А сколько же в состоянии пройти пешком мальчик ясельного возраста? – ломал я голову и впервые пожалел, что у меня нет детей. Правда, хорош бы я был, если бы они у меня были… Куда бы я их дел, вот хотя бы сейчас?
У меня, естественно, не возникло и мысли, что ребенок предполагает и наличие мамы, каковой, по заведенному порядку, обычно является жена.
Итак, – терзался я над вопросом, – сколько же может пройти пешком ясельный ребенок… Предположим хороший, погожий день, весенние цветы распускаются. В воздухе пчелки жужжат, на берегу речушки. – Тут я яростно потряс головой, отгоняя эти лирические мысли. – Итак, сколько может прошагать ребенок такого возраста?
Поразмышляв немного, я решил, что около мили. Это меня весьма устраивало как вполне разумное расстояние.
Я расстелил карту на столе, вынул свой перочинный нож и, раскрыв оба лезвия, превратил его в циркуль. Кончик меньшего лезвия я воткнул в самый центр заведения Харрисона, а большим описал вокруг него окружность, каждая точка которой находилась на расстоянии одной мили от центрального корпуса.
Описав окружность, я убрал нож и принялся рассматривать, что в ней находилось. Следует признать, такого, что могло бы возбудить мое подозрение, там было досадно мало. Всего-навсего шинный завод и прачечная. Больше ничего.
Я почувствовал некоторое разочарование. Если верить миссис Мантовани, непохоже было, чтобы малыша таскали туда-сюда рабочие, делающие резину, или работники прачечной. Конечно, там есть и здания под конторы, а в этих последних служащие, белые воротнички. Но все это мне не очень нравилось.
Я как раз задумался над этим, когда зазвонил телефон. Мысленно подбодрив себя, я потянулся за трубкой. Я бы не удивился, если бы на том конце провода раздались угрозы, что меня ликвидируют.
Но к моему великому изумлению на проводе была миссис Мантовани.
– Доброе утро, мистер Нельсон, – прощебетала она, – не сердитесь, что я звоню так рано. Как вы знаете, я через несколько дней уезжаю из города, а ночью я вспомнила кое-что.
– А именно?
– Это касается маленького Ренни.
Мне сразу стало легче.
– Искренне признателен вам, миссис Мантовани. Любая мелочь может оказаться важной. Из меня так и сыпались любезности.
– Правда, я не знаю… Может быть, это не имеет никакого значения. Даже очень вероятно.
– Этого никогда не знаешь, миссис Мантовани.
– Ну, хорошо. Я припомнила, что с маленьким Ренни однажды произошел несчастный случай.
– Несчастный случай?
– Не тяжелый. Кажется, он всего лишь свалился с лестницы. Я уже не могу припомнить как следует.
– Понимаю.
– Мне пришлось отвести его к врачу. Он очень плакал, и мы боялись, что он сломает себе что-нибудь.
– Ага.
– Недалеко от заведения Харрисона была поликлиника. В нескольких сотнях метров. Поэтому-то в заведении не было своего врача. Если была необходимость, мы просто вызывали его по телефону.
– Вы же говорите, что отвели ребенка туда.
– Да, потому что нужно было сделать рентгеновский снимок. А рентген был только в поликлинике. В заведении не было.
– Понимаю.
– Какой-то доктор, кажется, его звали Дейвис, сделал маленькому Ренни рентген. Потом он сказал что-то весьма странное.
– Странное? Что именно?
– Ну, по правде говоря, я его не совсем поняла. Но доктор был просто вне себя от волнения. Даже позвонил куда-то.
– Но что же случилось?
– Он сказал, что у маленького Ренни кости ненормальные.
– Вы хотите сказать, что он обнаружил какую-то болезнь?
– То же самое спросила и я. Но он ответил, нет, малыш не болен, только у него странно росли ребра. Аномально.
– Вы не могли бы сказать, что это означает?
