Что ж, подумал я, вот уже и не так страшно, не ужас-ужас-ужас. Обычная проблема, которая поддается оптимизации. Остался, правда, малюсенький вопрос о происхождении этого нечто. Природа явления. Генезис. Откуда взялась эта мутатень. Значит, придется еще раз, по кадрам, - и, конечно, без звука! - изучить запись передачи. В самом начале, еще до первого раунда, когда пузаны жевали свою жвачку, я увидел… Нет, будем точны и выразимся осторожнее: мне показалось что я увидел в руке у Тимы кое-что знакомое. Или, скажем деликатнее, кое-что, по некоторым причинам показавшееся мне знакомым, - к тому же сравнительно недавно…
Застрекотал телефон внутренней связи - на самом интересном месте моих логических рассуждений о природе чудесного.
- Что такое, Софья Андреевна? - спросил я у секретарши.
- Пришли Погодин с Органоном, - доложила Худякова. - Они на сегодня не записаны, но Погодин очень хочет попасть на прием.
- Хочет - примем. - Я постарался говорить непринужденным тоном. - Вы запустите ко мне обоих, но только через пять минут. Ни минутой раньше. Вы поняли? Пусть пока ждут, так и передайте.
Я торопливо бросил трубку, опасаясь, что смогу ненароком услышать голос Тимы, а это, вполне вероятно, будет для меня чревато.
Первым моим инстинктивным желанием было шмыгнуть в служебный лифт и слинять из кабинета до выяснения теперешних Тиминых возможностей. Однако я тут же устыдился этого порыва. Ну слиняю я сейчас, а толку-то? Разруливать проблему все равно мне. Попытка к бегству только отсрочит решение. А это, возможно, еще хуже. Нет уж, дамы и господа, опасность мы встретим лицом к лицу По-ковбойски. Не забывая при этом прикрывать свою жопу.
Я набрал номер мобилы телохранителя Гришина и скомандовал:
- Слушайте внимательно, оба. Если в течение десяти минут я не позвоню и не скомандую "Отбой!", вам надлежит как можно тщательней заткнуть уши - жевательной резинкой, ватой, чем найдете, - и подняться на служебном лифте в мой кабинет. Дверь я открою заранее. У меня будет сидеть Погодин, сидеть и болтать. Ваша задача - быстро сделать так, чтобы он замолчал… Ясно?
- Мочить его? - уточнил Гришин, нисколько не удивившись.
- Разрешаю, но только в самом крайнем случае, - ответил я. Тиму я жалел не больше, чем таракана Васютинского. Однако в Погодина вложено немало личного времени и сил, а своим трудом я не привык разбрасываться. К тому же тогда придется валить и Органона. - Постарайтесь уж без криминала. Просто дайте ему по башке, чтобы отрубился, или рот заклейте скотчем. Задание ясно?
- Так точно, - сказал охранник, и я разорвал связь.
После чего открыл внутреннюю дверь, выключил DVD, уселся в кресло, выложил на стол мобилу и постарался не трястись.
Софья Андреевна выполнила мою просьбу: Погодин и Органон переступили порог кабинета именно тогда, когда я велел.
- Ну?! - как можно грознее спросил я у Тимы, едва он зашел. Сейчас-то все и выяснится. Я так сильно сжал под столом кулак, что ногти впились в ладонь. Спой, сирена, не стыдись. Ну же!
- Иван Николаевич! - знакомо заныл Тима, и я тотчас же с громадным облегчением понял, что передо мной - самый обычный глупый толстый Погодин, лишенный вчерашней магнетической силы. - Прошу вас, повлияйте на провокаторов из "Любимой страны"!
Привычный лепет жирного ублюдка не вызывал у меня ни восторга, ни экстаза - дивное ощущение. Я снова контролирую себя, хо-хо! Чтобы радоваться своей нормальности, надо ненадолго сойти с ума.
- А что такое? Альпинистов у вас требуют? - благодушно поинтересовался я. - Так, может, проще поделить покойников по-братски - например, Шалина вам, а Болтаева им? Или наоборот.
