– Потом… – задумался, опять скривился: – А, блин, суп с котом! Людина, ты этот экранчик, вообще, не читаешь, что ли? Когда я прихожу, ты уже все знать должен, чтобы глупые вопросы не задавать. Ушел я тогда из промзоны, – сделал тяжелый вдох. – Да, не долго Витя вольным воздухом дышал. Шлюха сдала одна за три червонца. Вот о ней мои мысли. И, если хочешь хорошо спать, лучше тебе, парень, этих мыслей не знать.
Уделить побольше внимания Вите, синяя рука которого отправила в мир иной не менее двадцати семи человек, попросил начальник тюрьмы. Даже не попросил – распорядился, доступно объяснив, что может существенно изменить жизнь Никона как в лучшую, так и худшую сторону. Действительно мог. Зона – удельное княжество, в котором безраздельно, при любых режимах, правит один князь. Сюда согнали всех, кому даже подключение к пенитенциарному сектору Мнемонета никак не помогло. Абсолютно необучаемых психопатов.
Грубый эпитет? А как можно назвать человека, который теряет сознание при любой попытке совершить противоправное действие и все равно его совершает? Неоднократно убедившись, что не сможет убежать, отбирает на улице сумочки у дам и без того обеспокоенных унылым бытием. Зная, что не сможет довести дело до конца, пытается кого-то ограбить, изнасиловать или даже убить. Написать на стене лозунг, призывающий к смене действующего правительства или закрытию Мнемонета. Многократно и безуспешно, каждый раз рискуя жизнью, пытается удалить оборудование Мнемонета из своего измученного организма.
Дурак из двух угроз выбирает, на его взгляд, меньшую. Никон согласился помочь. Теперь, раз в неделю, вынужден общаться с человеком, в котором, казалось, поселился сам сатана. Мотив начальника оказался тривиальным до безобразия и старым как мир. Витя, после успешного ограбления нескольких отделений банков, повздорил с подельниками. Избавившись от них, спрятал награбленное в какой-то дыре. Вскоре после этого был арестован при содействии одной особы легкого поведения. Вину свою признал. Но, где лежат сокровища, сообщить отказался, объяснив это простым и безотказным словом, известным всем еще с детского садика – забыл. Не хрен по голове бить при задержании. Суд прошел быстро. Все очевидно. И вот уже около года богатый клад снился главному в тюрьме каждую неделю. Каждую неделю он интересовался у Никона, что там нового. И каждый раз нужно было придумывать отчет о проделанной работе. Снабжать историю свежими подробностями.
Это оказалось тяжело. Энграммы, которые удалось заполучить "на всякий случай", были вместилищем многочисленных и необычных, часто даже ужасных приключений, редко привязанных к каким-либо датам. Кровавые сцены боевых действий и школьных драк чередовались с пьянками и развратом. Ужасные скелеты, покрытые паутиной, в просторном, сумрачном и пыльном шкафу бессознательного. Никон все время удивлялся, как эта нервная система вообще может выдерживать такой накал страстей. Как-то выносила. Человек привыкает ко всему. То, что одному кажется трагедией, для другого может быть рядовым малозначимым событием. Витино предупреждение запоздало. Никон многое уже знал о не таких уж и простых, как заявлено автором, мыслях. Психика переносила такое знание действительно весьма тяжко. После нескольких недель работы, заметил, что хуже спит. В снах, в преобразованной форме, появились некоторые события из закутков чужой памяти.