– Попытаюсь. Доктор Дейвис даже сделал снимок. Через несколько минут меня вызвали и показали его мне. Действительно, странные ребра были у маленького Ренни, Очень странные.
– Какие же?, • – Такие, как тюремная решетка,
– Тюремная решетка?
– Да, его ребра росли не только горизонтально, но и вертикально. Ребенок был весь в клетку.
Дело принимало все более загадочный оборот.
– Миссис Мантовани, вы бы не рассказали всю историю еще раз, только помедленнее?
Она рассказала, Очень медленно, еще раз и то же самое. Что у маленького Ренни ребра росли в клетку.
– Что было потом? – спросил я наконец.
– Ничего. Доктора еще какое-то время звонили по телефону, потом отпустили нас домой. Доктор Дейвис сказал, что маленький Ренни совершенно здоров. А что касается ребер, то это безобидное отклонение. Такое же, как когда кто-то рождается с хвостом.
Положив трубку, я застыл в неподвижности, не зная, с какого боку подступиться к новой информации. Не оттого же ведь Джиральдини разыскивал мальца, что у него были ребра в клетку?
Ответа я все равно найти не мог, так что послал все это к черту.
Я вернулся к карте и снова задумался о прачечной. Что было мальчугану делать в прачечной?
Затем неожиданно мои мысли возвратились к миссис Мантовани. Что такое сказала старушка? Что там была поликлиника…
Я резко повернулся к карте и начал искать. Где, черт возьми, могла быть эта проклятая поликлиника? Искал, искал, но так и не нашел.
Потом вдруг выронил из руки перочинный нож и так заржал, что если бы меня кто-нибудь слышал, то принял бы за сумасшедшего. Я даже по лбу себя стукнул.
Идиот! Ведь все это произошло двадцать один год назад, А я себе рисую круги на карте Санта-Моники последнего издания!
Я выбежал на улицу и искал до тех пор, пока не обнаружил букинистический магазин. Еще через полчаса я держал в руках карту Санта-Моники более чем двадцатилетней давности.
Я вприпрыжку взбежал по лестнице в свою комнату, схватил перочинный нож и снова описал окружность с заведением Харрисона в центре. Затем наклонился пониже и заглянул в круг.
Однако оттого, что я увидел, у меня волосы на голове встали дыбом. Потому что, действительно, там на карте была поликлиника, в которой было установлено, что ребра маленького Ренни выглядели как тюремная решетка нотам же был и несуществующий теперь Университет Санта-Моники с тремя факультетами и относящимся к нему десятком другим институтов, В таких случаях в подходящей компании говорят; что, выкусил, молокосос!
Несколько часов спустя я уже рассматривал подробную схему бывшего Университета Санта-Моники с при – надлежавшими ему институтами.
Я смотрел и смотрел на эту пропасть зданий, факультетов, институтов и все больше начинал терять уверенность. Если я до сих пор не чувствовал, что ищу иголку в стоге сена, то теперь как раз время было это почувствовать.
Я вздохнул и решил отбросить корпуса Университета. Маловероятно, чтобы кто-либо приводил сюда ребенка в конце недели. С другой стороны, если его забирали домой…
И я поскорей переключился на институты. Их было ровно двенадцать. Проблемами медицины занимались три, психологией – еще три, один был археологический, один искусствоведческий и один геологический.
Я растерянно смотрел на бумаги, словно только от них и ждал помощи. Малыш Ренни… Черт побери! В каком же месте ты мог скрываться тогда?
Потом решил, что мне пора познакомиться с внутренней структурой институтов Университета Санта-Моники. 8 конце концов, я трачу деньги Джиральдини.
Бесспорно, я узнал из бумаг много интересного, но несомненно было и то, что ничего из этого я не мог связать с маленьким Ренни.
