Я старался не перебарщивать и тщательно дозировать иронию в голосе, но, возможно, все же перестарался, так как Пима лишь кивнула и быстро сбежала вниз. Будда вскочил и шагнул ей навстречу. Они пожали друг другу руки, после чего Пима спросила:
- Надеюсь, легкий ужин вам не повредит?
Прежде чем я успел ответить, в кухне уже зашумела включенная кофеварка. Я заметил, что Будда, кем бы он ни был, тоже вслушивается в шипение пара, стараясь преодолеть сковывавшее его смущение. Я мысленно стиснул зубы и спросил:
- Какие-нибудь фотографии?.. - Я едва не начал со слов "у тебя есть", но обращение на "ты" уже в какой-то мере означало согласие с его коротким рассказом, а я совершенно не представлял себя в роли брата. Так что закончилось идиотским "Какие-нибудь фотографии?".
- Нет, - спокойно ответил он. - Когда я убегал из дома, они не были мне нужны, а потом их не стало.
- Потом - это когда?
- Честно говоря - недавно. Естественно, уже не было в живых и мамы, и отца, и Ивонны. Ты наверняка был жив, но… - Он быстро повертел в воздухе указательным пальцем. - Это как в том английском анекдоте…
- Анекдот? - Пима быстро вошла в гостиную, неся импровизированный, что вовсе не означало плохо приготовленный, холодный ужин. - Обожаю анекдоты, особенно хорошие, а поскольку я обречена на общество Оуэна…
Будда вскочил, услышав за спиной ее голос, подождал, пока Пима разложит на столе тарелки и приборы, даже помог расставить блюда с овощами и нарезанной ветчиной. Я мрачно наблюдал за ним. "Пима будет в восторге от такого родственника, - подумал я. - Дуг с Пиком отправятся в отставку… Что я несу?!"
- В одной английской семье родился ребенок. Когда он немного подрос, оказалось, что он не разговаривает, как его ровесники. Немой. Все усилия самых лучших врачей не дали никакого результата… - рассказывал Будда Пиме; я почувствовал на собственных губах легкую усмешку, свидетельствовавшую, что анекдот этот мне знаком. - Ребенок был немым. По однажды за ужином, когда ему было шестнадцать, парень попробовал суп и вдруг сказал: "Недосоленный". А когда потрясенная мать спросила: "Сынок, что же ты раньше ничего не говорил?", он ответил: "А раньше все было в порядке".
Пима оказалась благодарным слушателем. Она искренне рассмеялась, и мне тоже пришлось улыбнуться. Лишь бы только этот тип не начал мне нравиться, мысленно предостерег я себя. Ибо тогда Дуг и Ник отправятся в отставку.
- Ну ладно, раньше ты молчал… - Я не договорил, осознав, что перешел на "ты". Что ж, ничего не поделаешь. - Не было необходимости. А теперь есть?
Он кивнул, накладывая Пиме спаржу в соусе дядюшки Хо.
- Братья познаются в беде, - позволил я себе маленькую колкость. - Извини, я вовсе не хотел этим сказать, что уже признал в тебе брата! - предупредил я.
Он подвинул блюдо ко мне, все еще улыбаясь и едва заметно кивая. Я наложил себе на тарелку спаржи и сразу же потянулся к тюбику с соусом из паприки.
- Оуэн, сгоришь, - заметила Пима.
- У нас в семье все любили острое. - Я протянул тюбик Будде, но тот жестом отказался.
- Не все, - сказал он в пространство. - Мама - да. Отец же острого терпеть не мог и заливал каждый кусок молоком.
- Угу, - кивнул я. Он безупречно прошел мой небольшой тест - один из первых, но наверняка не последний.
Разговор за ужином происходил без моего участия. Пима с Буддой мило беседовали, а я обдумывал очередные тесты. Краем уха я прислушивался к разговору, так что, когда он сознался, что "немного", как он выразился, занимался спортом, меня осенило. Я подавил радость - меня всегда радует, когда удается победить самого себя, особенно собственную память, - и положил себе в тарелку сухой, твердой как камень колбасы, справляться с которой пришлось чуть ли не с помощью холодного оружия.
