А я и не хотел. У меня был другой вариант, не менее привлекательный. Раздевшись догола и пристроив одежду, связанную в узел, на голову, я осторожно вошел в воду и тихо поплыл к чернеющему неподалеку от берега островку.
Таких островков по озеру, имеющему весьма приличные размеры, было разбросано немало. Обычно я их игнорировал (а что мне там было делать?), пока Зосима однажды не рассказал мне, что все они имеют "приписку". То есть, у островков есть хозяева.
Вернее, были – когда в деревеньке насчитывалось около сотни дворов, и все местные мужики занимались рыболовством, благо рыбы в озере всегда было много, и она никогда не переводилась.
На этих островках мужики хранили свои снасти, большей частью браконьерские, и добротные челны. Те, что похуже, постарее и поплоше – для начальственного ока – валялись на берегу.
Почти на каждом островке был курень, хорошо замаскированный в лозняке, коптильня и шалаш для вяления рыбы. Но самое интересное – за все годы советской власти рыбнадзор и лесничие так ни разу и не обнаружили эти убежища.
Умел простой народ маскировать не только свои истинные мысли и чувства по отношению к власть предержащим, но и кое что посущественней, без чего люди просто померли бы с голодухи, инспирированной сталинским режимом.
Такая "собственность" имелась и у Зосимы. Но так как он был ленивым до неприличия, то и островок присмотрел себе поближе к деревне, чтобы не махать веслами почем зря. Однако, шалаш он все-таки соорудил.
И все. На этом его "трудовые подвиги" по обустройству нигде не учтенной частной собственности закончились. Может, потому, что Зосима больше любил охотиться, нежели ловить рыбу.
Хотя была и другая причина – коптильню для мяса и рыбы он внаглую устроил прямо у себя дома, чтобы надолго не отрываться от полатей (а затем от дивана) и от самогонного аппарата, который работал, как государственный ликероводочный завод, – четко, бесперебойно и с большим эффектом.
О его неуважении к законам районное начальство знало, но старый прохиндей так всех опутал, что к нему заезжали не за тем, чтобы конфисковать самогон и дичь и потом наказать, а чтобы принять на грудь отменный "натурпродукт", крепостью никак не ниже пятидесяти градусов, и закусить ароматной сохатиной, поджаренной на свежем свином жиру с лучком и разными лесными травками и корньями.
Кто пробовал Зосимину стряпню хотя бы раз, тот никогда не забудет ее восхитительный вкус…
Шалаш был сух до звонкости. И, на мое удивление, полнился связками вяленой рыбы, подвешенной к жерди. Неужто Зосима перековался!? Надо же… Что делает с человеком нынешняя капиталистическая действительность.
Беготня по лесу и водные процедуры разбудили во мне зверский голод. Завалившись на подстилку, я оторвал от связки несколько вяленых рыбин и начал жадно жевать, отдавая должное Зосиме за то, что он не переборщил с солью.
Я так и уснул с недоеденным лещом в руках. Усталость сморила меня напрочь. Размышлять и думать об увиденном возле избы Киндея действе мне почему-то совсем не хотелось.
Проснувшись утром, я некоторое время с недоумением смотрел на натюрморт над головой. Солнечные лучи проникали через вход в шалаш, и связки рыбы казались серебряными изделиями, только-только вышедшими из-под молотка искусного чеканщика.
Но вот запела какая-то птичка, и сонная одурь ушла, будто ее и не было. Подхватившись, я вспомнил вчерашнее приключение и почему-то здорово встревожился. Неприятное чувство поселилось где-то возле сердца и шпыняло в его трепещущую упругую мякоть с размеренностью маятника, усаженного шипами.
Пора! Пора домой. Сегодня у нас с Зосимой первый выход на охоту. А я еще не сложил свой сидор. Но почему, все-таки, на душе так гадко? Непонятно…
Зосима уже ждал меня.
– Дык, это, где тебя носит!? – спросил он осуждающе. – Стучу, стучу…
– Купался, – ответил я коротко, приглаживая мокрые волосы.
– Да?
