Ссутулившись, он пошел дальше.
– Жаль, кудрявый, – сказала девочка вслед ему. – Ты вроде как симпатичный.
– Вот тут она абсолютно права, – сказал себе Гомес, ускоряя шаг.
Лаймхауз ковырялся в маленьком садике, разбитом перед его домом. Он стоял на карачках между грядок с тюльпанами. Возраст этого длинного, тощего человека с трудом поддавался определению, может – тридцать, а может – и все пятьдесят. Левая его рука отливала сильно потускневшим серебром.
– Тебя-то, парень, мне и не хватало, – заявил он, увидев Гомеса, переступившего через низенький белый забор.
– Como esta?
– Не жалуюсь, милок, не жалуюсь. Ты только погляди на эти долбаные тюльпаны!
– Momentito, – прервал его Гомес. – Мне отлично известно, что ты, Лаймхауз, был когда-то лондонцем и хранишь верность порядкам и обычаям Веселой Старой Англии дней давно минувших, но, por favor, избавь меня от этого своего жуткого акцента, не корчь из себя актеришку, играющего британца в хреновом театре.
– Что, начальник, малость перебираю?
– Si, малость.
– А вот туристам – нравится. Особенно тем, которые попадают сюда из Великобритании. Понимаешь, для них чем гуще, тем и лучше.
– Результаты есть?
Скрипнув то ли собственными суставами, то ли металлической рукой, Лаймхауз поднялся во весь рост среди своих тюльпанных грядок.
– Будь добр, брось пристальный, оценивающий взгляд настоящего знатока на эти вот тюльпаны. А затем скажи мне, – если ты сможешь сказать, – какие из них настоящие, а какие – просто проекция.
Гомес быстро оглядел шеренги ярких цветов.
– Красные – липа.
От огорчения Лаймхауз даже несколько поник.
– А каким хреном ты догадался?
– Твой проектор едва тянет. Цветы на дальнем конце грядок все время блекнут, чуть не становятся прозрачными.
Присев на корточки, подземный цветовод-любитель вгляделся в красные тюльпаны.
– Да, ни шиша не попишешь, ты абсолютно прав. Вот уж точно, глаза у меня совсем не такие острые, как полагалось бы мне по профессии.
– Не зайти ли нам в твою гостиную?
– Само собой.
Киборг провел Гомеса в уютную гостиную, где в сложенном из грубого камня (искусственного) камине неярко горели дрова (тоже, конечно, проекция).
– Садись. Чай?
– Пока не надо.
Устроившись в глубоком кресле, Лаймхауз задумчиво потер металлическую руку пальцами живой.
– С того самого момента, как ты позвонил мне сегодня утром, я осторожно расспрашивал разных людей.
– И что выяснилось?
Засунув пару пальцев в карман своей куртки, киборг извлек оттуда маленькую видеокассету.
– Я сумел получить вот это, – сказал он, закладывая кассету в щель, раскрывшуюся в металлической руке. – Имей в виду, это – не полный материал, а только фрагмент, минуты на две. Однако интересен этот фрагмент тем, что он не вошел в официальную видеозапись вскрытия нашего покойного друга Джо Бушона.
– Крути.
Гомес подтащил свой стул поближе к хозяину дома.
Лаймхауз раскрыл металлическую ладонь; на ней оказался маленький телевизионный экран. Он крутанул большой палец, и на экране появилось изображение.
– Ох.
Гомеса передернуло.
На белом операционном столе лежали четыре части тела Бушона. Рядом со столом одетый в перемазанный кровью халат врач-андроид разговаривал с белым эмалированным роботом, держащим в руках поднос с какими-то пузырьками.
Лаймхауз повернул металлический указательный палец, и из расположенного под экраном крохотного динамика послышались голоса.
" – ...Нет алкоголя?
– Никаких следов, – ответил белый робот.
– А что же вы нашли?
– Он получил дозу вертиллиума, перорально. Приблизительно за полчаса до смерти.
– Хм-м.
Андроид задумался.
– А как насчет..."
На этом месте фильм кончился.
– Вертиллиум, – начал объяснять Лаймхауз, – это весьма сильный...
– Дезориентирующий наркотик. Si. Знакома мне эта отрава. Гомес отодвинул стул на пару футов.
– А ты знаешь, кто вырезал этот кусок из официальной версии вскрытия?
Информатор ткнул серебряным пальцем куда-то в потолок.
– Некто очень важный. Но кто – не знаю.
– Так узнай.
– Может дорого обойтись.