- Должен признаться, - вмешался я в разговор столь же легко, как слон в балет мотыльков, - что мне было бы весьма грустно узнать, что тебя привели к нам финансовые проблемы. Это столь тривиально, что просто неинтересно. - Я положил в рот ломтик тонко нарезанного маринованного ананаса и искоса посмотрел на Будду. - Было время, когда у тебя водилось немало денег…
- Да. Я и сейчас не бедствую. Это случайность, что пришлось воспользоваться чужой машиной, я спешил,. а заодно намеревался слегка очистить район от товара этого подонка.
Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:
- Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: "Я, X, использую только мазь для онани…"
- Хорошо, Оуэн, я поняла, - прервала меня жена. - Продолжай.
- И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. - Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. - Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? - Будда кивнул. - Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: "Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски".
Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.
- В самом деле? - спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. - Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!
- Да, это было весьма и весьма недурно.
- Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.
- А потом? - спросила Пима. Глаза ее заблестели.
- О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… - перечислял он, покачивая указательным пальцем, - … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…
- Кому? - заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.
- Хэнку Бодрову и Майклу Коу. - Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.
Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.
- Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: "Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?", когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… - Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.
- О, мне это знакомо, - небрежно сказала Пима. - Вы… - Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому - мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на "вы". Как будто я его еще не признал. Бедняжка.
Я бросился ей на помощь.
- Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…
Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом - во что я ни секунды не верил, - то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно - не знаю, как это у нее получилось, - продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:
- И какое у тебя ко мне дело?
- Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… - Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. - Короче говоря - я хочу отомстить.
- Никогда не играл роль палача.
- Ну и хорошо, это грязная работа.
- А причины?
- Это пусть остается при мне.
- Ладно, не буду настаивать. - Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.
Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:
- У тебя есть сын…
Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.
- Я жил вполне неплохо, - произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. - Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного - врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга. - Он говорил спокойно, руки у него не дрожали, он лениво выпускал дым и затягивался, словно курил чисто для удовольствия, но каждый раз, когда он прикладывал фильтр к губам, столбик пепла увеличивался на несколько миллиметров. - И тогда она ворвалась в мою палату, прыгнула на койку… - Он тихо кашлянул, вставившись взглядом своих голубых глаз в стену над баром. - Прижалась ко мне и сказала: "Я не хочу, чтобы ты умер, папа. Ты никогда не умрешь, правда? Обещай…" - Медленно и тяжело он перевел взгляд на меня и спросил: - Ты не считаешь, что лишь ради таких мгновений стоит жить? - Я кивнул. - Так вот, в таком случае жить мне уже незачем…
Из кухни донеслось тихое гудение посудомоечной машины и немногим более громкое насвистывание Пимы, однако, если не принимать этого во внимание, можно было сказать, что весь дом захлестнула волна холодной и неприятной тишины. "Спокойно, Оуэн, - подумал я. - Тебе выложили слезливую историю, даже не всю, лишь ее тень, а ты уже готов кинуться на помощь. Спокойно, ты же совершенно не знаешь этого человека и понятия не имеешь, не пробует ли он подобрать ключик к твоему мягкому сердцу, придурок!"
- И тем не менее не вижу, чем мог бы помочь…
- Я располагаю неопровержимыми доказательствами, - произнес он все тем же ровным спокойным голосом. - Но я должен найти этого человека…
- Хорошо, я могу помочь тебе его поймать, он предстанет перед судом…
- Да-да. И получит "вышку".
- Так ведь это тебе и нужно?
- Нет. Мне не нужна смертная казнь. Мне нужно отомстить.
Пима помахала мне, проходя между кухней и лестницей.
- Спокойной ночи, - сказала она, обращаясь к Будде.
Он вскочил и молча поклонился. Затем подождал, пока она скроется за углом, и снова сел. Я сидел, погруженный в размышления, но прежде чем успел прийти к каким-либо определенным выводам, Будда встал и провел ладонью по макушке.