Недоверчивый взгляд Зосимы скользнул по моему костюму, который никак нельзя было назвать дачным, и ушел куда-то в сторону. Он, конечно, сразу понял, что я вру, но, как человек воспитанный, не стал эту тему развивать дальше.
– Так мы идем? – поинтересовался он с некоторым сомнением в голосе.
– А что, у тебя есть какие-то другие планы?
– Какие у меня планы… Мясца вот надо. И на дерево посмотреть. Беспокоюсь я…
– Тогда вперед. Но сначала позавтракать не мешало бы. И собраться.
– Я уже собрался, – буркнул Зосима, недовольный задержкой выхода.
– Ну да… Тебе собраться – только подпоясаться.
Зосима пренебрегал сидором, который оттягивает плечи. Все снаряжение старого добытчика умещалось в многочисленных карманах его чудо-комбинезона. Что там только не лежало!
В этом я смог убедиться, когда два года назад одни негодяи устроили на нас облавную охоту с намерением отправить вперед ногами. В карманах комбинезона помещались аптечка, леска с рыболовными крючками, курево, зажигалка и спички, нитки-иголки, соль, сахар и специи, пачка чая, боеприпасы, нож, сухари или хлеб, добрый кусок свиного сала, банка тушенки, пшено для супца, луковица, ну и масса других вещей, крайне нужных с точки зрения Зосимы в походных условиях.
Этот набор варьировался в зависимости от времени года и состояния финансов Зосимы. Но кое-что было обязательным. Это боеприпас, соль, нож, спички, леска с крючками и сало с хлебом.
Я по-быстрому приготовил себе омлет из яичного и молочного порошков. Зосима составить мне компанию отказался. Он очень недоверчиво относился к успехам цивилизации на поприще питания.
Особенно Зосиму пугали (в его-то годы!) генетически модифицированные продукты, в частности соя, которую наши "умельцы" куда только не пихают.
"Чем мне сидеть сутки в сортире после твоих городских харчей, я лучше голодным побуду", – говорил он с видом ветхозаветного мудреца. Даже когда мы производили дезинфекцию своих внутренних органов с помощью спиртного, то и тогда Зосима, в отсутствии дичи или свежей рыбы, предпочитал закусывать хлебной коркой или, на худой конец, какими-нибудь консервами, которые назывались как в прежние времена.
Например, "Килька в томатном соусе" или "Печень трески", которая, кстати, почему-то перешла в разряд деликатесов. Раньше ее, по распоряжению высокого партийного начальства, очень беспокоящегося о здоровье народа, давали в нагрузку к бутылке водки горьким пропойцам вместе с плавленым сырком.
– Ты, это, щелкай зубами быстрее, – торопил меня Зосима.
– Что ты так торопишься? – спросил я с удивлением. – Наша дичь от нас не уйдет. Впереди целый день.
Сегодня Зосима был не похож сам на себя. Он нетерпеливо ерзал на стуле, время от времени бросая опасливые взгляды на окно.
– Никуда я не тороплюсь… – буркнул Зосима.
– Так я тебе и поверил. Что случилось? Только давай без лапши, которую ты иногда любишь вешать мне на уши.
– Это когда такое было!? – возмутился Зосима.
– Давно, – смягчил я свой наступательный порыв. – Теперь ты исправился. Но мне не хочется, чтобы между нами были какие-нибудь недомолвки.
– Сам ты хорош, – сердито возразил Зосима. – Где это тебя ночью носило?
– Тебе рассказывать или сам догадаешься?
– Что тут догадываться… – Зосима скептически ухмыльнулся. – Ботинки нужно тщательней чистить.
– А причем здесь ботинки?
– Притом, что ты весь в красной глине изгваздался. А она есть только возле избы Киндея. По ручью шел?
– Пардон, я и забыл, что ты у нас Кожаный Чулок, следопыт племени делаваров. Угадал. Шел по ручью. А ночевал на твоей островной "даче".
– Что, прижали?
– Как догадался?
– Хе-хе… – Зосима дробно рассмеялся. – Дык, не только ты такой шыбко вумный и любопытный. Меня тоже нечистая сила как-то туда потащила… дурака, на старости лет…
– Сбежал? – полюбопытствовал я с интересом.