- Какие там альпинисты? Хуже! - простонал Тима. - Помните, я рассказывал о новых союзниках из "Европейской партии возрождения порядка"? Мы только сняли банкетный зал, сделали предоплату, согласовали меню… И вот, значит, вчера вечером, пока мы ездили на телешоу, кто-то излупил гостей до потери сознания. Парни тут же, конечно, собрали вещички и уехали. Теперь расскажут в Европе о нашем гостеприимстве… Кому, если не Крысолову, это выгодно?
Идиотская версия о злодействах Сенечки-коалы стала последней каплей. Я окончательно и бесповоротно уверился в том, что сейчас из Тимы не выползет наружу опасная харизма. Нам обоим везет.
Набрав номер Гришина, я дал отбой. А Тиме с Органоном жестом позволил наконец сесть и по-барски обронил:
- Разберемся… Но давайте-ка сперва поговорим о телешоу.
- Вы его смотрели? Правда, здорово? - загордился Погодин. - Я был в ударе, прямо вдохновение какое-то накатило. У нас в политсовете все говорят, что я сделал бабку одной левой. И зрители, если вы заметили, все были за меня, и арбитры. Обидно, конечно, что этот Журавлев подсуживал старухе и свел к ничьей. Вы, Иван Николаевич, очень правильно вчера про него сказали - придурок. Не пойму, как таким доверяют эфир? Мы после шоу хотели с ним поговорить, но он притворился больным… Даже "скорую" к себе вызвал - только чтобы от нас удрать…
Пункт номер четыре, подумал я, стараясь, чтобы моя радость никак не просочилась наружу. Боже мой, я был прав! Он ни о чем не догадывается, совершенно. Он так себя любит, что легко поверил: все восторги им заслужены самостоятельно, без чудес.
- Да, выступили вы неплохо, - сдержанно похвалил я. - Одного я не пойму: чего вы с Лерой все жрали в прямом эфире? Это же некультурно. Другого времени у вас, что ли, не было?
- Очень вкусные попались пирожные, - застенчиво признался Погодин. - Какие-то новые, я раньше таких никогда не пробовал. Мы их в кондитерской закупили, на Шаболовке - ну той, про которую бабка рассказывала. И она там, кстати, буквально перед нами пришла, мы после нее еле-еле успели последние три штучки купить. Два я вчера съел, и одно еще осталось. Пирожные - чудо, Иван Николаевич! Я бы за такие Госпремии давал.
- Что еще за пирожные? - спросил я самым безразличным тоном.
- С изюмом, - радостно объявил Погодин. - Экспериментальная партия. Называются… это… "Парадокс"! "Парадокс с изюмом".
Органон глянул на босса с чувством превосходства и уточнил:
- "Парацельс" они называются, Иван Николаевич.
- Что-о-о-о-о? - Я вздрогнул. - Ка-а-ак ты сказал?
- "Парацельс с изюмом", - повторил Органон. - Я хорошо запомнил, Иван Николаевич. Дурацкое название, правда?
Глава двадцать третья А вот и Vati! (Яна)
Тем, кто выехал из Краснопольского с утра пораньше, Рублевка могла показаться Землей после ядерной войны: птицы не поют, лягушки не квакают, на трассе - шаром покати, в коттеджах - кладбищенская тишина. Все живые отсыпаются. Даже хищные мутанты - зебролюди племени ГИБДД - еще не выползли из нор.
Первые полчаса Макс вел мотоцикл молча. Затем печально произнес:
- Это похоже на инфекцию гриппа.
- Ты о чем? - не поняла я.
Ход его мыслей часто был для меня загадкой. Возможно, в самых ответственных случаях он тщательно строил фразу сперва на своем немецком, а затем уже мысленно переводил ее на русский. За это время я, конечно, успевала напрочь забыть тему нашего разговора.
- О неприятностях, - ответил Макс. - Все началось с того покойника в "мерседесе". Сначала неприятности были у него, потом они стали у меня, затем перекинулись на тебя, а теперь еще и Окрошкин. И, мне кажется, во всем виновата "Магнус Либер Кулинариус". Что-то с этой книгой не так. Парацельс, наверное, сам это чувствовал. Потому и остерегся писать ее во второй раз.
