Так, он утверждал, что демократическое государство является вершиной общественного развития. Затем начинал скрупулезно разъяснять, что такое государство слишком нестабильно, чтобы выжить, и неизбежно обрекает своих граждан на нищету и гибель.
Тоталитарную систему он представлял как стабильную, долговременную и экономически более эффективную. Затем он беспощадно обнажал один за другим факторы, которые неизбежно влекут за собой распад такого общества.
Когда у читателей в голове была полная неразбериха, он выдвигал невероятные предложения для устранения общественных недостатков.
Студентам того времени, как и мне, представлялось, что, окончив учебу, мы окажемся между Сциллой и Харибдой – атомной войной и демографическим взрывом, когда население планеты уже к концу двухтысячного года превысит шесть миллиардов. Нам тогда казалось, что этот человек в состоянии найти правильный путь и спасти положение. Для меня лично книга Майора явилась полнейшим откровением.
Даже сейчас, почти два десятилетия спустя, я с трудом представлял себе просчеты, о которых он говорил. Конечно, прочитай я книгу еще раз или познакомься с его новыми работами, и я понял бы, что он имел в виду.
Значит, когда я прочел его первую книгу, он уже был министром и мог на практике применить свою теорию управления государством. Я вспомнил, что меня больше всего поразило тогда в его работе.
Он писал там, что народ не против государства и не против того, чтобы им управляли, народ лишь против того, чтобы демонстрировали, как это делается. С ростом грамотности и развитием средств массовой информации на нашей маленькой планете все больше людей видят трибуны и трибунов и все больше лиц выступают против них. Как обеспечить правление, скрыв от стороннего наблюдателя его каркас? В этом Майор видел тогда главную проблему современного общества.
Отказался ли Майор от своего положения? Если да, то тогда многое становилось объяснимым.
Он снова вернулся к нам, точнее, ко мне.
– Вы ужинали уже, сеньор Хаклют? – спросил он.
Я покачал головой.
– Тогда позвольте пригласить вас. Должен отметить, что ваше выступление оказало нам неоценимую услугу.
За ужином я все время думал о его словах. Мы устроились в баре, где перед началом передачи я побывал с Кордобаном. Сеньора Кортес, Риоко и Кордобан сидели вместе с нами. Они обсуждали с Майором по-испански будущие программы на актуальные темы, и лишь к концу ужина мне удалось завладеть его вниманием.
– Доктор Майор, в чем суть просчетов в вашей первой книге? – спросил я. – И какие из них наиболее существенные?
– Я недооценивал прогресс, сеньор Хаклют, – коротко ответил Майор. – Вы новый человек в Агуасуле и посему, видимо, склонны оспаривать утверждение, будто здесь самая совершенная система государственного управления.
Явно мне бросали перчатку.
– Допустим, – сказал я, – я не согласен с вами. Докажите мне обратное.
– Доказательства вы встретите повсюду. Мы поставили перед собой задачу: знать мнение народа и направлять его мысли. И заметьте, сеньор, не испытываем при этом никаких угрызений совести. Согласитесь, сегодня нам известны многие факторы, которые создают и определяют общественное мнение, как и вам знакомы определенные факторы, влияющие на транспортный поток, и вы в состоянии оценить место и роль каждого из них. Что такое, по-вашему, человек в социальном плане? Перед ним всегда обширный выбор, но он предпочитает идти по пути наименьшего сопротивления. Поэтому мы, управляя человеком, не подавляем его нездоровые инстинкты, а широко раскрываем перед ним возможности, которые он жаждет получить. Именно поэтому вы и оказались здесь.
– Прошу вас, продолжайте, – сказал я после некоторого молчания.
Он подмигнул мне.
– Скажите лучше, что вы думаете. Почему, по вашему мнению, мы пошли сложным окольным путем, пригласив стороннего дорогостоящего специалиста для деликатного разрешения нашей проблемы, вместо того чтобы просто сказать: "Сделать так-то и так"?
Я помедлил, затем задал встречный вопрос:
– В таком случае речь идет о реализации вашей политики на практике, а не о поисках компромиссного решения, которое устроило бы обе оппозиционные партии?
– Ну конечно же! – воскликнул он, словно удивленный моей тупостью. – Совершенно очевидно, что между двумя фракциями существуют разногласия, но разногласия в этой стране создаем мы! Конформизм означает медленную смерть; анархия – быстрый конец. Но между ними имеется контролируемая зона, которая… – он засмеялся, – которая, как дамский корсет, одновременно и стесняет и дает ощущение свободы. Мы правим страной с такой четкостью, которая вас безусловно удивит, – его глаза блестели, словно у рыцаря-крестоносца при первом взгляде на Иерусалим.
