- Она имеется в природе, - убежденно проговорил он. - Мэтр ее писал, у меня есть доказательства. Имеются ссылки на нее в "Книге Архидоксий", в "Книге Парамирум", в "Хронике Каринтии". Хузер, его издатель, и Зудхофф, его биограф, оба упоминают о ней как о действительном факте. Хельмут фон Боденштейн, его ученик в Базеле, ел блюдо, которое Парацельс приготовил по рецепту из той книги. Фон Боденштейн оставил личное подтверждение…
Фамилия ученика вызывала доверие. Было в ней что-то симпатичное. А главное, этот Хельмут поел парацельсовой стряпни и не умер. Что делает его последующее свидетельство весьма убедительным. Может, великий дока в духах и не добавлял сушеных нимф в суп-харчо.
- Ладно, - смилостивилась я. - Пусть так. Принимаем вашу гипотезу за медицинский факт. Но я все равно не понимаю, почему за этой книгой вы нагрянули к нам. Алхимик родился в Швейцарии, верно? Учился в Италии. Скончался в Австрии. Так отчего же, черт возьми, "Магнус Либер Кулинариус" надо искать в России?
- В том и дело! - повеселел Макс-Йозеф. - Я сейчас объясню. Должно быть, ответ на мой вопрос он заготовил заранее. Ариец вытащил из бокового кармана куртки какую-то бумажку, развернул ее и показал мне. Это была распечатанная на цветном принтере карта Европы, причем явно не сегодняшней. Вместо Германии, Бельгии, Голландии и еще двух-трех соседних стран я обнаружила одно пятно, раскрашенное в бледно-желтый цвет. Из самого центра пятна красным фломастером был проложен маршрут со стрелочками. Жирная красная линия, попетляв по желтому, уходила далеко на разноцветный восток.
- Поглядите вот сюда. - Кунце ткнул указательным пальцем в пятно. - В XVI веке все это еще была Священная Римская Империя. Когда Парацельс захотел отправиться в странствие, он вышел из Шватца, это в Тироле, прошел Каринтию, миновал Штирию, сделал остановку в Чехии, оттуда двинулся в Польшу… а дальше - смотрите! - на его пути должно появиться нечто вам знакомое.
Я проследила за пальцем - и точно: готические латинские буквы сами собой начали складываться в понятные мне слова. Pinsk, Witebsk, Smolensk, Wiazma, Kolomna… Ого, вот наконец и Moskau! Далеко ж ты, колобок, укатился от родных деда с бабкой. Ну прямо не колобок, а настоящий танк Гудериана.
- Впечатляет, - согласилась я. - Погулял мужик на славу. И чего его, скажите, понесло в это экзотическое турне?
Если даже сейчас привокзальные сортиры в Zwenigorod, Twer или Serpuchow оставляют желать, то я и представить боюсь, как они выглядели и пахли в эпоху Ивана Грозного! Парацельс, с его-то склочным характером и умением побрюзжать, не мог закрыть глаза (и нос) на нашу местную специфику. Воистину чудо, что он вернулся домой живым и ему не пробили черепушку еще на границе Московской области. Сказалось, видимо, наше традиционное гостеприимство. Плюс вековое почтение к иностранцам. И еще, конечно, массовое незнание немецкого языка.
- Филипп Аурелий Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм отправился странствовать в поисках истинных, а не книжных премудростей, - высокопарно произнес Макс-Йозеф. - Он изучал натур-виссеншафт, собирал сведения из разных наук и ремесел. Во время путешествий он имел общение со знахарями, колдуньями, повитухами, поварами. Он выведывал секреты природной магии и делился своими. Зудхофф считает, что первый раздел "Магнус Либер Кулинариус" был написан мэтром в Брно, над вторым он работал в Жижице и Торопце, а третий вчерне закончил между Козельском и Медынью. Согласно Хузеру Парацельс задумал поваренную книгу всего лишь как "аргументум де узу" - практическое доказательство идеи о трансмутации четырех стихий внутри тела. "Алкиен", дух питающий, должен был влиять на мозговой желудок, а духи плоти, крови, костей - передавать образовавшиеся витальные субстанции вовне. По тем временам это весьма прогрессивная теория…
Слушая обстоятельный рассказ Макса-Иозефа, я чувствовала, что понемногу свыкаюсь с крезой средневекового чудика. Как ни крути, а трусом он не был: не побоялся один отправиться за тридевять земель - ради науки, не ради бабок. Нынче поваренные книги по серьезным поводам не пишут. Застолбить эксклюзив на рецептурку или деньжат срубить - да. Но чтобы с позиций естествознания - эдаких мастеров, кроме Окрошкина, уже не осталось. К слову, Адам Васильевич, хоть и не склочник, тоже не из самых приятных в быту людей. Тут у него и Парацельса горизонты сходятся.
