* * *
- Фанни, где я? - спросил, наконец, Схимник однажды. - Эта комната не похожа на больничные покои. А вы…на санитарку.
- Среди друзей. Это место… Мы называем его "дом". Таких "домов" в Питере несколько. И здесь живут только такие люди, которые созвучны нашей общине. Можно сказать, творческие, интеллигентные. Можно - беззащитные. Некоторая неформальная организация дает им защиту и учит защищаться и спасать других… Если их можно спасти.
- Я ничего и никогда не слыхал об этой организации.
- И не услышите. Она вне религии, общественных движений, определений и границ. Она помогает тем людям, которым трудно выжить… В том социуме, который приносит беды и страдания, в том ежедневном "выживании сильнейших", которое убивает более тонкие, творческие и созидательные энергии.
- У этой организации есть название?
- Нет. У неё нет названия. И потому…её нельзя вычислить и разрушить. Да и у нас, у многих, давно уже нет тех имен, что значились в первом паспорте.
- И… Чего вы хотите?
- Я не знаю. Я сама только недавно попала сюда.
- Ну да. Вы же… Так молоды.
- Я старше вас.
- Мне пятьдесят два.
- Мне - сто один.
- Не шутите так, Фанни. А вдруг, я поверю?
- А я и не шучу, - твердо ответила она.
Схимник внимательно посмотрел в глубину её зрачков.
- Расскажите о себе, Фанни. Так, что-нибудь.
- О себе? - переспросила Фанни, на мгновение отведя взгляд, будто вглядываясь куда-то вдаль.
Снова всматриваясь в глубину глаз собеседника, она вдруг, совсем неожиданно, провалилась в воспоминания. Отчетливо увидала себя в комнате, в которой жила со своим первым мужем, в компании пришедших к ним гостей… Где-то на далеком теперь от нее краю вселенной…
* * *
В маленькой комнатке их общежития, где они жили с двумя довольно взрослыми детьми, вечно толпились и "тусовались" какие-нибудь люди, которые кого-нибудь из себя усиленно изображали: преподавателей вуза, православных христиан, великих эзотериков, поэтов, музыкантов… При этом "религиозно ушибленные" или просто "православные" легко совмещали свой "духовный поиск" со слушанием "Гражданской обороны" или курением конопли, а те, кто пел под гитару песни, навроде "Марихуана моя" или "Да будет свет, сказал шахтер - и не вернулся из забоя" - с рассуждениями о русском космизме и с портретом Че Гевары на майке. При этом, свои философские размышления они нередко чередовали с рассказами о поездках в Израиль и Египет… "Да что там та Стена Плача: я там сильно в туалет хотела; пришлось в мужской сходить, чуть международного скандала не случилось"; "Да что там та пустыня: мы туда выехали вечером и водку пили", - говорила, к примеру, некая молодая женщина, пожившая в Израиле и вернувшаяся назад, в Россию. Рассказы о Турции и Египте и вовсе легко совмещались со вздохами о Советском Союзе, при котором "так было хорошо", гораздо лучше "всех этих заграниц".
Фанни никогда не понимала этакого коктейля из христианского низкопоклонства, чтения молитвы перед принятием пищи, - и одновременного слушания рока, "Нирваны", русского рэпа; смеси икон со Сталиным и идей о вселенском коммунизме, которые подкреплялись чем-нибудь психоделическим, с транквилизаторами на закуску.