Затем взгляд его потускнел: не иначе созданный его воображением идеальный город в действительности был отнюдь не столь величественным, как хотелось бы.
Кордобан, который прислушивался к разговору без всякого интереса, воспользовался моментом, чтобы прервать нас.
– Может, сыграем партию в шахматы, доктор? – предложил он.
Майор повернулся и язвительно заметил:
– Хотите попробовать еще раз, Франсиско?
Щелкнув пальцами, он подозвал официанта и приказал принести шахматную доску.
Сеньора Кортес и Риоко, придвинувшись поближе, тоже склонились над шахматной доской. Хотя я был весьма заурядным шахматистом, еще никогда мне не доводилось следить за игрой с таким интересом.
Несомненно, оба игрока были старыми соперниками. Они молниеносно обменялись первыми шестью ходами. Потом Кордобан самодовольно улыбнулся, сделав нетрадиционный ход пешкой. Майор прищурился и потер подбородок.
– Вы делаете успехи, Франсиско, – с одобрением заметил он. – С каждой игрой вы прогрессируете.
Затем он взял пешку. Последовала серия разменов, которая, словно пулеметная очередь, очистила шахматное поле. И когда у каждого игрока осталось по три пешки, игра вступила в затяжной эндшпиль. Эта часть игры интересовала меня обычно не больше, чем простые шашки. Но сеньора Кортес и Риоко, судя по всему, не разделяли моего мнения. Они были возбуждены, как болельщики на финальном матче, лихорадочно выжидающие, будет ли забит во втором тайме решающий гол.
И действительно, их ожидания оправдались. Примерно после пятнадцати ходов Майор еще раз почесал подбородок, покачал головой и указал на клетку рядом с королем противника. Я не понял, что он имел в виду, но сеньора Кортес и Риоко одновременно с облегчением вздохнули, а Кордобан с удрученным видом откинулся в кресле.
– Вам бы следовало сыграть так! – Майор быстро передвинул пешку противника на одну клетку назад, а стоявшую рядом фигуру вперед.
Несколько секунд мы молча смотрели на шахматную доску. Затем Майор что-то невнятно пробормотал и поднялся:
– На сегодня – достаточно.
Он повернулся ко мне и протянул руку.
– До свидания, сеньор Хаклют. Если удастся выкроить время до отъезда из Агуасуля, может быть, заедете к нам и познакомитесь поближе с системой наших радиопередач?
Я пожал ему руку.
– С удовольствием. Благодарю вас.
"Непременно воспользуюсь этим предложением", – подумал я. Я хотел проанализировать высказывание Майора о том, что в Агуасуле действует самая совершенная система управления.
Может, здесь принимают желаемое за действительное. Система, если она вообще существовала и функционировала, вряд ли застрахована от ошибок. Взять хотя бы необходимость наряда полицейских для пресечения беспорядков на Пласа-дель-Сур в день моего приезда. На практике я не находил подтверждения теории Майора о тонком управлении. А если – и это меня особенно тревожило – правительство допускало такие вещи, как привлечение полиции, поскольку население ожидало от него нечто подобное? В таком случае можно предположить, что правительство запретило проведение митингов на Пласа-дель-Сур, отбивая в дальнейшем у народа всякую охоту в их участии.
Могло ли так быть на самом деле? Могло ли? Энжерс что-то говорил, что Вадос всерьез придерживается принципа, согласно которому правитель либо прислушивается к мнению общественности, либо становится его жертвой…
Я призвал себя к спокойствию. К числу неоспоримых фактов можно отнести лишь мое присутствие в Вадосе, специфику полученного мною задания, а также результаты собственных наблюдений. Однако и этого было вполне достаточно, чтобы сделать вывод, что в Агуасуле – вопреки торжественным заверениям Майора – действует не что иное, как авторитарный режим. Страной, достигшей успеха и процветания, правили со знанием дела, якобы не очень притесняя народ, который и не считал необходимым что-либо изменить.
Двадцать лет пребывания Вадоса у власти подтверждали успех теории, провозглашенной Майором или кем-то другим.
Но как вам нравится после этого формулировка "самая совершенная система государственного управления"?
8
– Итак, вы выступали вчера по телевидению, сеньор Хаклют? – услышал я спокойный, чуть глуховатый голос.
Я оторвал взгляд от газеты, которую просматривал за чашкой утреннего кофе в холле отеля: передо мной стояла Мария Посадор.
– Доброе утро, сеньора, – поднялся я и указал на свободное кресло рядом. – Совершенно верно. Вы видели передачу?
Она присела, не ответив на улыбку и не сводя пристального взгляда с моего лица.