Все же в первую очередь я занялся геологическим институтом, потому что, пожалуй, именно там должен был быть ключ к разгадке. На чем я основывал свое предположение? На тех странных словах, произнесенных вчера миссис Мантовани, что, мол, та молодая пара, которая привезла назад маленького Ренни, однажды была в одежде, похожей на военную. Я где-то слышал, что геологи, или спелеологи, или не знаю кто там еще, тоже носят такую одежду, когда отправляются в серьезную экспедицию. Итак, искать следует здесь и нигде больше!
Я искал, искал и ничего не находил. После обеда я уже знал все на память. Знал, например, имена начальников и подчиненных только все еще понятия не имел, для чего мне это нужно. Но я был уверен, что решение задачи следует искать в институтах.
Пообедав чем-то на скорую руку, я снова углубился в бумаги. Институт египтологии Университета Санта-Моники. Директор – Петер Силади. Состоит из двух секций египетского древнего царства и секции эпохи нового царства. А каждая из них в свою очередь…
И тут вдруг я оторопел. От волнения на глаза навернулись слезы и заслонили лежавшие передо мной бумаги.
Как там сказала миссис Мантовани? Один был рыжим, высоким мужчиной, с великолепным чувством юмора, а другой – с мрачным лицом, длинный, с черной бородой, каланча. Подшучивали над всеми и часто друг над другом. Непонятно почему называли друг друга "древнее царство" и "новое царство".
Я повалился на тахту, чтобы отдышаться. Черт побери! Ну, конечно же, археологи! И с одеждой защитного цвета сходится. Ведь и археологи работают на открытой местности. Хотя я не мог взять в толк, что могли искать египтологи в защитной одежде в окрестностях Санта-Моники. О, дьявольщина!
Тут снова затрезвонил телефон. Я снял трубку. Это был Джиральдини.
– Узнали что-нибудь, Нельсон?
Странно, но в его голосе не было нетерпения.
– Ничего. Но я работаю, не бойтесь за свои деньги.
– О'кей. Все еще следят за вами?
– Не имею понятия. Я еще не выходил сегодня.
– Ага.
– Не бойтесь за деньги, я и дома работаю.
– О'кей! Если что – только скажите. И не удивляйтесь, если с теми, что прицепились к вам, случится несчастье. Идет?
– Это ваше дело. Пока.
Я спустился в холл, купил газету, затем зашел в телефон-автомат и набрал номер таксиста. Бог его знает, видно, пришлось мне по сердцу, как он в носу ковыряет.
К тому же мне очень не хотелось, чтобы нас подслушивали.
Я не спеша вышел на улицу перед гостиницей погреться на солнышке. Подождав минут пятнадцать, я увидел, как мой молодец выруливает к гостинице, приветствуя меня так, словно мы были старинными знакомыми.
– Доброе утро, сеньор. Чудесная погода сегодня, Я сел в такси, назвал первое место, которое мне пришло в голову, и откинулся на спинку сиденья.
– Как вас зовут? – спросил я его.
– Рамоном, сеньор.
– Вы мексиканец?
– Предки мои были, сеньор. А их предки переехали в Мексику из Перу. Так что я инка, сеньор.
– Я могу вас называть Рамоном?
– Очень обяжете, сеньор.
Его вежливость была такой же безукоризненной, как у метрдотеля из "Вальдорф Астория".
– За нами следят, Рамон?
Он посмотрел в зеркало, затем тихо пробормотал:
– Так мне трудно понять. Но если вы позволите крутануться пару раз…
– Давайте, смелей!
Он крутанулся пару раз – это значило, что мы вихрем промчались по нескольким узким переулкам с небольшим движением. И, наконец, покрутившись так с четверть часа, мы выехали на главную улицу.
Рамон обернулся и подмигнул мне.
– Если и следили, то я оторвался от них. Я попросил остановить машину под тенистым деревом, но не стал выходить.
– Сколько лет вы живете в городе? – спросил я водителя.
– Ну… с детства. Лет тридцать. Тогда мы как раз переехали сюда из Росарио. Из Росарио, что в Штатах. Знаете, мой отец…
– Хорошо. Вы говорите, что в то время в городе еще был университет?