- Я позвоню… - Мне показалось, что ему тоже что-то мешает обращаться ко мне на "ты", и именно поэтому он не закончил фразу.
- Предлагаю переночевать здесь, - решительно сказал я, удивляясь самому себе. - Взятка так просто в покое не оставит, могут быть проблемы, - подстроился я под его безличную манеру речи.
- Хорошо, - просто сказал он.
Я показал ему на лестницу и пошел первым. Наверху я остановился у первой с края двери и сообщил:
- Ванная. - Через два шага я добавил: - Наша спальня. - Я показал на дверь по другую сторону: - Гардероб и рядом с ним комната Фила, откуда нам грозит самая большая опасность. - Сделав еще шаг, я показал на последнюю дверь. - Точнее говоря, отсюда, а здесь… - я толкнул дверь и продемонстрировал внутренность помещения, - моя комната, рабочая.
Не ожидая его реакции, я вошел первым. Меня не волновало, что он подумает, наверняка - что я надменный писака, которому кажется, что у каждого, кто посетит его дом, должно возникнуть непреодолимое желание осмотреть домашнюю святыню. Я подошел к столу, взял со стола зажигалку. Будда шагнул ближе.
- Чтоб мне сдохнуть! - пробормотал он. - Он на самом деле у тебя? Ты оставил его себе?
Я почувствовал, как у меня сильнее забилось сердце. Палец Будды указывал на массивный по сравнению с остальной периферией модуль памяти с зеленой надписью МАХ на лицевой панели. Пыль и помутневшее стекло уже не пропускали столько же света, сколько тридцать лет назад, и у непосвященного могли бы возникнуть трудности с расшифровкой названия фирмы, где отец купил эту память.
- Господи! Я же помню, как старик повторял: "Всякие айбиэмы, эпплы и касио пойдут ко всем чертям, а это было, есть и будет!" - сказал Будда. - Тогда все думали, что кто-то его в Европе нагрел, но память действительно работала отлично. - Он повернулся ко мне. - И сейчас работает?
- Безукоризненно, - с трудом выговорил я. - Хоть раз в жизни папаша купил что-то нормальное. - Я взял давно уже тлеющую сигарету и сильно затянулся.
Будда протянул руку и осторожно провел ладонью по корпусу модуля, затем посмотрел через плечо на меня.
- С возрастом начинаешь бережно относиться к подобным обрывкам воспоминаний, - тихо сказал он. - Я думал, никогда уже не увижу ничего из моего детства. Прежде чем я повзрослел настолько, чтобы понять, что для меня значит семья, не стало Ивонны, а тебя… Наверное, я тебя боялся. То есть - боялся нашего сегодняшнего разговора. Я просто представил себя на твоем месте: приходит какой-то совершенно незнакомый тип и пытается с тобой породниться… - Он пожал плечами.
- А помнишь, откуда отец привез этот модуль? - спросил я. Ответ я знал, и Будда, если действительно был сыном того же человека, должен был его знать. Другим отец говорил неправду.
- Нет, - сказал он. И это был правильный ответ. У меня был брат, старший брат. - Но ведь отец тоже не знал; он рассказывал, что сел в поезд с двумя бутылками виски, а когда проснулся, эта штука лежала у него в багаже, и случилось это где-то в Центральной Европе. А соседям и знакомым он говорил, что купил ее в филиале индийского концерна САДЖИ или что-то в этом роде… - Он повернулся ко мне и, судя по всему, увидел какую-то перемену в моем лице, поскольку издал странный звук, не то кашлянул, не то фыркнул, а может быть, просто хотел что-то сказать и в последний момент передумал. - Ты меня проверял…
- Естественно, - отчетливо произнес я. - А ты бы этого не сделал?
- Сделал бы, само собой. - Он еще раз погладил МАХ и поколебался, словно в замешательстве. - Можно? - показал он на сигареты. Я кивнул. Он не вполне уверенно поднес к сигарете зажигалку и, не отрывая от нее взгляда, немного подождал, затем глубоко затянулся. - Не буду тебя спрашивать, закончились ли проверки, поскольку в ответ все равно не поверю…
- Как хочешь, но у меня больше нет вопросов, ответы на которые бы меня убедили. Можем только выпить, но раз ты не пьешь…
- Я видел внизу какое-то вино, это бы меня устроило, - предложил он.
