- Ладно, не серчай. Я, может, тоже… через край. Про меня ничего не говорят?..
- Не до тебя им сейчас. Или, думаешь, они тебя с собой повезут, чтоб каждый день позорище устраивать?
- А слово, мне даденное? Что с полоном соделают, тоже бросят?
Вздохнул Михей.
- Они полон за собой не водят. Они его сразу в Степь, под охраною. Нет здесь никого.
Снаружи шатра послышался резкий окрик. Михей вздрогнул.
- Пора мне. - Он опустил голову, пожевал губами. - Кличут. Прощевай.
Вышел наружу, Илья за ним. Только и увидел, как подошел Михей к степняку, - тот его за шкирку, вздернул поперек седла, развернулся и подался себе.
Вот, к примеру, снег на покатой крыше. Лежит себе ровненько, играет под солнышком белым с золотом. А скатай снежок поболее, кинь умело - дрогнет, и поначалу ручейками, а там уж и речушками, обгоняя сам себя, потечет вниз, к краю крыши, а там уж и ухнет где хлопьями, а где комьями. Так и вокруг Ильи: где отдельные всадники, где группы, где вереницы, потянулись к дороге, на которой он недавно свой первый бой принял, сливаясь там в широкую ленту, пропадавшую в лесу, ровно вода в водовороте.
Сколько ж их тут? А сколько еще в Степи осталось? Коли всей силой навалятся, никакая дружина не удержит. У того и конь получше, и оружие, супротив другого, - да разве есть в том разница, что за размер у саранчи, на поле твое налетевшей - с палец али с ладонь? - числом больно уж велики и прожорливы не в меру. Тут в одиночку ни один князь не справится, хотя бы и киевский, тут всем миром нужно. Как в деревне, при пожаре. Полыхнул дом - одной семье никак не сдюжить, а ежели всей деревней взяться… Оно, конечно, и всей деревней можно не сдюжить, но все ж таки надежды поболее.
Утекают степняки. Редко кто в его сторону взгляд бросит. Буга-богатырь стороной миновал. Этот приостановился. Тяжело посмотрел, и вздохнул тяжело. Ну да ничего, глядишь, доведется еще встретиться, коли жадность опять в землю нашу приведет. Тогда спор и решится. На миг представилось Илье поле широкое-преширокое. Синь небесная, над травами мягкими. И две рати, одна против другой. По одну сторону - Степь дикая, до грабежа жадная, по другую - собрались все князья, сколько ни на есть, объединили дружины, единой грудью встали на защиту земли родной. Из конца в конец протянулись рати, конца-краю не видать. Скольких оплакивать будут, коли в сечи смертельной сойдутся. И вроде как голос ниоткуда, да такой громкий, чистый и ясный, что каждый его слышит, каждый понимает. И говорит этот голос, чтобы сразились посреди поля, перед ратями, два наисильнейших богатыря, и кто победит, тому и условия ставить. Коли степной богатырь верх одержит, платить дань Степи во веки вечные, а коли наш, чтоб и духу степняков возле границ не бывать. Раздалась Степь, вырвался изнутри нее Буга-богатырь, вот как сейчас мимо проехал. А из нашей рати - он, Илья, суровый, возмужалый. Мелькнуло видение - и пропало. Снова Илья посреди становища, посреди потока людского, обмелевшего.
Правду сказал Волх - еще до полудня никого под стенами не осталось. Только один его шатер пнем торчит, степной подарок. А на городских стенах волнение. Не могут люди поверить в избавление свое. Где ж это слыхано, чтоб дикие вот так запросто ушли, не солоно хлебавши? Они ж завсегда, коли ухватить не в силах, стрелами огненными засыпали. И что это там посреди поля оставили? Может, это ихний волхв какой-то, чары насылать будет, а они тем временем в место безопасное схоронятся?