Впрочем, Фанни, вообще-то, никогда не любила толпы…
Ну а потом, значительно позже, некоторые мальчики и девочки (подростки конца девяностых годов двадцатого - начала нулевых годов двадцать первого века, из числа знакомых студентов бывшего мужа; с их нирваной, коноплей, Че Геварой и православием) - уже выросшие, были встречаемы ею на просторах интернета… Она жила уже в Питере, и с ужасом обнаружила их в социальных сетях, в контакте, в фейсбуке… Они смотрели на неё с аватарок: мужчины, одетые в берцы, в камуфляж, женщины в мини-юбках и высоких сапогах, с автоматами Калашникова и "лимонками"… Они призывали, "назло прогнившей Европе" возродить "Великую Сарматию" на юге России, создать там "милитаристско-идейное, молодое государство"… "Мифотворчество, как завещал нам наш великий земляк Лосев, началось здесь, на Юге", - с апломбом заявлял некий "мультимедийный журналист и писатель Юга России", и Фанни с удивлением узнавала в его физиономии молодого парнишку - пономаря Новочеркасского собора, слушавшего некогда Егорку Летова и бредившего Че Геварой…Ну, еще одним из его увлечений Достоевский был…
А в двадцатых этот, только уже и вовсе совсем взрослый, "парнишка" возглавлял молодежные ряды казачества, ополченцев "Великого войска Донского" и призывал их "расширить границы великой Скифо-Алании до её истинных размеров, завоевать территорию от Южной Осетии, через Кубань, Дон и Украину, до Запада, заканчивая Великобританией"… Осуществить "Сарматский ренессанс", значит… Сам он был, в общем-то, уже пожилым дядей, и воевать лично не собирался.
* * *
Фанни помотала головой… Ей вовсе не хотелось сейчас погружаться во всяческий бред прожитого, тем более, в выдаваемых сейчас её мозгом вариантах. Не было там, в этом прошлом, ничего хорошего…
- Я… Не прошу вас рассказывать о личной вашей истории… Только… Мне хочется поговорить с вами, зацепиться за что-то, нам обоим близкое. Где вы родились? - взор Схимника проникал, казалось, в самую её душу, - В Питере?
- Нет. На юге. Теперь это - территория Донской Республики.
- А мы с вами - земляки! Я… в 26-м был призван "Великой Сарматией" в милитаристские ряды "верной молодежи" для Великого Похода на Запад… Жуть! Девушки - в кожаных юбках, юноши - в штанах с лампасами, упасть и отжаться, автомат разобрать на скорость - всё это ещё в школе… Мои ровесники с первых классов мечтали воевать… Так и отвечали, на вопрос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: "Я хочу умереть на полях сражения"… Понятно: заводы стояли, работать было негде, наука, образование, медицина - полностью были развалены; ведь это - не Питер, не Москва, где они более-менее, но существовали… А на "окраинах" - прежде всего всё пошло прахом. Не было света, магазины не работали, а по поселкам и хуторам казаки с нагайками разъезжать стали…
Ну, именно в 26-м я и понял: пора бежать. Иначе, пошлют стрелять в людей, ни в чем не повинных. А куда? В Украину не сбежишь: там "наши" посты кругом, на границе стоят, танки, пулеметы, зенитки. Через них не пройти. На Урал - так там тоже "Красный Урал" с Че Геварой на знаменах и в берцах… В Казахстан - тоже не пустят, прибьют на границе, и правы будут: всякое отрепье с наших краев туда суется. Осталось одно: сюда двигаться, в Московию. Ну, по Московии я тоже помотался изрядно, пока в Питере, не так давно, не осел.
Границу с Московией я, понятное дело, пересек нелегально. Конечно же, потом прошел чипизацию, но остался без паспорта и других документов и почти что вне закона, бомж-гастроарбайтер с личной идентификацией… Ни семьи, ни прописки… Ни в вуз не поступить, ни на приличную работу устроиться… Так и живу. Иногда, грешным делом, даже подумывал: может, зря из Великой Сарматии ушел… Отслужил бы там, быть может, выжил как-то… И жил бы теперь себе. Там теперь - Донская Республика и демократия. Быстрей, чем здесь, всё повернулось; в конце концов, жизнь в нормальное русло вошла. А здесь этого не будет вовсе.
В общем, попал я из огня, да в полымя. Жуткая это страна - Московия… Особенно, когда она - мачеха, а не мать. Тьма беспросветная. Хотя…Я почему-то полюбил этот город… Мой Питер…
- Я тоже, - сказала Фанни.