– Нет, но слышала о ней. Смотреть телевизионные передачи в Агуасуле – дело опасное.
– Опасное?
Она кивнула.
– Вы – иностранец, и вас нельзя упрекать за это. Именно поэтому я считаю своим долгом сообщить вам кое-что.
Я тщетно пытался понять по выражению лица истинный смысл ее слов.
– Прошу вас, – сказал я, пожав плечами. – Я готов выслушать вас. Хотите сигарету?
– Если не возражаете, я буду курить свои.
Она достала из сумочки золотой портсигар. Я протянул ей зажигалку. Прикурив, она откинулась в кресле и посмотрела мне прямо в глаза.
– Вам известно, наверное, чем прославился наш министр информации и связи Алехандро Майор?
– Да, он получил признание как автор одной из теорий управления государством.
– Если бы только теории! – на какое-то мгновение сеньора Посадор не смогла скрыть досаду. – Сегодня это уже реальность, применяемый на практике метод правления.
– Когда в студенческие годы я читал его книгу, мне казалось, он способен на большие свершения.
– Надеюсь, сеньор простит меня, если я замечу, что это было лет пятнадцать-двадцать назад. Не так ли? С тех пор многое изменилось. Вам стоило бы почитать последние книги Майора, хотя в них масса чисто технических моментов. Но, кажется, уже много лет ни один из его трудов не переводился на английский. Майор слишком увлечен своими обязанностями в Вадосе, да и к тому же его учение не представляет интереса для большинства англоязычных стран.
– Насколько я помню, он говорил там о достаточно общезначимых вещах.
– О, в какой-то мере это так… – Она стряхнула пепел. – Но… поговорим о вчерашней передаче. Она вам понравилась?
– Я нашел, что она хорошо сделана, прилично подобран фактический материал.
Большие глаза Марии Посадор изучающе смотрели на меня.
– Может быть, вы сможете уделить мне час времени, сеньор Хаклют? И если я не ошибаюсь в вас, то вам это покажется довольно любопытным.
Я никак не мог понять, к чему она клонит.
– Если вы хотите доказать мне, что вчера в телестудии говорили чепуху, то ошибаетесь, – сказал я.
Она устало улыбнулась какой-то вымученной улыбкой и внезапно сделалась похожей на девочку.
– О нет! Уверяю вас, это не входит в мои намерения.
Для меня все связанное с этой женщиной по-прежнему оставалось загадкой. Почему она поддерживала дружбу с Сэмом Фрэнсисом? Почему Энжерс настоятельно предостерегал меня от общения с ней? Почему она только говорила о несправедливости по отношению к Тесолю, но не пожелала заплатить за него денежный штраф? Но тут неожиданно я понял, что, пытаясь найти подход ко мне, она совершенно не прибегала к своему женскому обаянию, которым, бесспорно, была наделена. Она вела себя со мной по-деловому, как мужчина с мужчиной.
– Хорошо, – согласился я. – Один час.
Она с облегчением встала, и мы вышли из отеля. У тротуара стоял большой лимузин. Она достала из сумочки ключи и жестом пригласила меня занять место в машине. Я заколебался, вспомнив, что за мной могут следить. Заметив это, она снисходительно улыбнулась и протянула золотой брелок с ключами.
– Хотите, можете сесть за руль.
Я отрицательно покачал головой.
Машина прямо-таки летела. Казалось, мы только покинули отель, как сразу же оказались на окраине Вадоса, в самом фешенебельном его районе, где виллы утопали в зелени садов. Когда машина свернула в боковую аллею, вдоль которой тянулись прекрасные пальмы, сеньора Посадор нажала какую-то кнопку на щитке. Раздался зуммер, и я увидел, как кованые ворота перед въездом к одному из домов отворились, словно по мановению волшебной палочки. Автомобиль проскользнул в них. Она снова нажала на кнопку, и ворота бесшумно закрылись за нами. Машина остановилась перед густыми зарослями темно-зеленого кустарника, в которых исчезала узкая дорожка.
– Приехали, – произнесла сеньора Посадор.
Я вышел из машины, с удивлением оглядываясь по сторонам.
– Сюда, пожалуйста. Идите за мной, – позвала она и пошла по дорожке.
Я последовал за ней, осторожно пробираясь среди кустов, и, к своему немалому удивлению, увидел небольшое скрытое за зеленью сооружение, похожее на ангар или, скорее, благодаря толстым стенам на бункер. Над крышей возвышалась антенна, а через сук ближайшего дерева был переброшен электрокабель, тянувшийся к дому.