Нашлись храбрецы, наведаться, посмотреть; не век же за стенами прятаться. Выехали те с опаскою из ворот, запирать за ними не стали - на всякий случай. Держаться доглядатаи кучкой, коней не торопят. Одно дело со степняками грудь в грудь, они хоть и воины, а все ж таки люди; здесь же пока неведомо что схоронилось. Храбрость без должной оглядки, она до хорошего не доведет. Смотрят, а неведомо что само им навстречу шествует. Человек как человек, и вроде даже на них похожий, не из диких. И оружие нашенское, и доспех. Идет себе без опаски, коня ведет в поводу. Остановились, подождали, пока приблизится.
- Ты, мил человек, погодь пока, - крикнул один. - Ты нам ответь поначалу, да по правде. Как тебя звать-величать, откуда родом, по какой надобности?
- Звать меня Ильей, по батюшке - Ивановичем, родом из земли Муромской. В Киев мне надобно, да вот заплутал ненароком…
- А у степняков как оказался?.. - опять спросил кто-то, а другой пробормотал: - Ишь ты, откуда занесло. Земля Муромская, чай, не ближний свет. По выговору - и впрямь из калачников. Погоди, со степняками-то. Бывал я в тех краях, поспрашаю малость…
Ну, и начал Илью про город спрашивать, про деревеньку их, про местность окрестную. Отвечает Илья, как может. Выходит вот только не совсем здорово. Откуда ж ему знать, где кузнечный ряд, где палаты купеческие, где еще что. Вот и приходится отвечать: "говаривали, что там-то", "слышал, что там-то". Пустое все; однако ж, как говориться, соврать - негоже, да и себе дороже.
- Да что ты нам все: "говаривали", "слышал", ровно нигде и не бывал? Ты вообще-то, окромя деревни своей, выезжал куда, али нет?
- Случалось, - спокойно отвечал Илья.
- Случалось… - поддразнил спрашивавший. - Лапотник. Сидел, небось, всю жизнь на печи, да ел калачи. А еще доспех воинский нацепил, оружие… Владеешь чем, или для острастки, чтоб не приставали? Ряха-то, вишь, какая.
- А ты спробуй, - по-прежнему спокойно предложил Илья.
- Придет время, спробуем. Скажи теперь, как к степнякам попал, да что у них делал.
- Так говорил же прежде: заплутал. А что делал? Блинами потчевался, ряху наедал. Веришь, нет?
- Чего ж не верить, правду - ее за версту видать… Может, ведаешь, чего это они оглобли повернули? То не высунешься - враз стрелу схватишь, на стены лезли, ровно муравьи, то вдруг стихли на пару дней, а затем и вообще восвояси подались? Что у них там на горке приключилось?
- На горке-то? На этой-то самой горке меня Буга-богатырь блинами и потчевал. Слыхал про такого? Я ему теперича ближе брата родного. С любого шкуру спустит, коли меня хоть пальцем тронуть посмеет.
- Чем же это ты ему так угодил?
- А тем, что не больно любопытный.
- Ишь ты, ежака… Слыхивали мы про Бугу. Ты хоть и дороден, а куда тебе супротив него. Вздуть бы тебя хорошенько, за лжу.
- Так я чего… Могу и булаву свою одолжить, на дело доброе. Держи.
И Илья легонько так подкинул булаву допросчику. Тот ловко ухватил ее одной рукой за рукоять, и, не успев выпустить, грохнулся на землю, вывалившись из седла. Будто неведомая сила выдернула. Стоявшие рядом кони, заржав, испуганно шарахнулись, створки городских ворот подались в стороны: то ли чтоб посланных обратно принять, то ли чтоб подмогу выпустить.
А Илья стоит себе спокойненько, голову склонивши, в небо чистое поглядывает, будто и не причем. Едва посланные с конями совладали, напустились на него. Бранят, на чем свет стоит. А упавший поднялся тем временем, ничего не понимает. Крутит булаву за рукоять, мало дыру в земле не выкрутил, поднять же - никак. Бросил наконец.