- Да-а, докатились. Только мистики нам не хватало для полного счастья, - вздохнула я. - Хорошо еще, нам на первом курсе читали диамат. Жизнь есть способ существования белковых тел… Материя первична, дух вторичен… И, кстати, никакой из духов не может вселиться в книгу. Потому что книга, дорогой Макс, - это всего лишь множество нарезанных в четвертку листов бумаги разного формата, собранных вместе, переплетенных и склеенных клейстером. Знаете ли вы, герр Кунце, что такое клейстер?
- Знаю, - серьезно ответил Макс. - У Парацельса была своя рецептура и для клейстера, особая. Я читал про это у Зудхоффа. Страницы должны были держаться намертво. Если попробуешь быстро и исподтишка дернуть страницу, ровно никак не получится… Ты заметила, что наш лист не вырван из книги, а аккуратно вырезан?
- А какая разница, вырван он или нет? - удивилась я.
- Разница есть, - пояснил Кунце. - Выходит, занимался этим сам владелец… один из владельцев, и, скорее всего, не автор. Тщательно резал, никуда не торопясь. Может быть, он собирался продавать книгу по частям. Или, может, хотел кому-то показать товар, но боялся отдавать книгу целиком. Или, допустим…
- Меня сейчас не очень волнует, кто, что и откуда выдернул, - прервала я Макса. - Это успеется. Мы тут занимаемся теорией, а Окрошкина тем временем чуть не убили. И сделали это не наяды или дриады какие-нибудь. Его покалечили вполне реальные мерзавцы. Вроде тех, которые напали вчера на нас, а еще раньше - на тебя.
- Мы должны были обратиться в полицию? - спросил наивный Макс.
Да уж, с горечью подумала я, моя милиция нам особенно поможет. А догонит - еще и добавит. Папочка был прав: максимум, на что способны сегодня люди в форме, - это расследовать кражу пары деревенских куриц. Причем одна из двух наверняка к хозяину обратно не вернется. Мент - он ведь тоже куриную лапшу уважает.
- В милиции у нас даже заявление не примут, - просветила я недотепу. - Что мы им расскажем? Что один сукин сын пытался отнять у меня "Искусство еды" с автографом автора? Так ведь не отнял же… О! Ментам еще можно рассказать про Парацельса. Как у него в Китай-городе книжку стырили пятьсот лет назад. Вдруг заведут дело по вновь открывшимся обстоятельствам?
- Почему ты на меня сердишься? - внезапно сказал Макс. - Я же чувствую, Яна, ты на меня в обиде. Я что-то сделал не так?
- Ничего я не сержусь, вот еще выдумал… - фыркнула я и хлопнула рулевого по черному кожаному плечу. - Глупостей не говори, а следи-ка лучше за дорогой. А я тебе объясню наш план.
- План? Он у нас имеется?
Впервые за все утро в голосе Макса сквозь уныние проклюнулось что-то вроде робкой надежды. Он-то, наверное, думал, что беда с Окрошкиным выбьет меня из седла надолго. Плохо же он знает Яну Штейн! Чем сильнее меня пригибают извне, тем энергичней я потом распрямляюсь. Ничего сверхъестественного: принцип пружины.
- Само собой, имеется, - авторитетно подтвердила я, - у нас будет плановое хозяйство. Рыночная стихия в этой отрасли не катит… В общем, я вчера все обмозговала и более-менее представляю наш распорядок действий. Вариантов мало, но они есть. Поиск по ресторанным меню, как и советовал Тринитатский, мы продолжим, это остается, но главное пока - Адам Васильевич. Я хочу понять, кто на него напал и что хотели эти козлы. Если они из одной компании со вчерашними, ну со свастикой, - это одна версия. Если мерзавцы посторонние - другая. В любом случае я сегодня же вечером навешу Окрошкина в больнице…
- Разве такое возможно? - не поверил Макс. - Я думал, что в палату реанимации никому не пройти, кроме врачей.
- Ты очень правильно думал, - согласилась я, - почти никому. Кроме врачей, а еще ближайших родственников. Которых, к сожалению, у Адама Васильевича нет. Ни братьев, ни сестер, ни детей. Он даже шутил по этому поводу: я, говорил, в молодости дурака свалял - на Еву пожалел одного ребра, а с посторонними женщинами мне не ужиться никак… В общем, я вчера уговорила папу надавить на Дамаева. Тот, конечно, посопротивлялся, но разве с папочкой ему сладить? Теперь я официально внесена в список посетителей как родственница, Рашид Харисович при мне звонил в Кремлевку. Кстати, общий пропуск в тот корпус тебе тоже выписали. Я сказала, что никуда не хожу без своего охранника…
Черная кожаная спина передо мною уважительно дрогнула.