Энграмма Виктора № 1
"Дышать тяжело. И приятно. Воздух охлаждает разгоряченные легкие. Автомат тяжелит плечо. Залечь бы – да рано. Не далеко еще ушел. Надо бежать. Выстрел? Ложись! Меси грязь коленями и локтями! Грязь тоже приятно холодит. Вся жизнь – грязь. Грязного меня хуже видно в грязи. Надо всему вываляться. Кто там скачет меж кустов? Идиот! С какого детского сада тебя такого выпустили? Стрелял в меня, а теперь прется напролом. Думаешь, что попал? Ошибаешься! В Витю не попадешь! А твоя упитанная башка дурья у меня на мушке. Дырявить или не дырявить – вот в чем вопрос? Из детского сада. Жалко идиота. Мамка, небось, плачет дома. Интересно: мой, таким же будет? Если без отца – точно, таким и вырастет. Зачем миру два идиота вместо двух умных? Незачем. И лежать здесь некогда. А вон и второй лезет. Ладно. В броник стрелять не резон. В плече – фигня. Извини старушка, не дождешься ты своего дурака домой. Бах! Готов. Второй залег. Видать – поумнее. Лениво вставать из этой мягкой грязи. Неужто ль к земле уже тянет? Нет. Рано. Надо бежать. Тяжело теперь в грязи-то. Ничего, через десяток миль отмоюсь"
Энграмма Виктора № 2
"Давай, Миха, бей! В морду бей кулачком своим дистрофичным! Промазал. Кто ж так бьет!? Я ж тебя не так учил! С подлянкой надо. С обманом. Чтобы не понял вообще, откуда тычка прилетела. А этот громила наседает. Дуется, краснеет и наседает. Не реви! Кровяху вытер с брови и вперед! Я в твои годы таких по траве размазывал. Надо скоростью и неожиданным напором давить. А ты слюни развозишь. Куда назад пошел? Ты что, не мой сын!? Не Викторович? Стой зверенышь! Обходи слева! Слева, я сказал! Да, под руку ныряй! Вот, молодец! В бровь. Глуши второй раз в ухо! Эх, опять промазал. Ну, громила зато почти плачет. Юшка пошла. Ага, один – ноль в нашу пользу! Эй, тетка, не порть бокс. Пусть пацаны сами решают. Да сама ты дура! Че лезешь? Да что мне муж твой? Щас будет так же юшкой умываться. Иди на хрен со своей милицией! Затеяла тут меня пугать. А может тебе интиму хочется? Чего покраснела? Муж уже не радует? К соседу тут средь бела дня пристает! Я к тебе вечером загляну. Жди!"
Энграмма Виктора № 3
"Братец, огня не жалей. В кружку лей! Сыро нынче и тоска на корыте вашем. Ветер северный! Звезд не меряно! Волны хлещут о серый борт! После кружечки, все наивно поверили, что мы отправляемся в порт! Ах-ха-ха! Ох, согрело душонку. Надо еще поставить. Пусть бродит. Че, пошли рыбу ловить? Да никто не свалится, капитан. Не бзди! Все тверезые, как стеееклыышка. Глубже прожектор суй. На херен нам эти волны прозрачные и красивые? Что ты поверху светишь. Чаек что ли ловишь!? В пену их! Ниже давай, фантазер! Ага, смотри! Первая камбала пошла. Вишь, как блестит!? Давай сачком! Тянись – не свалишься! Да лови ты ее. Вот, на хрена в море плуг?!! Отойди, дай я! Рыбаки хреновы. Ни хрена поймать не могут. Вот! Ловись камбалююшка – плоское брюшко!! Чуть еще…Аааааааа. Епта! Фууух! Холодно и темно и тихо. Как в могиле. Вот какое оно – небытиеее!!! Веееечный холод и темнота. Так и охота раствориться! Уснуть здесь вечным сном. Что ты там светишь сверху? Дай в пустоте побыть. Сапоги на дно тянут. Тянут вниз. Иду ко дну. Эх, капитан, мудила, плакать будет. Надо всплывать"
Энграмма Виктора № 4
"Чего сопли распустила, дура? Достала ты уже своим горем! Мне что теперь на слезы твои крокодильи каждый вечер смотреть? Хочешь, чтобы и у меня горе было? Я так с этим горем начну бороться, что тут у всех соседей горе начнется. Ха-ха. А самогон у бабы Люси кончится. Все, сама виновата! Мне хватит. Допивай, давай, успокоительное – и в кровать! Что-то и спать с такой сопливой и не хочется. Ух, горячая какая. От горя и горькой. Огонь прямо. Да-вай по-дру-го-му! По-дру-го-му! Поворачивайся! Ох. Блин. Ааааа. Да не стони так сильно, соседей разбудишь! Ух. Будут потом бабки гадать – лупил я тебя тут ночью или лизал! Довольна?! Даже очень… Ты смотри, чудеса какие. Уже и не рыдает. И сопли кончились. Больше и не плач, белочка, все хорошо будет. Рыбка ты моя мокрая. Да не отпущу, не отпущу. Спи спокойно. Витя тебя крепко держать будет. Так тебя уже никто не прижмет"
Глава 2.