– Нет. Ушел. Как тока наткнулся на ловушки, сразу дал задний ход.
– Что так? На тебя это не похоже.
– Иво, ты ишшо молод и, уж извини, силенок у тебя значительно больше, чем здравого смысла. Ежели они так обставились, то с ними шутки плохи.
– Не узнаю я тебя…
– Почему?
– Раньше ты не боялся умереть. Всегда говорил, что свое уже отжил.
– Раньше у меня не было никакой жизненной цели. Жил, как былинка на ветру.
– А теперь появилась?
– Да.
– Поделишься секретом?
– Это никакой не секрет. У меня ведь, тебе это известно, нет никаких родственников, все померли. А сейчас ты вот приехал, Каролина открытки шлет, поздравляет… Кхе, кхе! – Зосима смутился. – Я теперь вроде как дедом стал. Правда, не совсем полноценным… думал внучок будет…
Старый прохиндей! На чувствительность давит, слезу умиления хочет у меня вышибить. Как же – открыточки… Нужно они ему, как зайцу стоп-сигнал.
Его гораздо больше интересуют продуктовые посылки, куда я, тщательно маскируя, чтобы Каролина не выбросила, подкладывал бутылки с виски, к которому за время нашей дружбы он сильно приохотился, и голландский табак.
– Кстати, насчет открыток… – Я закопался в своем рюкзаке едва не с головой. – Держи… – всучил я Зосиме красивую металлическую коробку с иностранными надписями. – Травись на здоровье.
– Иво… – Зосима был сильно растроган.
Похоже, он уже не надеялся получить столь желанный подарок.
– Спасибо тебе, Каролине… Как она там?
Вспомнил! Как ни странно, но ни вчера, ни позавчера мы так и не поговорили о причинах моего внезапного приезда, и ни разу в разговоре не затронули сиятельную персону моей… м-м… бывшей. Наверное, Зосима решил, что я просто хочу какое-то время отдохнуть от городской суеты, а в семье у меня царит тишь да гладь и Божья благодать.
– Хорошо она там. Мы с ней разводимся. – Я решил не напускать туману, а сказать все, как есть.
– Ты с ума сошел! – воскликнул ошарашенный Зосима. – Как можно!?
– Чья бы мычала… – Я снисходительно ухмыльнулся.
Зосима был женат трижды. И каждый раз жены, несмотря на деревенскую закалку и исконную русскую терпеливость, от него сбегали.
Первый раз он женился, по деревенским меркам, поздно, когда ему перевалило за тридцать, поэтому все свои холостяцкие привычки и замашки благополучно перетащил в семейный быт.
Он мог часами валяться на постели в фуфайке и валенках, вымазанных в навозе, обдумывая очередной философский постулат (Зосима был не только лентяем, но еще и доморощенным философом), а скотина в хлеву тем временем настоятельно требовала воды и сена.
Но что такое потребности примитивного жвачного животного по сравнению с мировыми проблемами? А когда жены доставали его до самих печенок, Зосима молча собирался и уходил в лес, где мог пропадать неделями.
Таким макаром его семейная жизнь благополучно опускалась на дно. Даже стойкая и сильная деревенская женщина, которая "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…", как писал один великий поэт, не могла выдержать флегматичный и неуступчивый норов Зосимы.
Ему все было по барабану. В том числе и советская власть, которая имела к нему немало претензий, но так ни разу и не отправила в лагеря. Больно хитер оказался гусь, не по зубам.
– Дык, она такая хорошая девочка…
– Когда спит зубами к стенке и за тридевять земель – в какой-нибудь гостинице за бугром во время служебной командировки.
– Что ты так на нее окрысился!?
– Хочу заметить, чтобы ты все правильно понял, это не я бросил ее, а она сама меня вытурила. Просекаешь момент?
– Просекаю, – серьезно и даже с некоторой грустинкой ответил Зосима.