- Больше всего мне нравится "мозговой желудок", - отдала я должное алхимику, когда Кунце приостановил свой ликбез и откусил от блинчика. - Очень образное выражение. Я знаю сотни людей, которым пищеварительный тракт давно и успешно заменил мозги… Да и в целом, я смотрю, книга закручена с размахом. Жаль, что пропала. В Москву, получается, он пришел с рукописью, а из Москвы ушел без? Что, потерял ее в каком-нибудь кабаке?
- Не потерял, нет. - Макс-Йозеф опять упрямо затряс своей блондинистой головой. - Не потерял. У него ее украли. Ночью, на постоялом дворе, в Китай-городе. Оба главных источника здесь едины, расходятся только в деталях. Зудхофф пишет про две его заплечные полотняные сумы. Хузер сообщает про два холщовых мешка - один с провизией и деньгами, другой с уже готовой книгой. Тот, где были деньги, не тронули, а тот, где лежал готовый манускрипт, унесли. Хузер сожалеет об утере, а фон Боденштейн считает, что, наоборот, его учителю повезло, раз воры ошиблись. Он ведь мог остаться в чужом краю без еды, без единого гроша.
Узнаю родимую Русь, подумала я. Ничего-то в ней не меняется! Своровать по-умному и то не можем. У нашего Вадика Кусина лет пять назад дома скакнуло напряжение и загорелся телек. Прибывший пожарный ухитрился спереть у Вадика "бетакамовскую" кассету с записью фильма Бергмана. Мало того, недоумевал потом Кусин, что стыренный фильм даже киноведами признается чрезмерно сложным и запутанным, так еще и похититель не сумеет его посмотреть: "бетакамовский" формат не подходит к домашнему видаку…
- Что ж, вам удалось неплохо подготовиться к поездке, - тоном великодушного экзаменатора похвалила я арийца. - Вижу, детали вы знаете, все имена помните, литературу по теме тоже освоили.
- Я изучил вопрос, - со скромным достоинством признал Макс-Йозеф. - Надеюсь, мои знания помогут в наших поисках.
И тут только до меня дошел весь идиотизм ситуации, в которую я угодила. Меня словно молнией шандарахнуло.
- Стойте! - громким шепотом завопила я. Хорошо еще, Бессараб посадил нас в закуток, частично отгороженный от зала. - Погодите! Да вы сами с дуба рухнули, на самом деле? Очнитесь! Мы с вами что, серьезно будем искать в Москве книгу, которая сгинула почти пять веков назад? Даже если ее никто не увез отсюда и она осталась в нашем городе, за прошедшее время ваш манускрипт мог тысячу раз сгореть, утонуть, сгнить, превратиться в пыль! Это же страшно подумать, как давно все было!
Пока я распиналась, Кунце спокойно подъедал с тарелки блинчики. Дождавшись, когда возмущенный пар из меня выйдет, он сказал:
- Не волнуйтесь, она здесь. Я пока не могу открыть вам, откуда, но у меня - самые точные сведения, прошу поверить мне.
Гость из Кессельштейна улыбнулся и добавил:
- В любом случае, Яна, ваш гонорар не зависит от того, заимеем мы книгу или нет. Как мы с вами обсудили в самом начале, я буду платить вам три тысячи евро в неделю, жилье и питание - не в счет. Транспорт у меня свой. Так вы согласны работать?