Крокодил старался двигаться ровно, не прихрамывая. Прищуренные за бежевыми стеклами очков холодные глаза сообщали, что цена видимости высока. Бегло осмотрел помещение, минуя единственного сидящего в ней человека, словно его здесь и не присутствовало, словно он – пустое место. Спокойно и жестко поприветствовал:
– Добрый день, Никон!
– Здравствуйте.
– Как у Вас дела?
Пока Никон размышлял, что может ответить человек в его положении на такой сложный вопрос, сырой воздух комнаты наполнил грудь несколько раз. Ответ так и не нашелся. Говард попробовал подсказать:
– Последняя наша встреча прошла очень необычно. Вы сильно изменились с тех пор.
– Зато Вы вообще не изменились, – спешно бросил Никон.
– Я пришел поговорить о Вас.
– А мне – наоборот, было бы интереснее поговорить о Вас.
Крокодил замер. Застрял маленькими черными зрачками где-то в реках и озерах на серой стене, у Никона за спиной. Выплыл на берег. Размеренно процедил:
– Обстоятельства так сложились, что тему разговора выбираю я.
Никон опять промолчал. Сейчас ему проще думать, чем говорить. Говард попробовал перейти от вопросов общих к частным:
– Я хотел бы узнать, куда вы дели мой пистолет.
– Потерял.
– Где потеряли?
– Не помню. Где-то недалеко от места событий.
– Зачем вы его забрали у меня?
– Вы мне угрожали.
– Я выполнял свою работу. Хотел задержать Вас до выяснения обстоятельств. Если бы не стрельба в квартире…
Никон не вытерпел. Этот человек, вязко и настойчиво следующий избранной линии поведения, злил. Захотелось вывести его из равновесия.
– Вы же связаны с Юлей, бандитами и как-то замешаны в убийстве Мартина.
– Я пришел говорить о Вас. Версии по делу Мартина оставьте при себе.
– А я тут при чем? – упорствовал в смещении акцентов Никон. – Это же Вы прибежали забирать у меня серенькую коробочку, изъятую у преступников…
– Вы умрете.
Слова, сказанные с нажимом, но спокойно, тоном утвердительным, резанули слух еще до полного их осознания. Никону вспомнилась абсурдная фраза одного друга о том, что подробности о смерти человека, с большой вероятностью известны еще до его рождения. Однако, он упорствовал:
– Вы тоже умрете. Все умирают.
– С Вами это случится намного раньше.
Утверждение тянуло из Никона вопрос: почему? Словно крючок, заброшенный в озеро и зацепившийся за водоросли. Не желая говорить то, что у него вымогают, опять промолчал. Вопрос все же повис в воздухе. Говард ответил на него так, как если бы он был произнесен вслух:
– Вы лезете туда, где жизнь человека ничего не стоит. Копаетесь в опасном месте. Это никому не нужно. Забудете про все лишнее – и, после суда, останетесь живы.
– А Вы не боитесь мне угрожать здесь – в следственном изоляторе? Возможно, ведется запись разговора.
– Я Вам сообщаю об опасности, исходящей не от меня. Источник мне не известен. Я даю вам совет по поводу Вашего выживания. Прислушайтесь.
Никону показалось, вдруг, что говорит он не с человеком, а с автоматом. Никаких эмоций. Алгоритм почти линейный, с минимумом ветвей и циклов. Задача: внушить Никону, что надо забыть и молчать. Еще раз, постаравшись усмехнуться, заявил:
– А вот Вы, Говард, наверное, не прошли бы тест Тьюринга.
– Что Вы хотите этим сказать?
– Я хочу сделать Вам комплимент.
Теперь усмехнуться получилось просто так, спонтанно. Говард опять принялся изучать карту рек и озер цвета штукатурки на серой стене, за Никоном. Не спешил с ответом. Лицо расслаблено. Глаза вяло плывут по площадям водосбора, словно выискивая на дне нужный ответ. Никон, довольный шуткой, прямо разглядывал замершее лицо неприятного гостя. Пытался прочитать процессы, происходящие за бежевым стеклом линз и черным хрусталем глаз. Не получалось. О железобетонную маску ломались все инструменты.
– Об этом вам тоже лучше забыть.