Сеньора Посадор открыла висячий замок, и мы вошли внутрь. Сначала я ничего не мог разглядеть – единственным источником света служило маленькое зарешеченное окошко. Но когда она зажгла свет, я был удивлен уютом помещения: мягкие удобные кресла, телевизор с огромным экраном, видеомагнитофон.
– Садитесь, пожалуйста, – предложила сеньора Посадор.
Я присел на ручку кресла. Она направилась к видеомагнитофону.
– Я прокручу вам вчерашнюю передачу, в которой вы принимали участие, – тихо проговорила она.
На телеэкране появился Кордобан, и передача пошла своим чередом. Я в недоумении взглянул на сеньору Посадор.
– Я же все это уже видел по монитору и не совсем понимаю, что вы хотите мне всем этим сказать.
Она выключила магнитофон и прокрутила пленку назад; затем, не глядя на меня, ответила:
– В Вадосе немного мест, где безопасно смотреть телевизор, это одно из них. Я пользуюсь устройством, которое по-английски, кажется, называется блинкером. Я воспроизвела сейчас запись без этого устройства.
– Насколько мне известно, – вставил я, – это приставка, которую подключают, чтобы не видеть коммерческой рекламы. Но в передаче ведь реклама отсутствовала.
– Вы уверены? – спросила она с той же кроткой усталой улыбкой. – Сеньор, вы слышали когда-нибудь о подсознательном восприятии?
Я нахмурил брови.
– Да, конечно.
– Вы подтверждаете, что это запись той передачи, в которой вы вчера вечером принимали участие?
Я кивнул.
– А теперь смотрите внимательно, сеньор Хаклют.
Она перемотала бобину до появления первых кадров, снятых в трущобах, и снова просмотрела их, не снимая пальца с кнопки "стоп", которая находилась рядом с головкой воспроизведения.
– Трудно сразу найти что надо, – пробормотала она. – А! Вот здесь!
Изображение на экране показалось мне чем-то знакомым, хотя я не помнил, что видел его вчера в передаче или сейчас при ее воспроизведении. Грязная нищенская лачуга. Крупным планом показали полуобнаженного негра и вокруг него стайку детей лет двенадцати. Описание того, чем они занимались, я предпочитаю опустить. Я отвернулся.
– Нельзя, сеньор, просто закрывать глаза на такие вещи, – холодно заметила сеньора Посадор. – Пожалуйста, присмотритесь.
Я придвинулся к телеэкрану. Действительно, что-то в изображении показалось мне странным…
– Это не снимок, – сказал я, – а графика.
– Точнее говоря, заставка, – согласилась она. – Пожалуйста, следите внимательно.
Бобины снова завертелись. Появился еще один кадр, которого я тоже не заметил во вчерашней передаче, но который опять показался мне чем-то знакомым. В кадре маленький мальчик при одобрении матери отправлял свои физиологические нужды возле полотна на библейские темы. Четко были различимы крест и нимб вокруг головы Христа.
– Вы верующий, сеньор Хаклют? – спросила Мария Посадор.
Я отрицательно покачал головой.
– Большинство жителей Вадоса – католики. Каждый тотчас узнает репродукцию с "Распятия Христа", которое украшает алтарь в нашем соборе. Оно принадлежит одному из наших самых известных художников.
Сеньора Посадор прокрутила пленку дальше. Следующий кадр, на который она обратила внимание, демонстрировал сцену избиения ребенка: мужчина кнутом хлестал по обнаженной спине маленькую девочку.
– Стоит ли показывать дальше? – тихо произнесла сеньора Посадор. – Давайте лучше посмотрим кадры, которые вставили в ваше интервью.
Пленка крутилась дальше.
– Здесь находится сеньор Хаклют, – сказал телезрителям Кордобан.
Мое улыбающееся лицо появилось в кадре. А потом я увидел себя – вернее, человека, похожего на меня, – у входа в собор опускающим пальцы в чашу со святой водой. В следующем кадре мне пожимал руку сам президент. Затем я стоял коленопреклоненный перед епископом, с которым столкнулся в здании телецентра. Последний снимок – до повторного наплыва тех же кадров – был уже совершенно фантастическим: словно архангел я летел в белом одеянии с огненным мечом в руках над центральной станцией монорельса, из-под которой, будто встревоженные муравьи, выползали маленькие фигурки людей.
– Думаю, достаточно, – сказала сеньора Посадор и выключила видеомагнитофон. – Теперь, мне кажется, вы должны были все понять.
Я в недоумении покачал головой.
Она отодвинула пустые коробки из-под пленки и устроилась на тумбе возле видеомагнитофона.
– Тогда попытаюсь вам объяснить. – Она взяла сигарету и рассеянно закурила.
– Вы говорили, что слышали о подсознательном восприятии?
Я нахмурил брови.