Я взяла с тарелки оставшуюся ягоду прожевала. По примеру арийца вытерла последним блинчиком с тарелки последнюю кляксу сиропа. Дожевала сам блинчик. И почти успокоилась. Да какая мне разница, в конце-то концов? Раз он хочет искать книгу, будем искать книгу. Хоть всю библиотеку Ивана Грозного. Мне же платят за процесс, а не результат. Срочной работы у меня сейчас все равно нет. Устрою себе каникулы с чокнутым иностранцем. Заниматься средневековым хламом за приличные деньги все же лучше, чем за копейки портить нервы, давая советы новорусским рестораторам.
- А что? - сказала я. - Согласна. Вы платите, вам и музыку заказывать. Главное, сами-то не прогорите с такими расценками. Едва ли владельцы мастерских у вас ходят в миллионерах.
- Все правильно, - подтвердил Кунце, - я не миллионер. Но когда мы разыщем "Магнус Либер Кулинариус", я им буду. Потому что мне очень хорошо за нее заплатят. Сколько бы ни запросил ее теперешний хозяин, мне потом дадут за нее еще больше.
- И кто же такой щедрый? - заинтересовалась я этим чудом природы. - Какие-нибудь пра-пра-пра-правнуки вашего Парацельса? Собирают экспонаты для музея любимого предка?
- Филипп Аурелий Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм никогда не был женат и у него не было детей, - ответил Макс-Йозеф. - Поэтому наследников по прямой линии у него быть не может. Правда, есть потомки его непрямых наследников, и они в самом деле весьма состоятельны. Вы слышали о Фонде Пола Гогенгейма в Америке? Эти коллекционеры и меценаты покровительствуют наукам и искусствам уже лет сто. Внучатая племянница Пола, Сью Гогенгейм, на деньги Фонда открыла уже три галереи - в Барселоне, Праге и Мадрапуре. Их музей естественной истории в Бильбао считается лучшим…
- Выходит, мы с вами ищем книгу Парацельса для той семейки американских меценатов? - порадовалась я своей догадливости.
Через мгновение Кунце одним взмахом разнес мою теорию вдребезги.
- Вовсе нет, - сказал он. - Почему вы так решили? Наоборот, американские Гогенгеймы почему-то не любят своего родственника, даже вспоминать о нем не хотят… Мне заплатит за книгу совсем другое лицо. Если позволите, я предпочел бы его не открывать.
- Да ради бога. - Я пожала плечами, стараясь не показать разочарования. - Прячьте это ваше лицо сколько влезет. Тоже мне, парижские тайны Железной Маски… Но хотя бы ваш план действий - не секрет? Раз уж вы подготовились по исторической части, у вас наверняка полно идей и по части современности.
- Идеи имеются, - не стал отпираться Макс-Йозеф. - Для начала всего одна: вам, Яна, надо думать, кто у вас в Москве понимает толк в старой кулинарной рецептуре, у кого есть средневековые источники, в оригинале… Сколько вам надо времени для раздумий?
- Нисколько, - без паузы объявила я и поднялась из-за стола. - Можем ехать прямо сейчас. Чего зря время тянуть?
- Ехать? Куда? - Кунце вытаращил на меня арийские зенки. Секунд пять я понаслаждалась обалделым выражением на лице Макса-Йозефа, потом снизошла до ответа:
- К человеку, которого вы мне описали… Ну что вы на меня уставились? Вы же хотели видеть такого человека? Я его знаю.
Глава восьмая Слово на вес серебра (Иван)
Где-то я вычитал забавную историю про то, что знаменитыми сталинскими высотками москвичи не в последнюю очередь обязаны писателю Джонатану Свифту. Дескать, Иосиф Виссарионович осенней ночью 1947-го, маясь от старческой бессонницы, взялся со скуки перелистывать "Гулливера". И, дойдя до описания Лапуты, запаниковал: он вдруг понял, что если когда-нибудь американский империализм создаст что-то подобное летающему острову, столица СССР может оказаться беззащитной. У Свифта наземные горожане боролись с летучими островитянами элементарно - строили церкви с длинными крепкими шпилями. Но в Москве-то наиболее высокие храмы были снесены к чертовой матери в эпоху реконструкции!.. На следующее же утро великий вождь призвал к себе главного городского архитектора Дмитрия Чечулина и повелел ему срочно разработать проекты московских небоскребов - чтобы непременно с остроносыми шпилями вверху. Всего было спроектировано восемь таких высоток, построено семь. В одной из них, на Котельнической набережной, и проживал сегодня бывший помощник президента Российской Федерации, а ныне пенсионер В. Л. Серебряный.