- Яна, ты очень умная, - торжественным голосом сообщил мне Кунце. - Ты деловая. И еще, как у вас говорят, пробивная. То есть тебе не страшны препятствия. Я рад, что ты не сердишься.
На самом деле я, конечно, была слегка рассержена - не столько на Макса, сколько на себя. Точнее, на свое преступно-бабское легкомыслие. Оно же - неумение отсекать личное во имя общего.
Услышав вчера жуткую новость про Окрошкина, я была обязана день и ночь напролет думать о главном - о состоянии здоровья любимого учителя, попавшего под капельницу. Но я, помимо этого, ухитрялась еще зачем-то забивать голову и всякими другими, менее ценными и менее правильными мыслями. Думала я, например, о кошке Пульхерии, которая после вчерашнего цирка опять превратилась в самую обычную трехцветную Пулю - без признаков Вольфа Мессинга и Куклачева. Мне даже показалось, что кошка моя была озадачена своими же фокусами. Во всяком случае бассейн во дворе она обходила стороной, водяные брызги игнорировала, а с сиамскими красотками предпочитала не пересекаться. Да те и не жаждали.
Как это ни ужасно, немалая часть моей головы занята была и вовсе уж бессмысленными раздумьями - о мужчине по фамилии Кунце. Возвращаться в город на ночь глядя не хотелось, и мы заночевали у папы - благо места хватало: на втором этаже коттеджа осталось еще с полдюжины свободных комнат. Однако я, разумеется, устроила все так, чтобы мои апартаменты и Макса случайно оказались по соседству. Наши комнаты даже связывала небольшая внутренняя дверца с чисто символической задвижкой, в эту дверь он мог бы хоть из вежливости постучаться. Никто ведь не требовал, чтобы он перепутал свою кровать с моей. Но он мог бы, скажем, просто заглянуть ко мне на чашку кофе (я нарочно взяла у папы целую банку арабики и электрочайник). Мог бы элементарно пожелать приятного сна или поговорить о том о сем. Утешить меня. Ободрить. Спеть девушке колыбельную. Думаете, он воспользовался одним из этих предлогов? Ха, ха и еще раз ха. Я так и осталась до утра наедине с холодным чайником и обманутыми надеждами.
Может, у них в Кессельштейне какие-то чрезвычайно строгие табу? Может, пока местный ЗАГС - или там местная ратуша, или магистрат, уж не знаю - не шлепнет печать на бумажку с гербом, им всем положено разыгрывать из себя бесполых недотрог?
Что это за страна? - думала я, обхватив кожаную спину рулевого. - Что же это такая за непонятная страна? В этом Кессельштейне мужчины хоть что-нибудь умеют делать без понуканий?..
- Я вчера кое-что сделал, - раздался у меня голос над ухом.
В первые полсекунды я запаниковала, вообразив, будто Макс-Йозеф Кунце фантастическим образом проник в мою голову и отвечает на незаданный вопрос. Но тут же догадалась, что мой бравый рулевой всего лишь продолжил, после долгой паузы, наш разговор.
- И что же? - спросила я. - Ну-ка признавайся: вы с моим папой сыграли вчера в подкидного, и теперь ты без денег?
- Нет, что ты, Яна! - открестился Макс от ужасной версии. - Я имею в виду наше дело. Ты сейчас очень правильно сказала: к вашей полиции нет смысла обращаться официально. Вот я вчера обратился приватно, позвонил одному московскому знакомому. Он большой криминалист, работает в главном офисе полиции, на улице Петровка. Дом номер… он у меня где-то записан, в смартофоне…
- Дом тридцать восемь, - сказала я, - даже я это знаю. Только вот не пойму, откуда у тебя взялись вдруг такие знакомства? Слушай, Макс, признайся, ты точно не шпион? А? В жизни не поверю, что большой криминалист из МУРа - тоже байкер в глубине души.