- Да ну его, - сказал беззлобно. - Этакая-то тяжесть небось одному Святогору под силу. Забирай. - И товарищам своим. - Из наших, должно быть. Экую дурь учинил. Степняку в жизнь не додуматься. Стало быть, не врал, про Бугу-то? - Это он опять Илье.
- Про Бугу не врал, - Илья подошел, поднял булаву, - про блины врал. Случаем я на степняков вышел. Попал на пепелище, что от селения осталось, мне там один погорелец рассказал малость, как все было. Разгорелось ретивое, решил поквитаться, и в засаду угодил. Обманули они меня. Ну, а как здесь оказался, потешиться решили, отдать аслану своему на растерзание. Пришлось согласиться, сами видели, сколько их… Только уговором поставил, чтоб пока не одолеет меня Буга ихний, город в покое оставили… Ну, и еще кое-чего…
- Вон оно как… - раздумчиво протянул горожанин. - Так ты, значица…
Илья пожал плечами.
- Ну да, как-то так…
- Выходит, в долгу мы перед тобой…
- С чего бы это? - опешил Илья.
- С того, про что ты умолчал. Выходит, это из-за тебя степняки осаду сняли… Выходит, это ты город наш от разорения спас… - в упор глядя на Илью, очень медленно произнес горожанин и вдруг, сорвав с себя шелом, поясно поклонился.
- Да ты что, что ты! - подскочил к нему Илья, ухватил за плечи, приподнял и прижал к груди. - Не тебе мне, а мне вам в пояс кланяться надобно. Не за себя вы стояли-держались тут, за всю землю нашу, матушку. Не пустили дальше ворога лютого, разорителя хищного…
Видя такое дело, и остальные спешились. Зовут Илью в город, спасителем величают, как ни отнекивается. Мало не насильно повели. А на стенах дивуются, не поймут, чего и подумать: то ли приветили незнакомого приветом особым, то ли повязали.
Дошли до ворот, те распахнулись во всю ширь; слова еще не было молвлено, а уж понеслась мысью по домам-теремам весть радостная, разрастаясь толками да небылицами, что прознал про беду ихнюю князь стольнокиевский, выслал им на помощь богатыря сильномогучего, самому Святогору под стать. Те, кто на стенах, мол, сами видали, как подъехал он ко силушке великоей, что город взаперти держала, как он стал-то эту силушку великую конем топтать да копьем колоть, а и побил он эту силушку великую, смертным боем всю, до единого, всего за два дня и две ночи. И хотя не так все было на самом деле, а только попробуй кто поперек слово сказать - хорошо, ежели просто на смех поднимут, так ведь могут и трепку задать. Нашел время, когда с правдой своей сунуться, да и неправда это, коли все вокруг в один голос иное поют. Еще и про то вспомнили, как прежде богатыря оборону держали. Тут каждый, даже из тех, кто носа высунуть не посмел, припоминал, как выходил за стены, как летели влево вправо враги поверженные, от одного вида его устрашающего, не токмо что от "ка-ак размахнулся, да ка-ак дал…" Ну, богатырь, оно, конечно, тоже помог, не без этого… Но - потом…
Разойдутся-разлетятся вскоре по всей земле великой, от края до края, песни народные про победу великую, смешаются в них правда и вымысел, но разве в этом главное? Главное - оно ведь в том, что сдюжили, что одолели ворога, пример подали внукам-правнукам, а остальное - так себе, случаем приплелось.
