- Почему необходимо? - спросила она, откинувшись на спинку старого рваного дивана, в складках которого осела плесень и кошачья шерсть. Она налила себе еще стакан, забыв предложить вылить мне и Саиду.
- Для меня чрезвычайно важно, - сказал я и стал рассказывать ей о своей жизни в далеком городе, где я жил в бестолковой суете, пока Фридлендер Бей не избрал меня орудием своей воли.
- Ты сейчас живешь в городе? - спросила мать, и в голосе ее послышалась ностальгическая грусть, удивившая меня.
- Я снимал угол в Будайене, - ответил я, - но Фридлендер Бей поселил меня в своем дворце.
- Ты работаешь на него?
- У меня не было выбора. - Я пожал плечами. Мать понимающе кивнула. Меня удивило, что она знала Папочку.
- Для чего же ты приехал?
Объяснить это было непросто.
- Я хотел бы выяснить все об отце.
Она бросила угрюмый взгляд поверх стакана с виски.
- Ты же все знаешь о нем, - сказала она.
- Сомневаюсь, что все. Ты уверена, что этот французский матрос был моим отцом? Она тяжело вздохнула:
- Его звали Бернар Одран. Мы встретились в кофейне. Тогда я жила в Сиди-бель-Аббис. Он пригласил меня пообедать, и мы сразу понравились друг другу. Я переехала к нему. Потом мы полтора года жили вместе в Алжире. Но однажды, вскоре после твоего рождения, он исчез. С тех пор я никогда больше не слышала о нем и понятия не имею, куда он смылся.
- Я навел о нем справки. Он умер. Мне потребовалась масса времени, чтобы проверить память алжирских компьютеров. В военно-морских силах Прованса числился некий Бернар Одран, появлялся он и в Мавритании, в те дни, когда Французский конфедеративный союз пытался возобновить над нами контроль. Проблема в том, что за год с лишним до того, как я родился, ему вышибли мозги каким-то неопознанным предметом. Может быть, ты вспомнишь и расскажешь мне подробнее о том времени?
Это разозлило ее не на шутку. Мать вскочила, швырнув в меня стаканом с остатками виски. Я услышал, как Саид рядом что-то бормочет себе под нос, вероятно молитву. Мать угрожающе надвинулась на меня. Ее лицо было искажено гневом.
- Ты назвал меня лгуньей? - возопила она. Правду сказать, у меня были для этого основания.
- Я только сказал, что архивные документы говорят другое.
- К черту документы!
- Они также говорят, что ты выходила замуж семь раз за два года, не говоря уже о разводах.
Гнев моей матери несколько поостыл.
- Как это попало в компьютеры? Я никогда не выходила замуж - официально. С регистрацией и прочей волокитой.
- Думаю, ты недооцениваешь способности государственной слежки. Все это там, в компьютерах, выставлено на всеобщее обозрение.
Сейчас стало видно, что она испугалась.
- А что еще ты выяснил?
Я отпустил ее с крючка, на который она попалась сама.
- Больше ничего там не было. Если ты что-то скрываешь, то можешь не беспокоиться. Это была ложь. Я узнал еще много интересного про. свою мамочку.
- Хорошо, - вздохнула она с облегчением. - Мне не нравится, что ты суешь нос в мои дела. Сын, уважающий своих родителей, так не поступает.
У меня было что ответить ей, но я решил пока об этом не говорить.
- Что легло в основу этого ностальгического расследования, - тихо сказал я, - одно дело, которым я занимаюсь для Папочки. Население Будайена с благоговейным страхом называет Фридлендер Бея Папочкой. Лейтенант полиции, управляющий Будайеном, умер, и Папочка решил, что нам нужен своего рода специалист по общественным связям, чтобы обеспечивать контакт между ним и полицией. Он попросил меня заняться этой работой.
Ее рот скривился.
- Вот как? Значит, ты носишь оружие? И у тебя есть значок?
Отвращение и брезгливость к полицейским, видимо, была у меня наследственной.
- Да, - как можно небрежнее бросил я, - у меня есть оружие и значок.
- Твой значок недействителен в Алжире, свинья.
- Здесь мне всюду оказывают должное почтение. - Я не был уверен в том, что сказал. - Кстати, работая с полицейским компьютером, я не упустил случая ознакомиться со своим досье, так же как и с досье некоторых моих коллег. Занятно, мое имя и имя Фридлендер Бея появились вместе. И не только в записях последних лет. Я насчитал по крайней мере восемь записей - конечно, это лишь догадка, ничего определенного, но это предполагало некоторую степень кровного родства между нами.
Мое сообщение вызвало бурную реакцию Халф-Хаджа; мне бы следовало рассказать ему об этом раньше.
- Ну и что? - спросила мать.