– У меня приличный бюджет на расходы по следствию.
– К тому же, Гомес, это может быть опасно. И для меня и для тебя.
– Как бы там ни было, я буду крайне благодарен, если ты сделаешь попытку – в своей всем известной осторожной и конфиденциальной манере. У тебя есть для меня еще что-нибудь?
Лаймхауз скромно кашлянул в свою живую ладонь.
– За то, что я предоставил тебе до настоящего момента, я хотел бы получить тысячу долларов.
– Нормальная цена.
– Есть еще кое-что.
Киборг заговорил тише.
– Но тут я не являюсь единственным владельцем. Если ты хочешь получить всю информацию, это обойдется тебе еще в полторы тысячи.
– Кто твой напарник?
– Только тыне кипятись, когда услышишь.
– Приложу все возможные старания.
– Это – Эдди Ангиль.
– Вот же мать твою.
– Прослышав, поисками чего я занимаюсь, Эдди сам пришел ко мне.
– Этот cabron. Если бы выдавали приз за свинство, Ангиль был бы первым кандидатом на постоянное им владение. Если бы провели опрос, кого на земле включить в десятку самых ненадежных и не заслуживающих доверия ублюдков, он бы занял все места с первого по пятое. А может – и шестое в придачу.
– Да я и сам не слишком люблю этого типа, – признал Лаймхауз. – Но у него есть это и – как знаешь. Цена полторы тысячи.
– Могу я сперва ознакомиться с образцом товара?
– Да, у меня есть кусочек аудиовизуального материала. Обрывок разговора о неком артефакте, – объяснил Лаймхауз. – Однако, Гомес, чтобы по-настоящему узнать, что все это значит, тебе придется сходить к Эдди.
– А в какой крысиной норе живет он теперь?
– Отель "Алжир".
Гомес понимающе кивнул.
– Да уж, первоклассная помойка. А этот образец – за него я должен платить?
Лаймхауз почти застенчиво потер свою ногу металлической рукой.
– Ты же понимаешь, если бы дело касалось меня, я бы показал тебе бесплатно. Но вот Эдди – он не признает бесплатных образцов.
– И сколько на ценнике?
– Две с половиной сотни.
– А когда я встречусь с ним – еще полторы тысячи?
– Боюсь, так оно и обстоит, Гомес.
– Обычно ты не занимаешься надувательством.
– Это не надувательство. Во всяком случае, как мне кажется.
Гомес встал со стула. На одной из стен гостиной висели портреты бывших королей и королев Англии, а также людей, рассчитывающих на этот высокий титул в будущем.
– Что-то королева Виктория выглядит здесь сексуальнее, чем в моем школьном учебнике.
– Думаю, художник позволил себе некоторые вольности. А как тебе нравится последний портрет, который я добавил?
– Это который?
– В конце нижнего ряда.
– Король Артур Второй? Это еще что за хрен?
– Возможно, однажды он станет королем Англии.
Лаймхауз встал, его узкое лицо зажглось воодушевлением.
– По праву он должен бы занимать английский трон уже сейчас.
– Английского трона нет, – напомнил Гомес. – Англия – демократическая страна, и уже шестьдесят лет, со времен той революции.
– Это было самое хреновое, что случилось с Великобританией за всю ее долгую историю. – Лаймхауз снова сел. – Изгнать монарха и выбрать президента. Да я ногой не ступлю на эту землю, пока...
– О'кей. В этом деле я соглашусь с тобой и с Эдди, – прервал его Гомес. – Вот две с половиной сотни. И что же я за них получу?
Лаймхауз показал.
* * *
Джейк сперва услышал драку, а лишь потом ее увидел.
В узком переулке, тянувшемся вдоль "Хот-Клаба", что-то происходило.
Кто-то завопил от боли. Затем раздался глухой звук тела, упавшего на землю. Пластиковая банка ударилась о мостовую, послышался звон рассыпанных монет.
– Не надо, пожалуйста.
Джейк бросился к месту драки.
У поворота в переулок в него чуть не врезался летящий по воздуху костыль. Едва увернувшись от несколько необычного метательного снаряда, Джейк повернул за угол.
На грязной, изрытой ухабами мостовой ободранный человек в военной куртке времен бразильских событий и штатских брюках с криками метался из стороны в сторону, в то время как двое здоровенных юнцов, одетых в плотно облегающие черные трико, лупцевали его ногами в корпус и в пах.
– Мы что сказали тебе, засранец?
– Сказали не... ой!
– Что, что? Говори же, ублюдок. Что мы тебе сказали?