– В Росарио?
– Да нет же. В Санта-Монике. В этом городе, здесь.
– А,это1 Конечно, был, Университет Санта-Моники. Там, где детский приют. У черта на куличках.
– Вы часто ездили туда?
– Не слишком. Сотрудники университета жили в пригороде. Профессора в частных домах, а студенты – в университетском городке. Время от времени приходилось кого-нибудь подвозить туда. Главным образом, в начале семестра. Некоторые приезжали поездом из другого города, и с вокзала брали такси до университетского городка. Честно говоря, я редко стоял у вокзала. Мало хорошего в таких поездках. Студенты не особенно щедры на чаевые, а назад пассажиров совсем не бывало. Только начинающих таксистов можно было еще уговорить на такую поездку.
– Но, все-таки, иногда можно было подзаработать такой поездкой?
– Крайне редко.
– Может быть, все-таки, вы помните что-нибудь? – не отставал я.
– Зачем вам нужно?
– Ну… скажем, затем, чтобы знать, как все это выглядело.
Он растерянно почесал макушку.
– Честно говоря… Думаю, что это было похоже на любой другой университетский городок. Студенты жили в деревянных домиках, на территории городка. Дома были помечены греческими буквами, просто не было никого, кто не выучил бы их. Я однажды… А, да ладно. Все это было, как огромный парк. Одних научно-исследовательских институтов не проехать – не пройти. Это-то и стало причиной большой беды.
– Большой беды?
Он обернулся и с подозрением посмотрел на меня.
– Вы еще не слышали?
– Я впервые в Санта-Монике.
– Пардон, сеньор. Так вот, случилось, что весь университет сгорел до основания.
– Что вы говорите?
– Сгорел. С тех пор в Санта-Монике нет университета.
– Когда это было, примерно?
– Так, лет восемнадцать назад. Но можно и точно установить. Все газеты только об этом и писали. В таком маленьком городишке большое событие и то, если загорится мусорный ящик, не говоря уже об университете!
– Вы говорите, все сгорело?
– Научно-исследовательские институты и университетские корпуса дотла. К счастью, студенты не пострадали. Их квартиры были довольно далеко от пожара.
– А… как это случилось?
– Поджог. Виновника же поймали. Я почувствовал возбуждение.
– Значит, поймали. И кто же был этот сумасшедший?
– Вы точно сказали. Это был сумасшедший. К сожалению, не помню его имени. Дело тогда разбиралось в суде. Какой-то дуралей несчастный из Индианаполиса. Кажется, он проучился один семестр и сбрендил. Суть в том, что его исключили. Он уехал, а потом вернулся и поджег все хозяйство.
– Как, черт возьми, ему удалось сделать это так основательно?
– Случайно. Этот губошлеп набрал пакли для поджога. Насколько мне помнится, большой беды не случилось бы. Но этому сдвинутому повезло, а университету – несчастье. Он забросил пучок пылающей пакли в окно одного из подвалов, и пакля упала прямо в чан с какими-то реактивами, а крышкой чан забыли накрыть. Реактивы вспыхнули, а остальное уж пошло как по маслу. Все институты загорелись один за другим!
– Потрясающе…
– Еще как! Представьте себе только, позже выяснилось, что во всех институтах было полным-полно огнеопасных химических веществ. Как будто эти юродивые к войне готовились.
– Они, очевидно, пользовались химическими веществами.
– Черт их знает. Но горели хорошо, это точно. Дым было видно аж в Сайта– Барбаре. Напрасно примчались все пожарники округи, все сгорело – как пить дать!
– Кто-нибудь погиб? Он покачал головой.
– К счастью, нет. Это случилось в воскресенье, когда институты были закрыты. Одному богу известно, что бы произошло, если бы тот сумасшедший бросил паклю в подвал в будний день. И так сколько натворил!
– Могу себе представить.