Мой шофер Санин зарулил во двор сквозь высокий арочный свод и сумел припарковаться здесь, как всегда, не с первой попытки. Блестящие сельди-иномарки держались вплотную, занимая почти свободное пространство двора. Архитектор не забыл украсить всю верхотуру здания десятками зубастых башенок и понаставить там-сям аллегорических рабочих и крестьянок, а вот придумать двор, удобный для автомобилей, - шиш, фантазии не хватило.
Наверное, во времена Сталина жильцы дома пользовались служебными машинами, которым было предписано ночевать в казенных гаражах. О грядущем классе автовладельцев, о борьбе внутри класса за место на парковке светила марксизма-ленинизма и помыслить не могли.
Я оставил охрану ждать в машине, сделал несколько шагов к дверям и коснулся пальцем сенсора домофона. По обыкновению, домофон ответил мне мелодией, похожей на шум спускаемой воды в унитазе. Когда сливной бачок опорожнили в третий раз, ожил динамик.
- Кто-о-о? - услышал я слабое дребезжанье умирающего лебедя.
- Виктор Львович, это я, Щебнев.
- Ваня? - покойницкий голос сразу зазвучал бодрее. - Молодец, что приехал. А водки ты случайно не сообразил захватить?
Хрен он умирает, разочарованно подумал я. Живучая порода. Дядя его заслуженный доскрипел почти до стольника, и племянничек еще лет десять может запросто вытянуть. За что мне такое наказание?
- Сообразил, Виктор Львович, а как же! - Я поднес поближе к динамику заранее припасенную бутылку "Astafyeff" и постучал ногтем по ее горлышку. Тук-тук-тук.
Даже если бы старику не капали проценты от издательств, он только на одну кремлевскую пенсию мог бы еженедельно закупать себе спиртное ящиками. Но в последний год наиболее сладким для него стал единственный сорт выпивки - водка дармовая.
- Так чего же ты стоишь, негодник? Поднимайся скорей.
Шум сливного бачка превратился в грохот водопада. Пластиковая, в цвет янтаря, панель домофона на миг заиграла оранжевыми сполохами. Я вступил в подъезд, изнутри отделанный под мрамор. Поднялся на лифте, чья внутренняя обшивка имитировала сандаловое дерево. Вышел и приблизился к двери с замечательной табличкой посредине - "Серебряный В., член Союза писателей".
Вместо буквы "В" с точкой здесь когда-то была буква "Г" с точкой. До самого конца 80-х квартира в высотке принадлежала тому самому дяде Виктора Львовича, писателю Григорию Серебряному - классику довоенной советской фантастики. Григорий Ильич был настоящим мастодонтом: его пухлые романы "Пылающий мир", "Властелины бездны", "Город невидимок" переиздавались, наверное, раз сто; даже в сервант моих малограмотных деда и бабки каким-то ветром занесло его "Тайну профессора Гребнева" в детгизовской "Библиотеке приключений" со стертыми позолоченными виньетками.
Едва юный Витя подрос и чуть оперился, дядя взял его к себе под крыло. С середины 60-х на обложках значились уже оба имени. Я никогда не расспрашивал бывшего шефа о сокровенных деталях соавторства, но сильно подозреваю, что в родственном дуэте первую скрипку играл по-прежнему Григорий Ильич. Виктор Львович был, говоря нынешним языком, больше промоутером, чем райтером. Общие дела у них шли, насколько я знаю, очень неплохо. Понятно, что дяде-племянничьему тандему В. и Г. Серебряных суждено было оставаться в тени более знаменитого писательского братства А. и Б. Стругацких. Однако серебро - хоть и не золото, но все-таки драгметалл. Второе место на пьедестале почета.