Они немного помолчали. За окном было темновато. Шел дождь.
- Схимник, - Фанни сказала тихо, - Можно, я так буду вас называть?
- Да. Меня так зовут друзья.
- Схимник, что вы там такого написали, в своей тетради? Той самой, которую нашел ваш друг, выброшенную в мусорный контейнер… По которой он вас и разыскал…
- Вы в курсе этой странной истории?
- Да.
- Ничего особенного там не было. Там был черновик нескольких моих сказок, несколько придуманных мною афоризмов, стихов, карта фантастической земли, текущие записи: телефоны, адреса… Но, найдя эту тетрадь, он понял что-то важное только для него: что он не одинок, не один в этом мире… Он захотел поэтому меня отыскать. Вовсе не затем, чтобы отдать назад эту тетрадь. Для него просто было важным то, что мы существуем.
- Кто - "мы"?
- Он. Я. Живые люди. Живые люди, которые пишут. Не интелы. В интернете много великолепных рассказов и стихов, картин и фотографий. Но они разъединены и болтаются, как мусор. Никто не вывешивает сейчас их "кучкой", собранием в единое… Чаще всего, вывешивают пару-тройку глав повести, чтобы потом люди жаждали продолжения и выходили на автора. Но никто не жаждет. Висят "образцы" стихов и прозы, заметки и рисунки на продажу. Целые сайты, чаще всего, посвящаются только уже ушедшим из мира авторам.
А потому, за всеми этими "образцами творчества", болтающимися на разных сайтах, перестало быть видно живых людей, с их особыми, только им присущими, мыслями, с их связью с реальностью. Строки стали просто строками; будто огромный, единый компьютер или сеть компьютеров создают их, и теперь, созданные, они болтаются, как щепки в море: эти рассказы, романы, стихотворения… Их не прибивает на берег и за ними больше не видно людей… В моей тетради он, поэт, отыскал то, чего ему так не хватало: живого человека. Он впервые прочел это всё… На бумаге. Вдобавок, написанное от руки.
- Прочитайте мне что-нибудь из сочиненного вами. Можно, совсем короткое.
- Я… Не помню ничего наизусть из того, что написал. Но… Я попытаюсь рассказать, как получится. Я расскажу вам одну из тех сказок, что были написаны мной в том черновике. Найденном тем поэтом. Он… Был очень горд собой, своей "миссией на земле", своими стихами, считал себя исключительным и особенным человеком. Он читал стихи всегда и везде, где только мог. Даже - случайным прохожим. Он старательно исчислял их количество, как скупец считает деньги. Он никогда бы не выкинул черновик в мусор; впрочем, чаще всего, он настукивал стихи на клавишах, но не писал их от руки… Встретить меня было для него шоком еще и поэтому. Мы очень с ним разные. Но всё же, он очень талантлив, и я, когда выздоровлю, обязательно его навещу. Это он рассказал вам обо мне?
- Нет. И… Не ходите туда, к нему. Он… не живет там больше, - ответила Фанни и опустила глаза. - Расскажите лучше мне сказку.
- Хорошо. Слушайте…
В некотором царстве, в некотором государстве… Или так: в очень давние времена… Жил-был один мастер. Он создавал из камня цветы и животных, делал статуэтки людей, скульптуры и барельефы.
Однажды он решил, что он сможет уже создать статую какого-нибудь бога. А если он поставит её в своем селении, будет всем людям этого селения большое счастье, и даже из других мест люди будут приходить сюда, чтобы помолиться. "Эта статуя должна быть прекрасной! - подумал мастер. - Но, как создать мне статую настолько прекрасную, что, глядя на неё, люди бы вдохновлялись, и это приносило бы им исцеление и исполнение мечтаний?"
И он пошел к мудрецу, который жил в горах. Он хотел спросить у этого известного мудреца, как бы ему достичь такой степени вдохновения, что он сможет увидеть прекрасных богов и запечатлеть их в камне.