Спокойный ответ, опять возвращающий беседу в линейное русло и отсекающий все притоки и развилки, окончательно отбил у Никона желание продолжать. После минутного молчания, Говард молча же и ушел, вероятно, исполнив намеченный алгоритм до конца.
С мантиями обращались очень аккуратно. Берегли их. Вставали и садились осторожно, чтобы лишний раз не тереться о край широкого, неаккуратно лакированного стола. Матовый, но почему-то отражавший образ зала, экран большого телевизора, висевшего в углу над головами людей в мантиях, по диагонали, сверху вниз рассекала серебристая трещина. Этот замерший на века график словно говорил: увы, смотрящий на меня из-за решетки, твоя жизнь покатилась под откос. Теперь ты будешь тонуть в этом бурном водовороте, пока не достигнешь самого днища.
Наблюдать за всем происходящим из клетки любопытно и печально одновременно. Ощутившие тепло, холод, влажность и сухость тысяч рук прутья, пропустившие уставший взор тысяч выцвевших глаз ячейки мелкой сетки, уже десятки лет надежно хранили в толще металла печальный интерес. Беспомощность и обреченность – вот что внушали жерди, краска на которых облупилась то ли от времени, то ли от наручников. Зависимость от воли здесь собравшихся.
В душе Никона бушевал шторм. Смешивал чувства и мысли в какой-то горько-кисло-сладко-соленый коктейль, противный на вкус, ядовитый и дурманящий. Шторм начался, когда Никона привели в зал. Возможно, глаза, любимые и ненавистные, которые он не видел уже так долго, произвели в нем такое смятение. До этого в душе царил штиль, установившийся за долгие недели, проведенные в холодной и сырой, гулкой камере.
Никон смотрел то в окно, за которым вьюга обметала чудом сохранившуюся рябину, то на судей, чинно возвышавшихся над залом, то на участников процесса, пришедших защищать подсудимого или топить. Вид гнущегося под напором холодного ветра деревца успокаивал. Оно как бы сообщало: смотри, хоть я и замерзло, но сохранило упругость, зима и ветер не сломают меня, я дождусь теплой весны и снова буду зеленеть и цвести под ласковыми лучами золотого светила. Никон хотел ему верить. Очень хотел. Судьям же не верил вовсе. Не верил, но, как ни странно, понимал. Читал в этих наигранно медлительных людях лишь одно стремление – сделать свою работу аккуратно и чисто, чтобы вызвать наименьшее возмущение в среде собравшихся. Чтобы все, по возможности, остались довольны.
Если есть возможность прочитать – значит шторм начал стихать. Да, действительно стихал, когда Никон не смотрел в строну глаз, пронзающих из зала. Это мучительно тяжко.
– Город против Никона Тенко, – объявил судья.
Прокурор вел себя самоуверенно и активно. Защитник, лишь изредка, для приличия, задавая общие вопросы, преимущественно повторял одну и ту же фразу: защита вопросов не имеет.
Паула, как обычно, сияла жизнерадостностью и улыбками. Даже, не взирая на лютую ледяную вьюгу за окном и сумбур и сотен переживаний – от страдания до радости – в зале. Сердито посматривая на прокурора, понизив грудной голос, самая заботливая в мире начальница выступила в роли защитника:
– Я была супервайзером Никона Тенко на протяжении двух лет. Знаю его как человека честного и порядочного. По статистике, в среднем, у каждого из моих подопечных возникало по нескольку десятков острых конфликтов с абонентами в год. У Никона Тенко таковых оказались единицы. Разногласия между Никоном и Катрин, вероятно, были спровоцированы сложными обстоятельствами, в которых этим людям довелось сотрудничать. Ранее они работали в одной организации во время войны. Им довелось участвовать в расследовании убийства Мартина. У Катрин очень сложный характер. Она педант. Я считаю, что она очень сильно вмешивается в работу специалистов. Давит на них. Думаю, если Никон и совершил то, о чем здесь говорят, то его нужно было очень сильно довести. В таких обстоятельствах многие из нас поступили бы еще хуже.
