.
В первый день весны и нового года, четверо закутанных в плащи странников миновали заставу на Владимирской Дороге и нырнули в затихший, скрытый метелью город. Холодно не было - было противно. Шёл мокрый, липнущий к одежде, снег. Непогода затрудняла движение, однако давала путникам и некоторые преимущества: стражники возле рогаток не особо досматривали прохожих, спеша вернуться в теплые наметы.
Хотя четверо путников не имели при себе ничего противозаконного, лишнее внимание стражи их не прельщало. Не говоря ни слова, они прошагали через всю Москву и скоро достигли той части города, куда и в более хорошую погоду мало кто заходил. Это были московские трущобы - прибежище воров и разбойников, а так же всех тех, кто не ладил с законом и властью.
Добравшись до заведения Марии, путники позволили себе скинуть мокрые плащи и перевести дух. Не считая их, в корчемнице сидело всего человек шесть. По поведению - добропорядочные горожане, по рожам - сущие разбойники. Завсегдатаи на новых гостей поначалу косились, но скоро, признав в одном из них Рыжего, вернулись к прежним разговорам.
- Здесь мы в безопасности, - уверил спутников Рыжий, пытаясь счистить ногтями с плаща обледенелую корку. - Ни дружинники, ни стражники не смеют совать сюда нос. По крайней мере, малыми силами.
- А монахи? - спросил Сокол.
- Эти могут, - уважительно протянул Рыжий. - В прошлый-то раз еле ноги от них унёс.
Повесив одежду над очагом, четверо товарищей уселись за свободным столом. Борис тут же принялся рассматривать корчемницу, а владычный скоморох, сев поближе к огню, задремал.
Со своей половины вышла Мария. Увидев Рыжего, она улыбнулась, поздоровалась с давним приятелем, кивнула его товарищам. Затем принесла четыре кувшина с пивом.
- Как дело идёт? - спросил Рыжий.
- Поубавилось народу, - пожаловалась хозяйка. - Чёрная смерть и до вольных людей добралась. От купцов вместе с зипуном заразу похватали. Мало кто с летних промыслов вернулся.
Рыжий нерешительно помолчал, потом не выдержал и спросил:
- Не знаешь как там Настя?
- Спрашивала про тебя, - Мария как-то странно улыбнулась. - Да ты зайди к ней, проведай. Как ты пропал, она так одна и живёт.
Хозяйка вернулась к себе, а они, несмотря на усталость, принялись обсуждать дальнейшие действия.
Похитить викария предложил Константин Васильевич. После благополучного вызволения Бориса, он долго совещался в узком кругу, решая как поступить с новым врагом. Князь Волынский упорно настаивал на убийстве священника, но Дионисий заявил, что насильственную смерть духовного лица, церковь не благословит. Каким бы Алексий не был злодеем, он всё же заведовал церковным судом, а теперь ещё стал и владимирским епископом.
Тогда князь и придумал похищение. "Посидит несколько лет в порубе, может и образумится", - рассудил Константин. - "Во всяком случае, за это время все его монахи разбегутся, а тайная служба перестанет существовать или хотя бы ослабнет".
Ни Сокол, ни Рыжий, ни Скоморох не являлись поданными нижегородского князя, но каждый из них имел свой собственный зуб на Алексия. Поэтому они взялись сопровождать Бориса в Москву, тем более что Рыжий, прожив здесь почти полгода, приобрёл немало полезных связей, способных помочь в деле. Дабы не привлекать лишнего внимания, отправились малым числом, без оружия. Вурдов не взяли по той же причине - их появление на Москве не могло остаться незамеченным.
Почему Константин послал сына, а не воинов, которые лучше справились бы с подобной задачей? Скорее всего, потому, что считал Алексия достойным противником, а помимо этого, человеком знатным, высоким по занимаемому положению. Среди представлений великого князя о чести было и убеждение, что людям высших сословий негоже перекладывать дела семьи на плечи простолюдинов или наёмников. Этот предрассудок сейчас мало у кого сохранился, но Константин Васильевич принадлежал к людям старой закалки.
- Итак, нам нужно добраться до викария, - начал Сокол. - Мы не знаем, сколько у него сил и как его выловить, но зато знаем, где он обитает. От этого, правда, пока мало толку - не брать же приступом монастырь.
- Почему бы и нет? - спросил Рыжий. - Вон здесь, сколько народу без работы ошивается. Посулим добычу пожирнее…
- Устроим небольшую войну, - подражая ему, продолжил Сокол. - Может сразу и семью княжескую вырезать, чтоб под ногами не путалась? Дело верное - нас многие благодарить станут…
- Ладно, ладно, - сдался Рыжий. - Не будем войну устраивать.
- Серебро, - предложил Борис, оставаясь нижегородцем даже теперь
- Серебро? - переспросил чародей с любопытством.
- Вот именно! - кивнул Борис. - Подкупим, кого надо, доберёмся до предводителя шайки. А там пара пустяков останется. Скрутим негодяя и в Нижний утащим.
- Подкупать людей на Москве пустое дело, - махнул Рыжий рукой. - Я уже пытался. Можно подкупить мелочь, но не знатных людей. Те спят и видят, когда их хозяин наложит лапу на соседние владения, с которых они все мечтают урвать по куску. А от предательства выгоды для них немного, зато головы лишиться вполне можно.