Мудрец медитировал около своей пещеры, когда к нему пришел мастер. Он вышел из медитации и сказал, что знает, зачем пришел к нему ваятель.
"Но я ничем не могу помочь тебе, поскольку я сам не бог, и достигаю видения богов очень редко. Тем не менее, я знаю одно: еще выше в горах, на краю снегов, есть пещера. И там есть статуя, которая приносит всем, обратившимся к ней, исцеление и связь с божественным. Если ты достигнешь этой пещеры и найдешь вход в неё, если ты увидишь эту статую, то ты, возможно, сможешь сотворить полную её копию, и ваше селение получит связь с божественным," - сказал мудрец мастеру.
Мастер тут же отправился в новый путь, к далекой вершине. Там, среди снегов, он отыскал пещеру. Он вошел в неё, и в глубине увидал фигуру в белой длинной одежде. Он подошел ближе и понял, что статуя была изваяна с таким мастерством, что казалась живой. Каждый изгиб тела, каждый палец руки, закрытые глаза, одухотворенное лицо - всё было выполнено с таким непревзойденным совершенством, и так эта статуя была изумительна, что бедный мастер в экстазе упал перед ней на землю и взмолился: "О, великий скульптор! Прости, что я хотел посягнуть на то великолепие, достигнуть такого же мастерства в своём созидании, которого добился ты! Мне никогда не сотворить ничего подобного; я могу лишь молиться, чтобы твое прекрасное творение жило вечно и никогда не было разрушенным! Оно так великолепно!"
Потом он поднял голову, и вдруг увидел, что статуя открыла глаза и смотрит на него. Из глаз статуи струился свет. Затем, всё: одежда, лицо, волосы статуи, - утратили белизну и приобрели яркие цвета.
- Великий Скульптор прощает тебя, о мастер! - сказала статуя. - А я, благодаря тебе, наконец, получаю вечное бессмертие! Ты попросил об этом моего Бога! - и прекрасная девушка, в которую превратилась статуя, улыбнулась мастеру.
- Я несколько сотен лет просидела здесь в медитации… Я сижу здесь так давно, что люди стали принимать меня за каменное изваяние, а одежды покрылись льдом. Я стала проводником всех молитв приходящих сюда людей, которые они возносят к Богу. Но ещё никто и никогда не молился о том, чтобы я получила бессмертие. Бессмертие - это жизнь, а потому, я покидаю эту пещеру и становлюсь богиней. А ты… Ты станешь великолепным скульптором, потому что у тебя любящее сердце.
Сказав так, она коснулась пальцем лба мастера, и он почувствовал жар прикосновения.
- Помни меня. И знай, что силу творчества никогда не получить от каменной статуи. Её передают от сердца к сердцу, - сказала богиня.
Глава 5. Неназываемый
Она смотрела вниз. Будто сквозь черное, матовое стекло. И видения, наполняющие собой этот матовый экран, сменялись как в калейдоскопе. Черно-белом калейдоскопе, без цвета и смысла.
Внизу ходили люди, с лицами и душами, искаженными ужасом, всё время ожидающие чего-то страшного: бури, цунами, конца света, апокалипсических всадников на черных, вздыбленных конях… Обычная улица обычного серого города.
А где-то, пока вдалеке отсюда, рвались снаряды, и остовы домов, черные и уродливые, были видны вдали, если смотреть с середины широкого сквера, за площадью. Саму площадь перегораживали искореженные снарядами бэтээры, перевернутые машины…
И вот, как реликтовое ископаемое, как грозный монстр дочеловеческой эпохи, по улице, сотрясая стены близлежащих домов, пополз танк.
- Не смотри. Тебе не надо туда смотреть.
- Я не могу… Я всё равно знаю, чувствую, что всё это есть, - слезы закапали из её глаз.