– Сказали не... побираться здесь... ой, ой...
– Вот именно.
– Ребята, мне кажется, он вас уже понял. Можете кончать.
Голос Джейка звучал совершенно спокойно.
Самый крупный из юнцов перестал пинать скрючившегося попрошайку и сделал шаг в сторону Джейка.
– А не твое это дело, говнюк.
– Сматывай, – поддержал его второй. – А то тебе самому понадобятся костыль и банка.
– Кончайте, – негромко посоветовал Джейк.
– А долбал я тебя в рот и в ухо.
Первый юнец снова пнул попрошайку в ребра.
Джейк двигался очень быстро. Схватив громилу за левую руку, он заломил ее за спину. Затем, развернув вскрикнувшего от, боли противника, он сильно его толкнул. Тот перелетел узкий переулок и врезался лицом в закопченную каменную стену дома напротив.
Джейк кивнул второму бандиту.
– Пожалуй, тебе самое время уйти куда-нибудь.
– А вот же хрен тебе, ублюдок.
Бандит бросился на Джейка.
Сделав шаг в сторону, Джейк выкинул вперед ногу.
Тяжелый ботинок попал парню в коленную чашечку. Бандит коротко взвыл, выругался, покачнулся и упал на пытающегося подняться дружка.
Краем глаза наблюдая за ними, Джейк наклонился к нищему.
– Ты можешь встать?
Бразильский ветеран одарил Джейка ехидной тонкогубой улыбочкой.
– Само собой, Кардиган.
Он вскочил на ноги.
Двое бандитов уже добежали до выхода из переулка.
Сунув в руку Джейка какую-то бумажку, нищий ловко обогнул его и бросился прочь.
В записке – а это была записка – говорилось: "А ведь попрошайка мог быть и камикадзе. Езжай-ка ты домой, в БЛА".
Глава 8
Привратник пятиэтажного отеля "Алжир" сломался во дни незапамятные и упал на мостовую. Никому и в голову не пришло подобрать его или попробовать отремонтировать. Покрытый ржавчиной, вспоротый и выпотрошенный, исписанный похабщиной на различных языках, он так и валялся слева от входа.
С полчаса назад пошел крупный, холодный дождь; капли звонко стучали по пустой оболочке привратника. Неровная мостовая была скользкой и черной.
Аэротакси Гомеса появилось в поливающем землю дождем ночном небе, прошмыгнуло среди пешеходных эстакад, окружавших отель и другие, столь же обветшалые, заброшенные Богом и людьми части Парижа.
Выскочив из порядком разболтанной машины сразу, как только она коснулась земли, Гомес бросился к отелю, на бегу огибая павшего привратника.
– Madre, – только и мог сказать он, когда его респираторная система подверглась атаке всей вони, накопившейся в маленьком круглом вестибюле. Преобладал запах давно не мытого тела, но заметны были также ароматы протухшей пищи, мочи, дохлых грызунов, сильных антисептиков и увядших цветов.
Клерк, толстый негр-киборг, обмяк, навалившись грудью и головой на конторку из искусственного мрамора. Медная правая рука безжизненно свесилась через край конторки.
Прищурившись, Гомес секунд десять изучал его.
– Дышит.
Придя к такому оптимистическому выводу и обнаружив лестницу, он начал подниматься. Был здесь и лифт, но механизм этот не вызывал большого доверия.
По пути к третьему этажу, где имел резиденцию Эдди Ангиль, запашок был еще круче. Наркотики, из тех, которые курят, рвота, еще какая-то трудно определяемая мерзость.
На площадке второго этажа Гомес чуть не свалился, зацепившись о забытую – а может, выкинутую кем-то металлическую ногу.
– Довольно беспечно, – заметил он, проходя мимо.
На хлипкую неодеревянную дверь номера 383 кто-то прилепил большую стереоскопическую фотографию голой женщины. Другой кто-то обвел ее груди корявыми красными кружочками.
– Никуда не денешься, Париж так и остается столицей художников.
Пожав плечами, Гомес постучал в дверь чуть правее голой коленки.
Ответа не последовало.
Он постучал еще раз.
Теперь послышался скрипучий голос:
– Кто там?
– Гомес. Меня послал Лаймхауз.
– Кто-кто?
– Я Гомес. А послал меня Лаймхауз.
– Минутку.
Через минуту с той стороны двери послышалось какое-то поскребывание. Прошла еще одна минута, и дверь открылась.
– Входи, Гомес. Я нездоров.