- Как это "ну и что"? Что все это значит? Ты можешь сказать по-человечески: обнималась ты с Фридлендер Беем в дни твоей золотой юности или не обнималась?
Она взбесилась снова:
- Черт побери, я обнималась со многими парнями. Думаешь, я каждого запоминала? Я забывала, как они выглядят, еще не покинув их объятий.
- Ах, значит, ты не хотела влюбляться? "Останемся друзьями", не так ли? Друзьями, доверенными настолько, что им всегда можно открыть кредит. Или ты всегда просила плату вперед?
- Магреби! - закричал Саид. - Это же твоя мать!
Вот уж не думал, что Халф-Хаджа можно хоть чем-нибудь шокировать.
- Да, это моя мать. Посмотри на нее.
Она в три шага пересекла комнату и наотмашь влепила мне пощечину. Я чуть не упал.
- Убирайся к чертовой матери! - завопила она. Я приложил руку к щеке, не сводя с нее глаз.
- Сперва ответь мне: мог Фридлендер Бей стать моим отцом?
Она с трудом сдержалась, чтобы не влепить мне вторую пощечину.
- Да, мог, как и любой другой мужчина. Вернись в город и вскарабкайся на папочкины колени, сыночек. Глаза б мои тебя не видели.
Я как раз собирался осуществить мамочкино желание. Тем более что можно было считать игру оконченной.
Повернувшись к ней спиной, я немедленно покинул эту отвратительную дыру, даже не побеспокоившись захлопнуть дверь. Это сделал Халф-Хадж, в то время как я что было духу мчался вниз по лестнице.
- Слушай, Марид, - закричал он мне вслед. Подобная реакция Саида на происшедшее удивила меня. - Кажется, случившееся сегодня большой сюрприз для тебя…
- Ты так считаешь? Поразительная догадливость, Саид, ты сегодня просто в ударе.
- Но ты не можешь так обращаться со своей матерью. Вспомни, что сказано…
- В Коране? Знаю. А что в Пути Истины сказано о проституции? Что там сказано об опустившейся женщине, в которую превратилась моя мать?
- Ты можешь говорить что угодно. Я никогда еще не встречал в Будайене карманника, который бы оказался такой дешевкой.
Я холодно улыбнулся:
- Большое спасибо, Саид, но я больше не живу в Будайене. Ты забыл? И с кражами я завязал. У меня постоянная работа.
Он плюнул мне под ноги.
- А еще недавно ты был готов на все ради заработка в несколько киамов.
- Во всяком случае, если я побывал на дне общества, то это не значит, что и моя мать должна быть там же.
- Прекрати осуждать свою мать.
- Почему ты не можешь помолчать о ней? Слышать об этом больше не хочу. Твоя жалость растет прямо на глазах, Саид, - сказал я. - Но ты всего еще не знаешь. Моя мать-кормилица пошла по рукам задолго до того, как стала в одиночку растить нас с братом. Она вовсе не была такой гордой матерью-одиночкой, какой себя выставляет. Слишком много в ее истории белил и румян.
Халф-Хадж пару секунд не сводил с меня безмолвного взора.
- Ну и что? - сказал он наконец. - Половина женщин, опытных и дилетанток, занимаются тем же, однако ты обращаешься с ними по-человечески.
У меня было что ответить ему: "Ты прав, Саид, но ни одна из них не была моей матерью", - однако я промолчал.
Он мог бы возразить на это, да и вообще наша перепалка мне стала казаться глупой и бессмысленной. Злость моя уже порядком повыветрилась, несмотря на то что после стольких лет разлуки эти семейные новости меня здорово расстроили. Трудно было принять их спокойно. Я понимал, что теперь должен забыть свое фальшивое прошлое, а ведь я всегда гордился своим наполовину берберским - наполовину французским происхождением. Одевался я, как правило, в европейском стиле: ботинки, джинсы, клетчатые рубашки. Вероятно, я всегда чувствовал свое превосходство над арабами, среди которых мне выпало жить. Теперь мне предстояло свыкнуться с мыслью, что я всего лишь мог оказаться сосудом, в котором слилась кровь берберов и арабов.
В мои мысли ворвалась хриплая ритмичная музыка в стиле "рок" середины двадцать первого века. Какая-то забытая группа с жуткими подвываниями исполняла отвратную песню непонятно о чем. Я никогда не изучал испанских диалектов и не запасся испаноязычным дадди. Если же мне придется когда-нибудь общаться с колумбийскими промышленниками, то они вполне могут поговорить со мной и по-арабски. Я питаю к ним особо нежные чувства по той простой причине, что на сегодняшний день они являются самыми бойкими производителями наркотиков. А для чего еще нужна Южная Америка? Эта перенаселенная, голодающая, испаноязычная Индия в Западном полушарии. С тех пор как Испания, их страна-прародительница, примерила на себя ислам и вежливо отказалась от него, их национальный характер измельчал. Так их наказал Аллах.