Мы сидели до тех пор, пока не проснулся Фил. Он познакомился с дядей и ушел в школу - ушел весьма неохотно. И тут же вернулся, показывая "порвавшийся" ремешок туфли. Я отобрал у него нож и снова отправил в школу. Будда прикончил вторую бутылку вина, а я - первую бутылку виски; мы почти закончили рассказывать друг другу свои биографии и уже засыпали сидя, когда вниз спустилась Пима с мокрыми волосами. Я хотел представить ей своего брата, но вспомнил, что они познакомились вчера. Она познакомилась с ним раньше меня.
По-братски помогая друг другу, мы взобрались по лестнице и свалились на кровати. Так закончился предыдущий день и вместе с ним день текущий. Последней моей мыслью было желание проснуться лишь на следующий…
2
Так оно и случилось. Я проснулся, услышав музыку "Битлз", что меня в немалой степени обрадовало. Комплект записей, подаренный Э. М. П., уже три месяца ласкал мои уши. Меня удивляло лишь одно - я тогда водил бритвой по щекам, и шорох щетины почти полностью заглушал вокал Леннона, - что кто-то в моем доме вдруг воспылал чувствами к старинным инструментам. В том момент я еще ни о чем не догадывался, и лишь когда я вышел из-под душа, до меня дошло, что музыка-то мне и в самом деле знакома, но слова??? Вспомнив, что Фил несколько раз расспрашивал меня о разных приставках к компу, которые я себе приобрел, я выскочил в коридор и услышал распеваемые во всю мощь молодых ливерпульских голосов идиотские слова: " t's been a hard d sc dr - ve…"
- Фил?! - рявкнул я, заглушив три гитары и ударные. - ФИ-И-ИЛ!!
Он вышел из своей комнаты с физиономией козленка, обвиняемого в уничтожении стада овец. Увидев меня, несущегося в его сторону, он вытянул перед собой руки, но прежде чем успел выкрикнуть что-либо в свое оправдание, я схватил его за плечи и приподнял над полом.
- Ты же разрешил мне пользоваться аудиоимитатором! - испуганно крикнул он.
Мне пришлось мысленно признать, что он прав.
- Но ты трогал мои записи! - заорал я. На лестнице послышались быстрые шаги, Пима мчалась на подмогу сыну. Если я хотел задать ему трепку, нужно было торопиться.
- Я скопировал… Аи! - вскрикнул он, увидев движение моей руки. Я воздержался от казни.
- Ты не трогал оригиналы?
- Нет. - Он посмотрел на появившуюся из-за угла мать. - Только свои копии…
- Тебе повезло, - прошипел я, опуская его на пол. - Иначе тебе точно влетело бы по первое число. - Я лучезарно улыбнулся Пиме. - Ты зря беспокоилась, - сладким голосом сказал я. - Чудовище-отец не перерезал горло своему сыночку. - Я положил отцовскую ладонь Филу на голову и слегка нажал. - Быстро ты прибежала… - похвалил я жену.
- Ты ревел так, словно он и впрямь устроил что-то ужасное. - Она повернулась и направилась к лестнице. - Я думала, это из-за того комбинезона…
- Погоди! - Я схватил пытающегося увернуться сына и подтащил его к Пиме. Мы стояли на верхней площадке лестницы, снизу, из гостиной, на нас смотрел Будда. - Какой еще комбинезон?
- Ну тот, твой… Скользкий или суперскользкий…
- Сверхскользкий, - машинально поправил я. - Погоди… ты про тот, который я содрал с того воришки?
- Да-да, - вмешался Фил.
- Что ты с ним сделал? Говори!
Если кто-то и умеет выразительно молчать, так это ребенок. По крайней мере, мой. Он словно ушел в себя, пытаясь всем своим видом смягчить каменное сердце отца.