- Нет, Яна, он никакой не байкер, - успокоил меня Кунце. - Он вообще не любит мотоциклы, хотя это странно… Мы с ним учились вместе в Гейдельберге. Его ваш Эм-Гэ-У присылал нам в порядке ченча, на факультет химии. Мы одновременно занимались боксом. Но он был не очень умелый боксер, химия ему удавалась лучше…
- А больше ни с кем из русских ты в Гейдельберге дружбу не водил? - заинтересовалась я. - Может, полезные однокашники еще найдутся? Нам бы сейчас не помешали, например, какие-нибудь министры. Внутренних дел или там чрезвычайных ситуаций…
- Среди ваших министров у меня знакомых нет, - признался Макс. - Но вообще там имелось много занимательных личностей. Младший сын императора Бокассы тебе не подойдет? Учился на юриста. Очень скромный парень, помню, был, к тому же убежденный вегетарианец.
- Не в родителя, значит, пошел, - смекнула я, - уже плюс… Ладно, фиг с ней, с Африкой, она далеко. Вернемся-ка в Россию. Этот твой химик, который плохой боксер, - он что, реально обещал что-то узнать для нас об этом деле?
- Да, - подтвердил Макс. - Уже к сегодняшнему утру. Скажи мне, если мы будем ехать прямо по этому шоссе, мы доедем до Петровки?
- Если прямо, то никогда, - ответила я, - и не мечтай. Не знаю, как у вас в Кессельштейне, а у нас самый верный путь - кружной. Москва когда-то строилась как крепость, поэтому-то состоит теперь из колец. Наподобие лука. В сердцевине - Кремль, но так глубоко нам не надо. Мы с тобой скоро свернем на Садовое кольцо и по нему доедем до Каретного ряда. А там уж до МУРа будет рукой подать. Но ты уверен, что мы сейчас застанем на месте твоего однокашника? Он уже так рано приходит на службу?
- Нет, - объяснил Кунце. - Он еще так рано не уходит домой…
Очень большой милицейский криминалист оказался обычным дядькой, ростом с Макса, одетым в лабораторный белый халат. Свидание двух университетских корешей состоялось на улице, у главных въездных ворот МУРа. Чтобы никого не смущать своим присутствием, я сама вызвалась покараулить мотоцикл на другой стороне Петровки - через дорогу от многоэтажной желтой громадины столичной ментуры.
Утренний "час пик" пока не пробил. Отдельные автомобили еще не спрессовались в непрерывный серый поток, окутанный бензиновым смрадом. Сквозь редкие промельки машин я могла хорошо разглядеть подробности уличного рандеву. Слов обоих мне, конечно же, слышно не было, а потому я сосредоточилась на картинке. Издали белохалатный криминалист и черный кожаный Кунце выглядели двумя шахматными слонами, которые встретились на соседних горизонталях и остановились поболтать. Макс был серьезен, сосредоточен и экономен в движениях. Его приятель тоже почти не жестикулировал, хотя несколько раз принимался нервно крутить пуговицу на халате, а однажды выразительно постучал указательным пальцем себе по лбу. Думаю, объяснял Максу, что кое-какие служебные секреты он не имеет права раскрыть даже университетскому однокашнику.
- Ну что? - жадно спросила я, едва только служитель МУРа, обняв на прощание Макса, скрылся за воротами, а Кунце перебежал Петровку и вновь присоединился ко мне. - Какие новости?
- Он говорит, что новостей пока немного, - сообщил ариец. - Эксперты еще не закончили, выводы делать рано. В квартире Окрошкина все перевернуто и сильно натоптано, однако из всех этих следов мало годных… полноценных… короче говоря, тех, которые могут что-то подсказать экспертам. Сейчас в обработке след на газете, наиболее перспективный. Ботинок мужской. Размер ноги, по вашим стандартам, сорок четыре или сорок пять. Башмаки не российского производства, но эта деталь, к сожалению, ничего следствию не дает: по статистике, он говорит, в Москве импортную обувь носят до 60 процентов мужчин и до 80 - женщин…
- Все верно, - кивнула я. - Если не удастся как-то вычислить обувную фирму, этот след вообще никуда не приведет. У нас ни один нормальный бандит не будет добровольно носить отечественные ботинки. Кому же охота, чтобы в самый неподходящий момент у тебя отвалилась подошва или перекосило "молнию"?.. Скажи, Макс, а про отпечатки пальцев твой друг ничего не рассказывал?