- Ты прошла уже свой путь юдоли земной. Ты обрела право больше никогда не воплощаться… там. Забудь. Ты можешь увидеть другие миры, прекрасные, как весенние цветы. А можешь познавать Вселенную, открывающую тебе свои тайны. Ты теперь - крылатая сущность, и радость бытия может стать твоею навсегда. Только, выбери иную дорогу, иную судьбу. У тебя есть право такого выбора.
- Нет. Я не могу. Я чувствую только чужое горе, боль и страдания. И, быть может, я смогу облегчить их… Хотя бы, для одного человека, взрослого или ребёнка… Я должна, я обязана им помочь.
- Думаешь, они тебе будут благодарны? Люди - существа, которые не ценят ничего. Они потребуют еще больше внимания и еще большей траты сил, и обвинят тебя во всех смертных грехах, ибо нельзя быть хорошей для всех. И вообще - нельзя быть хорошей… там, - и он указал вниз, в проём, в котором как раз проплывало видение: протестовавшая против произвола властей женщина была сбита танком, который наехал ей на ноги… Хруст, крики, стоны и плач кругом. Кровь на асфальте. Что-то кричащие и бегущие люди. Лицо, бескровное, бледное, немое от ужаса…
- Я не хочу благодарности. Я хочу просто кому-то облегчить участь. Помочь.
- Ты не сможешь помочь. Каждый достоин того, чтобы пройти путь скорби. Нельзя выпить чужую чашу.
- Я… Должна идти.
- Нет. Не должна. Все твои долги уже оплачены. И ты теперь - моя ученица. Я могу провести тебя путями тайн великих и миров прекрасных, ты можешь увидеть иные планеты и иные измерения. Ты многое поймешь, и ты никогда не захочешь обратно. Но если ты выберешь вновь путь смертной, то… Можешь утратить то, что уже получила. Ты непременно допустишь ошибки и промахи, которые неизбежны в этом мире. Будучи нищей, нельзя быть праведной; а живя среди волчьей стаи, нельзя не испытать злость и не перенять свирепых законов и правил игры; живя в аду, нельзя не испытывать мук, между тем, даже уныние - грех… Уныние, вызванное душевными муками, разрастается как штормовые волны, что заливают и затопляют подлунный мир. Зачем тебе вновь и вновь проходить этот путь?
- Но я… Не могу иначе, - сказав это, она быстро шагнула в распростертую у её ног бездну, которая, поглотив её, тут же захлопнулась; черный проем растворился в молочно-белой мгле.
И он подумал о том, что вскоре, через несколько месяцев, на земле раздастся крик новорожденной девочки, и что вновь тьма и мгла столетий отделит от него лучшую ученицу, самую преданную и верную. А ещё, он представил убийц и насильников, доносителей и дознавателей, подонков и извращенцев - всю ту мразь, которую она неизбежно встретит на своем пути в этой юдоли скорби. Он представил тягостные будни грязной и неблагодарной работы на чванливых людей, кичащихся своей пустой разукрашенностью, краски серой безнадежности абсурдной и скорбной Кали-Юги, весь тот мрак, с которым встретится эта юная душа, сделавшая шаг во тьму, на безвестной дороге своей.
- Я… Тоже не могу иначе, - сказал он, и распахнул вновь ледяное окно вечности. Маленькие снежинки пылью закружились в штормовом ветре, вьюжась и множась, и ураган вскоре вздыбил из небытия огромные волны, и вой бури был подхвачен валторнами бездны, сменяясь гласом нечеловеческим, и тьма повисла над пустошью, и черные смерчи тонкими струйками устремились вниз. Силы разрушения набросились на безымянный для него город, как голодные волки; и учитель, очарованный этим мраком, смотрел, как рушатся скалы и дома, и слушал, как этот несправедливый мир стонет и разрушается до самого основания.
- Я… Тоже не могу иначе. И теперь ты вернешься обратно. Этот город не стоит твоей жизни, твоих слёз… И только это имеет для меня смысл.