Кое-какие замыслы у них возникли ещё до похода, так что разговоры нужны были лишь для самоуспокоения, ничего де важного не упустили. Говорили они втроём. Скомороха, казалось, нисколько не занимали разговоры спутников. Он дремал за столом, разморенный теплом и пивом, хотя его лицо оставалось решительным даже во сне. И это не предвещало викарию ничего доброго.
- Неплохо бы обзавестись хоть каким-то оружием, - заявил Борис. - Будем мы брать монастырь приступом, или нет, а с пустыми руками не очень уютно во вражеском стане орудовать.
Этот вопрос Рыжий разрешил быстро. Подошёл к тихо пьющим за соседним столом разбойникам, спросил:
- Парни, мне и моим друзьям нужно оружие. Сабли, кинжалы… мечи тоже сойдут.
Те подняли на Рыжего мутные глаза, в которых лишь на миг, при слове "оружие", промелькнул интерес.
- У Мерина спроси, - присоветовал один из них. - К нему такого рода товар несут, у него же и покупают.
Он вздохнул.
- Нынче дела у Мерина идут не так бойко как прежде. Так что много не возьмёт, договоритесь. На кой ляд оно теперь нужно это оружие…
- Мор, что б его! - посетовал второй разбойник, будучи уже изрядно выпимши. - Промысел воровской совсем захирел. Поверишь, даже детишек иной раз без гостинца оставлять приходится…
Рыжий посочувствовал ему, похлопав по спине, и вернулся к товарищам.
* * *
Кантарь и Хлыст добрались до монастыря посреди зимы обмороженные и полуживые. Уцелели они лишь чудом, - лишённых сил монахов подобрали на дороге селяне, которые частью из сердоболия, но больше поощряемые серебром, доставили их в Москву. Там оба монаха надолго слегли с сильным кашлем и жаром.
Известие о смерти Пахомия надолго привело Алексия в плохое расположение духа. Он понял, что в последние годы только и делал, что проигрывал мещёрскому колдуну одну схватку за другой. Но даже не гибель его лучшего воина, и не известие об очередном поражении, вызывало наибольшую досаду викария. Гораздо хуже, что он не сумел завладеть змеевиком.
Заразу Алексий подхватить не боялся. В его монастырь чёрная смерть не пробралась, а в городе викарий появлялся редко. В то же время он понимал, что мор лишь предвестие более серьёзных бедствий. И именно поэтому переживал, что остался без дополнительной защиты. Именно поэтому медлил.
* * *
Только с началом весны, Кантарь нашёл в себе силы вернуться к прежней работе - обучению новиков. Впрочем, оно уже подошло к концу. Его ученики готовились принять великую схиму, а вместе с ней стать частью отряда.
Схима не случайно называлась ещё ангельским чином. Считалось, что принявшие её становятся ангелами и принадлежат уже не столько земле, сколько небу. В своё время это навело викария на мысль создать боевой отряд, своего рода ангельское воинство, ведь и среди небесных созданий во множестве встречаются неплохие бойцы.
Обычно монахи, принимающие великую схиму, становились затворниками. Но Алексий ввёл в это дело некоторые новшества. Его схимники превращались в воинов веры. Им заранее отпускались возможные грехи, которые могли они совершить во благо церкви. Это, конечно, шло в разрез с каноном и потому оставалось в тайне даже от митрополита.
И вот торжества закончились. Схимонахи выстроились в том же дворике, в котором новиками учились весь год. Возмужавшие, готовые выполнить любой приказ викария. Одиннадцать человек. Свежая кровь, новые силы, которые пришлись весьма кстати изрядно потрёпанному отряду. Глядя на пополнение, священник с удовлетворением отметил, насколько прав оказался, приказав печатнику впредь бывших бояр набирать. Не оскудеет войско с таким подходом - много ещё по монастырям бояр скрывается. Он, Алексий, и сам из таких.
Хоть монахи и получили теперь новые ангельские имена, их прежние прозвища сохранились за ними. Сокровенные имена знал лишь викарий, от всех прочих людей, даже от товарищей по оружию, они были сокрыты.
Добавив к своему облачению куколь с крестами и серафимами и аналав, каждый из схимонахов получал на закрытом дворе монастыря собственную отдельную келью. Вот только появляться им здесь предстояло нечасто, как и надевать на себя ангельское облачение. Потому что после посвящения, монахам предстояло последнее испытание. Как правило, таковым являлись поиски, захват, или уничтожение, какого-либо из врагов церкви, сиречь личных врагов Алексия. Сейчас, в это лихое время, их расплодилось особенно много.
Здравый смысл остерёг священника от того, чтобы спустить молодняк на Сокола. И не прежние потери были тому причиной, не угроза потерять разом всё пополнение. Викарий понял, что чародею суждено принять участие в борьбе с Мстителем. Мало того, в нём росло убеждение, что именно мещёрскому колдуну предначертано остановить нашествие. Сам он до сих пор не мог понять до конца намерений чёрного демона. И не был уверен, что, не имея змеевика, сможет совладать с ним. Таким образом, уничтожив в лице Сокола врага, он мог лишиться и последней надежды.
Конечно, чародея лучше было бы захватить, да выпытать кое-какие недостающие сведения, но опасность ошибки или очередного поражения оставалась велика. Поэтому молодых воинов решили спустить на рязанского князя. Нашествие Мстителя не заставило викария забыть об Олеге, усиления которого он всерьёз опасался.
Сам Алексий не сказал перед строем ни слова, с напутствием выступил Кантарь.