И такая радость в городе, через стены выплескивается. Зовут Илью к себе старшим над дружиною. Кому ж, как не ему, во главе ратников стоять, которые хоть завтра походом, - гнать степняков за горы высокие, моря глубокие…
- Ай же ты, удалый, добрый молодец! Ты бери-ка у нас злато-серебро, и бери-ка у нас скатный жемчуг, и живи у нас, во городе Чернигове, и слыви у нас воеводою. Будем мы тебя поить-кормить: вином-то поить тебя допьяна, хлебом-солью кормить тебя досыта, а денег давать тебе до-люби…
В общем, душа нараспашку. Коли любовь - так до исподнего. Как ни отнекивался, не слушают. С таким-то богатырем, да с таким-то народом, мы не токмо что степь погоним, мы самым главным городом станем, куда там Киеву!.. Не знал, как и выкрутиться, пока случаем на корку черствую не наткнулся, погорельцем данную. Он ее из сумы достал, тряпицей обернул и поближе к сердцу пристроил. И как-то она все знать о себе не давала, а тут рукой повел, мешает что-то.
Улучил минуту, отвел в сторонку Сороку, - так горожанина звали, что его под стенами допрашивал; он с той поры чуть не первым лицом в городе стал, - да и рассказал ему о встрече той.
- Понимаешь теперь, почему не надо мне ни злата-серебра, ни скатного жемчуга, почему не жить во городе Чернигове, и не слыть у вас воеводою? Не просто так в Киев спешу. Задумка у меня есть, чтоб собрались в дружине киевской все богатыри со всех концов земли нашей, чтоб встали они заедино не только за Киев с Черниговом. И то пойми, негоже нам промеж себя собачиться, который город набольший. Коль не станем в ладу жить, погибель нам всем скорая. Не от одного ворога, так от другого, - была бы шея, а хомут найдется. Держи вот, - Илья разломил корку надвое, одну половину протянул Сороке, вторую сунул в рот. - Врать не буду, не знаю, как меня в Киеве примут, а только как вспомню, сколькими пожарищами степняки путь свой до Чернигова отметили, все внутри переворачивается. Не усидеть мне у вас… - Вздохнул. Потом спросил: - Дорогу покажешь?
Сорока медленно жевал корку. Мотнул головой, словно отгоняя что-то, кивнул.
- Ты, Илья, не серчай, но коли народ тебя просит, так и быть бы по сему, такова моя думка. Но тебя, видно, и на цепях не удержать. И на том спасибо, что выручил. Коли сбудется твоя задумка, исполать тебе, а коли нет… Обидишь ты народ отказом своим, сильно обидишь, в другой раз не позовут… А дорога… Не одна тут дорога, целых две. Одна - прямоезжая, верст двести, говорят; другая, окольная, и не сосчитать, сколько. Тебе какую?
- Которую покороче. Чтоб скорее.
- Ну, насчет покороче и поскорее, про то бабка надвое сказала. Прямоезжая дорожка заколодила, заколодила дорожка, замуравила. Серый зверь тут не прорыскивает, черный ворон не пролетывает, так-то вот.
- С чего это?
- А с того, что есть там по пути речка Смородина. Да что там речка, - речища, поболее версты. Была там когда-то переправа обустроена, была, да сплыла.
- Так чего ж сызнова не обустроили?
- К чему? Все равно дорогой этой давно уже никто не пользуется.
- Ты прямо говори, не крути. Чего там такое невиданное.
- Виданное - невиданное… Вроде как поселилось там чудо чудное, диво дивное. Обличьем, кто говорит - человек, кто - иное, на птицу похожее. По прозванию - Соловей. И такой это он огромадный, что устроил себе гнездо аж на семи дубах…
- Это ж какое гузно отъесть надобно, - хохотнул Илья.
Сорока осекся; было видно, что ему это никогда и в голову не приходило. Захихикал мелко, хлопнул себя ладонями по коленям, погрозил почему-то Илье задранным вверх перстом, и продолжал.
- Так вот, Соловей этот самый, собака, он и свищет-то по-соловьему, и шипит-то по-змеиному, а как воскричит-то он, злодей, по-звериному, так желты пески со кряжиков посыпаются, темны леса к сырой земле клонятся, а что есть людей, все мертвы лежат! Во как!