Еще бы! Он сразу же сложил в уме два плюс два и мгновенно сообразил, что теперь не видать ему передачек, как собственных ушей. Во-первых, я снова осяду здесь на постоянное место жительства, а во-вторых, Зосима сразу определил, еще два года назад, что денежная мошна находится в руках Каролины.
– Только не рыдай, – сказал я снисходительно. – Она добрая, тебя не забудет.
– Ты так считаешь? – оживился Зосима.
– Уверен. От нее нелегко отцепиться. Вот увидишь, она еще приедет сюда, чтобы затеять со мной очередной скандал. Каролина просто не может без скандалов. Это у нее такое хобби.
– Чего?
– Бзик. Шизоидное состояние увлеченности чем-нибудь. Это когда в башке время от времени дерьмо закипает.
– А-а, ну да… Дело знакомое.
– Вот и я об этом. Все, я уже собрался. Вперед…
Мы вышли за порог. Я набрал полную грудь свежего утреннего воздуха и вместе с сильным выдохом постарался выбросить из головы всякую пакость, которая уже до краев заполнила черепную коробку.
Меня ждал ЛЕС, главный мой целитель и врачеватель.
Глава 10
Я уже сноровисто потрошил гуся, которого мы подстрелили по дороге к ДЕРЕВУ, когда раздались крики Зосимы. Мы остановились на привал примерно в сотне метров от этого живого языческого идола, и Зосима долго колебался, прежде чем отправился свершать свои жертвоприношения.
Похоже, он боялся, что застанет дерево совсем усохшим, мертвым, и тогда ему ничего другого не останется, как завернуться в белую простыню и своим ходом отправиться на деревенский погост. Уж не знаю, почему, но Зосима связывал свою жизнь именно с этим столетним (а может, и двухсотлетним) дубом, единственным на всю округу.
Зосима насобирал дров, разжег костер, пока я обрабатывал гуся, и, взяв холщовый мешочек с дарами лесным божествам, медленной походкой, в которой угадывалось большие сомнения и даже отчаяние, направился к заветной поляне.
– Иво! – звал Зосима. – Иди сюда! Быстрее!
Бросив гуся, я схватил ружье и помчался к дубу. Зосима бросился мне навстречу с улыбкой до ушей и слезами радости на глазах.
– Иво, он ожил! Смотри – вон новый росток, вон…
– Фу ты! Напугал меня… Я думал, что тебя тут режут.
– Ожил… – Зосима благоговейно прикоснулся к шершавой коре дерева.
– Ну вот и чудненько. Значит, тебе уготована вечная жизнь. Как Конану Маклауду… кажется, так его зовут, точно не помню.
– Кто это? – поинтересовался Зосима, не отводя счастливых глаз от новой поросли на ветках дуба, похожих на узловатые ручищи мифических богатырей.
– Это киношный персонаж. Крутой мужик. Живет уже пятьсот лет и все рубит мечом бошки своим врагам. Отсек одну голову – еще несколько лет жизни себе прибавил. И так до бесконечности. Пока на Земле из долгожителей останется только он один.
– Зачем это ему? Один, как перст…
– Спроси у американцев. По-моему, у них новая идея появилась – так как ресурсы на Земле постепенно истощаются, пустить все население нашего шарика под нож, чтобы на планете остались только США. Америка превыше всего. Пуп вселенной.
– Не понимаю…
– Если бы только ты не понимал… Как на меня, то приближается конец света. Я тут недавно вычитал (может это и очередная утка, брехня), что из космоса идет на нас какая-то черная туча, которая сожрет не только все живое, но и саму Землю. Вот люди и бесятся, предчувствуя близкую кончину.
– Осподи! – неожиданно вспомнил Зосима и христианского бога; только не перекрестился. – Да как же это!? Когда?
– Не дрейфь. Полный трандец ученые обещают в аккурат к две тысячи четырнадцатому году. Цифра "14", как я теперь понял, у нас просто роковая. Самый близкий пример – в четырнадцатом году прошлого столетия началась Первая мировая война. Но мы еще, надеюсь, успеем всласть поохотиться и водочки попить. Живем-то раз. Хотя мне в это и не хочется верить.
– Этих ученых нужно держать в клетках, под замком, – сердито заявил Зосима. – Все беды от них.