Гомес вошел боком, стараясь не прикоснуться к Ангилю, который, покачиваясь, стоял на пороге. Коротышка, не больше пяти футов четырех дюймов, с седыми волосами, он был облачен в замызганную сине-белую полосатую рубашку, мешковатые трусы и один носок.
На хромом ночном столике, рядом с застланной серыми, мятыми простынями кроватью, красовались неопровержимые свидетельства недавнего тэк-сеанса – брейнбокс, тараканообразные чипы и электроды для подключения к голове.
– Что, добавил еще и тэк к длинному перечню своих пороков? Ангиль, видимо, собирался что-то ответить, но вместо этого зашелся долгим, натужным кашлем.
– Вот уж хрен, Гомес, не такой я мудак, – сумел он наконец выговорить. – Нет, все это дерьмо – хозяйство моей подружки.
– А где она сама?
– Гуляет где-то.
– Ты бы сел куда-нибудь, – предложил Гомес. – Нам надо поговорить о деле.
– Ведь ты не любишь меня, никогда не любил.
– Точно, но сейчас у тебя есть нужная мне информация. Во всяком случае – так говорит Лаймхауз.
Левая нога Ангиля неожиданно подломилась. Он осел, сильно накренился влево, покачнулся назад и резко, неловко плюхнулся на мятую постель. Единственное в комнатушке окно располагалось прямо за кроватью. Стекло в окне отсутствовало, и промозглый ночной ветер колыхал грязное полотенце, служившее занавеской.
Ангиль поежился.
– Ты нигде тут не видел мои долбаные портки?
Гомес окинул взглядом полутемное помещение.
– Это не они валяются там, под стулом?
– Они самые. Ты бы не мог – я же и вправду очень болен, – ты бы не мог кинуть их мне? – попросил информатор. – Неприятно как-то сидеть при гостях с голой задницей.
– Всегда-то ты выпендриваешься, Эдди.
С трудом преодолев отвращение, Гомес двумя пальцами извлек драные брюки из-под скособоченного стула и швырнул их Ангилю.
– А теперь расскажи поподробнее про этот обрывок видеозаписи, который ты передал Лаймхаузу.
– Он назвал тебе мою цену?
Кивнув, Гомес пододвинул к себе тот самый стул, под которым прежде лежали брюки. Он намеревался уже сесть на этот стул, когда заметил на сиденье толстый слой чего-то зеленого и липкого. Оттолкнув отвратительный предмет, он сказал:
– Про цену поговорим потом, когда я уверюсь, что у тебя есть нечто большее, чем тот огрызок.
– Само собой, у меня есть больше.
Ангиль пытался натянуть брюки, сидя на кровати. Он тяжело дышал, даже такое усилие давалось ему с трудом.
Гомес отвернулся.
– Очень расплывчатый фильмик. Ты утверждаешь, что эти два типа, которые беседуют, медики из Парижской городской полиции.
– Так оно и есть, не сомневайся. Кусок, который ты видел, – часть значительно большей сцены, – пояснил Ангиль, продолжая сражаться с брюками. – Один мой коллега снял эту ленту для совершенно другой цели.
– А откуда мне знать, – резонно заметил Гомес, – вдруг эти двое парней – тоже твои коллеги, разыгрывающие полицейских?
Слегка поскуливая, Ангиль в конце концов натянул штаны.
– Нет, они действительно полицейские, более того, полицейские высокого ранга, – заверил он. – И, что особенно важно для тебя, Гомес, они говорят про другое письмо Неизвестного Солдата.
– Не про ту записку, оставленную на обрезках Бушона?
– Нет, про совсем другое письмо. Письмо, присланное непосредственно в полицию.
– Неизвестный Солдат никогда так не делает, Эдди. Это не в его привычках.
– Как бы то ни было, на этот раз он так сделал. Когда мне рассказали, о чем говорится в этом видеофильме, я понял, что это то, что надо. Ведь я уже знал, зачем ты появился в Париже.
Ангиль дышал часто, неглубоко.
– Я очень старался, Гомес, я ноги до самой жопы стер – и все для тебя. Я добыл копию этого самого письма.
– И ее-то ты и продаешь?
Кивнув, Ангиль снова зашелся кашлем.
– Ее. За полторы тысячи.
– А почему бы мне, аккредитованному оперативнику, не пойти прямо в полицию и не попросить у них это чертово письмо? Дешевле обойдется.
– А потому, Гомес, что они даже не признаются, что у них есть такое письмо. Ты же слышал, как они говорят насчет того, чтобы скрыть его.