Кончина дяди-долгожителя совпала по времени с закатом СССР. Подобно республикам Союза нерушимого, обретший самостоятельность Виктор Львович унаследовал суверенную квартиру в сталинке, но не выиграл финансово. Книги стоили дешево, продавались плохо; навык пахать за пишмашинкой не передался вместе с жилплощадью. Из писателей пришлось идти в чиновники. И тут Виктору Львовичу подфартило. Счастливым билетом оказалась небольшая декоративная должностишка в Администрации первого президента России. Протекцию ему сделал некий любитель фантастики из этих структур. Он же стал первой жертвой бурного карьерного роста Серебряного, чьи таланты идеально совпали с временем и местом службы.
За полтора десятилетия в коридорах власти Виктор Львович многого достиг и многих обошел. Главной своей заслугой он всегда считал создание прокремлевской партии "Любимая страна" - ее программы, герба, флага и слогана. Я же все чаще склоняюсь к иному выводу: важнейшее его кадровое достижение - я. Он нашел меня, пригрел, выпестовал, вовремя отодвинулся в сторонку. Так поступают настоящие мавры. Сделал дело - и пшел на заслуженный отдых…
- "Астафьевка"? Не бог весть что, но сойдет.
Мой бывший шеф встретил меня уже при входе - давно не бритый, всклокоченный, в шлепанцах на босу ногу и в несвежей пижаме. От его многодневной щетины, от пижамы и даже от шлепанцев воняло знакомым удушливым табачным перегаром "Московских крепких".
Мысленно я признал, что за последний месяц видок у Серебряного изменился к худшему: лицо приобрело неприятный багровый оттенок, морщин прибавилось, глаза за очками выглядели воспаленными, пальцы подрагивали. Взяв у меня бутылку, он едва ее не выронил.
- Как чувствуете себя, Виктор Львович?
На лице я постарался зафиксировать участие, которого ничуть не испытывал. Неопрятность - самый скверный спутник старости. Серебряный мог бы хоть пижаму, что ли, переодеть и побриться.
- Чувствую я себя, милый Ваня, как вымирающая рептилия, - жалко улыбаясь, сообщил мне бывший шеф. - И не просто как рептилия, а как рептилия, натертая на терку и пропущенная через мясорубку. И не через рядовую мясорубку, а через скоростную. Спасибо еще, доктор твой каких-то пилюль мне надавал. Чуть полегче стало, дышать по крайней мере могу… Пойдем-ка обратно в спальню, я прилягу. Не могу что-то долго стоять - шатает.
Мы перешли в спальню, где Серебряный с кряхтением забрался на кровать и натянул простыню - конечно, опять-таки несвежую и измятую. На подлокотнике антикварного кресла у кровати мерзко чадила набитая окурками пепельница. Тумбочку оккупировал поднос с несколькими грязными рюмками, колбасными шкурками и позавчерашними, как минимум, ломтями бородинского.
He дожидаясь, пока хозяин предложит разлить водку в эту посуду а закусывать этими хлебными корками, я сказал: "Минутку!" - и отнес на кухню пепельницу рюмки, объедки. Объедки и сигаретные бычки, стараясь не дышать, ссыпал в переполненное ведро. Напрочь загаженные рюмки заменил относительно чистыми. Из холодильника достал нечто похожее на сыр, кое-как порезал здешним тупым ножом. Им же в три приема открыл не очень старинную банку лосося. Тщательно промыл вилки. Все это хозяйство составил на поднос и притащил обратно в спальню Серебряного.
- Ну чего ты так долго копаешься? - капризно спросил Виктор Львович. - Смерти моей хочешь? Садись сюда и разливай скорей.
Я сел и разлил. Мы приняли по одной. Не люблю элитную водку, но "Astafyeff" - все-таки лучшее из зол. Сивухи в ней не больше, чем в раскрученных "Smirnoff" и "Nemiroff", а по цене она дешевле вдвое. Кто ее купит задорого, без имиджа-то? В качестве зонтичного брэнда производители имели глупость взять сибирского валенка-писателя. Думали по привычке, что мы - самые читающие. Три ха-ха. У нас и дешевенькую бормотушку "Murakami" бедным студентам трудно впарить: нашла мура на камень.