– Не скажи. Еще есть так называемые политики. Это двуногие млекопитающиеся особого вида. Вот от них и происходят самые большие пакости. У политиков все отморожено – и совесть, и честь, и душа. Создается впечатление, что их заслали к нам с другой планеты враги землян.
– Точно. При Сталине было… вспоминать не хочется.
– И не нужно. Пора эту трахнутую молью личность кавказской национальности забыть в чулане. Без него хватает проблем. У нас теперь новые вожди, а идею коммунизма мы благополучно похерили.
Политический диалог продолжался еще часа три – пока не подоспел гусь, который мы запекали по специальной походной технологии.
Обмазав тушку птицы, нафаршированную изнутри травками Зосимы, глиной, мы засыпали ее тлеющими угольями, и пока ждали результат наших поварских ухищрений, отдали должное походной фляге с водкой, которую я всегда брал с собой – для поднятия морального тонуса. В качестве легкой закуски нам пригодилась ежевика, кусты которой, сплошь усыпанные спелыми ягодами, росли здесь в изобилии.
Мясо запеченного гуся таяло во рту. Ведь при таком способе готовки весь сок птицы и ее жир остается внутри, поэтому вкус продукта получается просто потрясающим. А если учесть, что мы обедали на природе, в тенечке, то и вовсе станет понятным наше состояние полного блаженства и умиротворенности.
Перекусив, как следует, Зосима закурил трубку, на это раз набив ее голландским табаком. Я невольно позавидовал ему – по окрестностям потянуло медовым запахом, и мои сигареты вдруг показались мне какими-то пресными и чересчур слабыми.
– Где сегодня отаборимся на ночь? – спросил я, с сожалением посмотрев на остатки нашего пиршества.
С виду упитанный и габаритный гусь на поверку оказался не таким уж и большим. Похоже, нам придется хорошо постараться, чтобы не остаться без ужина. Мы надеялись оставить несколько кусков мяса на вечер, но как-то так получилось, что съели все без остатка.
– А где бы ты хотел? – парировал мне Зосима.
– Домой возвращаться не хочется…
– Что там делать, – охотно согласился мой добрый друг. – Неплохо бы нам дня три-четыре побыть в лесу.
– Это почему? – спросил с внезапно вспыхнувшим подозрением.
Зосима замялся, но под моим суровым взглядом начал колоться:
– Черные по деревне ходили… расспрашивали… – ответил он неохотно.
– Да ну? Ишь ты, зашевелилось змеиное гнездо… И что их интересовало?
– Дык, это, не появились ли у нас чужие люди.
– К тебе тоже заходили?
– Да. Ни свет, ни заря.
– И что ты им ответил?
– Чужих в деревне нет. Кроме вас, соколики.
– Так и сказал? – спросил я недоверчиво.
– А что мне с ними, детей крестить? К тому же ты не чужой, а наш. Это им тут делать нечего, они пришлые… христопродавцы!
– Ты… знаешь?…
– Догадался, – буркнул Зосима. – Всех черных петухов в округе извели, режут да перья и кости на кострах жгут. Правда, хорошие деньги за кочетов платят. Вот бабы-дуры и несут…
– Ты что, знаком с оккультизмом? Откуда знаешь, что они перья и кости сжигают?
– И кровь пьют, – неумолимо продолжал Зосима, побледневший от волнения. – У меня есть нос и уши. Я все чую и слышу. А что не увижу, то домыслю. Или… – Он вдруг умолк.
– Что – или? – не отставал я.
– Мне ОНИ все расскажут, – шепотом ответил Зосима, кивком головы указав в сторону ДЕРЕВА. – Конечно, если захотят.
– Понял. – Я ухмыльнулся. – Там и впрямь находится большой дубовый Буратино. Только нам от этого не легче. Эти черные вороны – очень неприятные типы. И похоже, весьма опасные.
– Им тут долго не быть, – уверенно заявил Зосима.
– Ты что, гадал на картах?
– ОНИ ожили, – снова указал Зосима в сторону дуба-патриарха. – Это добрый знак. В беде нас не оставят.