- С чего ж это он то самое наел, что иначе как на семи дубах не помещается? - снова хохотнул Илья. - Коли по дороге той никто не ездит, не хаживает? Брешут люди, а ты веришь. Сказал бы просто - поселились там в чаще лесной люди лихие, и никто с ними справиться не может. Другое дело.
- А я что слышал, то и поведал, - обиделся вдруг Сорока. - Сказывали б про лихих людей, и я б сказал. Ты коли такой умный, сам разбирайся, что да как. Силушки, вон, не занимать стать. Показать дорогу - покажу, а смеяться вздумал - сам ищи.
- Ну, ну, - примирительно сказал Илья. - Не петушись. Говори, что еще про дорогу ведомо…
- То брешешь, то расскажи, - досадливо буркнул Сорока. - Чего рассказывать-то? Сам увидишь, коли на свою голову выбрал. Когда отбыть собираешься?
- Пособлю немного город в порядок привесть, где силушка надобна, да и в путь…
Думалось, несколько дней и прогостит-то всего, а дел оказалось, дён на десять. И на большее б задержался, да надобно поторапливаться. Обо всем и не скажешь, что переделано, а только по первости с теми простились, кому щедрые стрелы да железо степное достались…
* * *
…Вышли до света, только-только развиднелось. С кем мог, Илья попрощался накануне. Как за ворота вышел, поклонился спящему городу, и побрел за Сорокой, вполне оправдывавшем данное ему имя, потому как стрекотал без перерыву. Идти было недалеко, не более версты, а у Ильи, к тому времени как добрались, такой звон в ушах стоял, ровно кто колотушкой по голове настучал. Пока шли, Илья сто раз выговорил себе, что идти надо было одному, тем паче что приметы такие - не заплутаешь. На деле же все обернулось иначе.
По рассказу Сороки выходило, что прямоезжая дорога начинается сразу промеж двух дубов великих, что переплелись ветвями и образовали будто ворота. Под ними в незапамятные времена разбойник, со странным прозвищем Баклуша, устроил погреба медные, в которых прятал награбленные сокровища. Он же и пометы на дубах оставил, кто и как те клады заговоренные добыть способен. Только никому пока что их не токмо что добыть, но даже и найти не удалось. Не смущаясь этим, Сорока, должно быть, с треть версты вещал, что именно и где расставлено по погребам, в каких сундуках и сколько хранится злата-серебра, да камений драгоценных, да оружия, да расписного шелкового платья… Без папоротника, без разрыв травы нечего и думать взять. Там, на дубах на этих самых, поначалу птицы хищные гнезда обустраивали, ястребы. Должно быть, за поклажей присматривали. Орали, налетали, как кто возле с лопатой и киркой появлялся. А потом делись куда-то, а дубы облюбовали вороны, птицы, как известно, совершенно без понятия. Эти не токмо орут, но еще всей стаей непотребство совершают. Тут уж не отговоришься, что, мол, ходил пни корчевать; за версту видно - куда и за чем ходил…
Как ни старался Илья его про дорогу порасспрашивать, мало что еще вспомнит, Сороку постоянно сбивало на клад. Уже когда подходили, он вдруг спохватился, и начал странно поглядывать в сторону Ильи, явно что-то прикидывая в уме, однако вид богатыря был таков, что проводник только тяжко вздохнул.
Дубы оказались под стать рассказу. Один отстоял от другого на добрых двадцать саженей, так что переплестись ветвями со своим соседом никак не мог. Да и насчет величины… Откуда ей взяться, коли вокруг них все изрыто-ископано? Позаросло-позасыпалось, однако ж видно… Как только не засохли. Это ж какое дерево выдержит, коли ему корни каждый день баламутить? Ну и отметины какие-то… Кора как кора, ничего больше. Если уж тут такое наплели, чего ж от дороги заколодившей-замуравившей ждать надобно?