– Вряд ли. Ведь проблема была не только в том, что все сгорело и взорвались реактивы…
– А что еще?
– Территория стала радиоактивно зараженной. Я ощутил холодок в затылке, что испытывал только в случаях необыкновенного волнения.
– Не расскажете подробней?
– Охотно, сеньор. Газеты описали каждую мелочь. Знаете, в институтах была масса радиоактивных… изо… изо…
– Изотопов?
– Точно. Газеты написали, для чего они их использовали. Смех, да и только. Представьте себе, археологи копили их для того, чтобы с их помощью определять о той или другой выкопанной вещи, сколько ей лет. Кто бы мог подумать, что атом такой умный? Я раньше считал, что из него можно только бомбу делать.
– И что потом?
– Можете догадаться. Когда институты сгорели, эти штуки высвободились и начали излучать. Можно сказать, опасная была забава.
– Очевидно.
– Когда пожар погасили, всю территорию наводнили военные и измерили излучение. Затем поставили забор и вывесили надписи, что из-за радиоактивности заходить за забор опасно для жизни. Такая история.
– Только и всего?
– В газетах писали, что нужно еще что-то сделать, но на это не было денег. А на что они тут вообще есть? Какой-то журналист написал, что нужно выкопать черт знает сколько кубических метров земли, свезти ее на свалку и навезти вместо нее новой. Только тогда территория снова стала бы пригодной для пользования.
– Но ничего не было сделано, правда?
– Во всяком случае, немного. Я полагаю, что городские власти только посмеялись над этой заметкой. Можете себе представить, во что обошлось бы вывезти столько земли и навезти новой. Кроме того, написали еще, что через пятнадцать лет изотопы испарятся и что-то в этом роде. Сначала исчезнет половина, потом еще половина, потом половина той половины, ну, как в сказке. Под конец останется только земля, а изотопов след простынет.
– Словом, все осталось там, на той территории?
– Все, да не все… На спасательные работы прибыли пожарники, муниципальная гвардия и даже Национальная Гвардия. Институтские пожитки, по-моему, удалось спасти. Главным образом, вещи археологов. Только, собственно, все, что осталось, было заражено. Можете себе представить. Никому не позволил и ничего забрать, ни единого клочка бумаги. Ну и шумиха была в понедельник утром. Ученые собирались толпами и требовали свои вещи.
– И?
– Ничего. Не смогли ничего получить. Даже свою одежду, И деньги. Все было заражено.
– Куда делись эти вещи, Рамон? Ведь их не уничтожили?
– Наверняка, нет. По крайней мере, газеты об этом не писали. Правда, они иногда такого понапишут… Словом, шмотки забрали куда-то к военным. Сказали, что через пятнадцать лет каждый сможет получить назад то, что ему принадлежало. Хорошее утешеньице, а?
Я не мог больше ни о чем думать, кроме того, что я опоздал на несколько лет.
– Вы знаете, Рамон, а военные в конце концов возвратили те вещи?
– Не имею понятия. В газетах не писали. А если и писали, то я не читал.
– Как по-вашему, если их привезли назад, то куда могли девать?
Он задумался и немного поковырял в носу.
– Ну, не знаю. Если бы я был на вашем месте, то заглянул бы к шерифу. Шериф должен знать все.
Несколько секунд спустя мы уже ехали в управление шерифа.
В управлении шерифа Вена Хокинса я пробыл не больше двадцати минут. Блистательный предводитель с пышными усами проявил исключительную любезность, – по мнению Рамона, из-за приближавшихся выборов, – посмотрел кое-какие бумаги и растолковал мне, что вещи, не имеющие отношения к оборудованию, попали на склад городской библиотеки, а приборы – на склад городского сахарного завода.
По дороге в библиотеку я постарался собраться с мыслями. Не в том беда, что я не имею понятия, что я ищу, а скорее в том, что я не знаю, как до этого доберусь. Хотя, пожалуй, с библиотекарями мне нетрудно будет управиться.