Граф свидетельствовал охотно. Создавалось впечатление, что он активный участник обвинения. Просто уверен ,что преступник должен сидеть в тюрьме. В надменной мимике и жестах читалось, что исполнять столь суровую и необходимую обществу роль, не только важно, но и приятно. Отстаивал свою правду:
– Я видел, как Никон Тенко напал в клубе на женщину. Она говорила на французском, поэтому, я думаю, что это была Катрин. Никон отнял у нее сумочку, вытащил из нее предмет, похожий на планшет и потом заставил женщину что-то с ним сделать. Та была очень напугана и возмущена. Видео происходившего я уже предоставил.
В подтверждение свидетельства на поцарапанности экрана ожила сцена насилия. Никон действительно выглядел на ней предательски возбужденным. Напуганным. Катрин, с ее торчащим хвостом и огромными эбонитовыми шарами глаз как нельзя лучше выглядела для роли пострадавшей. Злодеяние очевидно!
Явился свидетельствовать и самый дорогой здесь человек. Увидеть Элеонору вновь стало для Никона великим утешением. Ледяной ломоть сердца, измученный напастями и скитаниями, немного оттаял. Девушка нисколько не изменилась. То же многообразие заколок. Та же строгость наряда. Та же спокойная и уверенная манера.
– Вечером и в ночь перед днем, когда обнаружилась пропажа Катрин, Никон Тенко находился у меня в гостях. Мы обсуждали произошедшее в… клубе. Никон был уверен – кто-то очень грубо вмешался в его баланс. Да, он считал, что Катрин, может незаконно использовать возможность повлиять на его состояние. Попытаться управлять Никоном. На видео видно, как Катрин удивляется показаниям планшета. Будучи свидетелем, я слышала, как она воскликнула: "О боже!". После этого Никон решил, что действительно погорячился. В разговоре мы пришли к выводу, что в баланс вмешалась не Катрин.
Приврала скромно. Графики, выведенные на большой экран за вечной, затерявшейся среди них трещиной, не шелохнулись. Все с показаниями согласились.
Некоторую помятость Джулия Вейдер пыталась скрыть за блеском наряда. Круги под болезненно блестящими глазками и недовольно надутые губки компенсировались оригинальной прической и выразительной косметикой. В меру яркая бижутерия и почти вечернее платье окончательно отвлекали мужскую половину зала. Повествовала вычурно, с претензией:
– Этот сударь предложил проводить консультации у меня в гостях. Сначала я не желала. Но он оказался весьма упорен и настойчив. Уговорил меня, доверчивую. Посоветовал испробовать обратную связь. Я пыталась объяснить ему, что это незаконно, но он настаивал. Мне ничего не оставалось, как уступить консультанту. Он же должностное лицо. У него же есть полномочия! Потом, он довел меня до безумного состояния и воспользовался им для удовлетворения своих извращенных фантазий. Как же я это пережила?! – на глазах нимфетки образовались скупые слезки. – Какое же это страдание! Опасаясь противоправных действий, я записала все на видео. Когда насильник узнал об обличающей его записи, то напал на меня и забрал камеру. Тогда я, переступив свой страх перед оглаской и позором, позвонила его начальнику и во всем призналась.
Графики Юлии галопировали не меньше, чем во время ее злополучного, запрещенного кодексом Мнемонета плезира на диване. Голос ее, да и все тело било мелкой дрожью. Никону даже показалось: еще чуть-чуть, и лгунья забьется в блаженных конвульсиях. Страх ли она испытывала, или удовольствие от того, что ее невинной девичьей лжи охотно верят, собравшиеся судить извращенца-экспериментатора люди? Вероятно жутко-ядовитую смесь. И этот ядерный коктейль, вероятно, приходился ей по вкусу. Такой остроты ощущений на диване не получишь. Только здесь – в зале, где по-настоящему и жестоко вершатся судьбы, и до алой крови разбиваются сердца.
Кино о страшных мучениях невинной девственницы, совращенной изобретательным злодеем, вызвало в зале крайнее возмущение. Посыпались возгласы и очень неприятные эпитеты. Благо, первое видео с насилием над Катрин, аудиторию хорошо подготовило. Все ясно! Никон Тенко – сволочь, способная насиловать беззащитных женщин. Зверь, которого просто необходимо изолировать от общества. А еще лучше – умертвить.
Крокодил, как всегда, сосредоточенно спокоен. Сверля, то судью, то прокурора ледяными глазами, сообщал лаконично и размеренно.