- Терпеть не могу этой песни, - сказала Индихар.
Чири поставила перед ней стакан шараба, легкого напитка; его пьют девушки вроде Индихар, которые алкоголя не употребляют. По цвету он напоминает шампанское. Чири кладет в стакан лед и несколько унций соды, после чего стакан наполняется до краев, хотя - кто кладет лед в шампанское… Зато при этом экономится дорогостоящий напиток. Лед обходится в восемь киамов, идущих на чаевые для Чири. Клуб возвращает три киама девушке, заказавшей налиток. Поэтому они выпивают свои коктейли с космической скоростью. Причиной такой быстроты является работа, вызывающая жажду: попробуй-ка покрутись на эстраде, точно дервиш, забавляя публику.
Чири повернулась бросить взгляд на Жанель, исполняющую последнюю песню. Жанель по-настоящему не танцует, она только дергается, пройдя пять-шесть шагов в один конец сцены, она ждет, когда загрохочет большой барабан. Услышав его бас, Жанель встряхивает грудью, что, вероятно, считает очень эротичным. Насчет этого она, конечно, заблуждается. Затем Жанель бросается в другой конец сцены и проделывает тот же номер еще раз. Все это время она шевелит губами, без слов подпевая мелодии. Жанель - человек-синтезатор. Жанель - синтезированный человек, что ближе к истине. Модди она носит ежедневно, но только поговорив с ней несколько минут, узнаешь, какой именно. Сегодня она может быть ласковой и сексуальной (Хани Пилар), завтра - холодной и вульгарной (Брижитт Сталхелм). Но какую бы личность она ни включила, она пребывает всегда в том же теле нигерийской беженки, считая его чрезвычайно сексуальным. И тут она также горько заблуждается. С ней почти не общаются другие девочки. Они уверены, что, когда они танцуют, она в раздевалке вытаскивает деньги из их сумочек. Когда-нибудь полицейские найдут Жанель в темном коридоре с кровавым пятном вместо лица и разрубленными костями. Тем временем она продолжает дергаться в такт нервным ритмам пианолы и электрогитары.
Я устал как черт. Я отодвинул недопитый стакан. Чири посмотрела на меня удивленно.
- Спасибо, Чири, но мне пора.
Индихар нагнулась и поцеловала меня в щеку.
- Не забывай, что мы остались твоими друзьями, хотя ты и стал грязным копом.
- Хорошо, - сказал я и встал.
- Передай привет Папочке, - попросила Чири.
- С чего это ты решила, что я иду к нему? Она улыбнулась, показав свои отточенные зубки:
- Ну как же - примерным мальчикам и девочкам давно пора по домам.
Утвердительно хмыкнув, я вышел через черный ход, оставив ей сдачу.
Я пошел по улице к восточной арке. За пределами Будайена на широком бульваре Иль-Жамель поджидали пассажиров несколько такси. Я увидел своего старого друга Билла и сел на заднее сиденье его машины.
- Отвези меня к Папочке, Билли.
- Что? Ты знаешь меня? Где же мы с тобой познакомились?
Билл не узнавал меня, потому что уже несколько лет не слезал с иглы. Вместо проводов внутри черепа и всяких косметических штучек одно легкое у него заменял большой мешок, постоянно выпускавший в кровь равномерные дозы быстродействующего галлюциногена. Иногда у Билла случались просветы, но он умело их игнорировал и продолжал работать до тех пор, пока не начинал видеть каких-нибудь красных ящериц или другую дрянь. Я попробовал препарат, что струился по его сосудам день и ночь. Эта штука называется РПМ; больше в рот не возьму этого РПМ, хотя сам я в жизни перепробовал немало. Билл же, напротив, клялся, что именно эта дрянь открыла ему глаза на скрытую сущность реального мира. Билл прав: он видел огненных демонов, а я нет. У РПМ был лишь один недостаток (и Билл это признавал): он начисто отшибал память.
Поэтому неудивительно, что он не узнал меня. У меня с ним подобный разговор происходил, наверно, сотню раз.
- Это я, Билл, Марид. Я хочу, чтобы ты отвез меня к Фридлендер Бею.
Билл покосился на меня:
Странно, парень, не помню, встречались ли мы раньше.
- Встречались. Сто раз.
- Ишь ты - сто раз, - пробормотал он. Включив зажигание, он отъехал от обочины. Мы двинулись не в том направлении.
- Куда, ты сказал, тебе надо? - переспросил он.
- К Папочке!
- Да, верно. Этот африт достал меня: сидит весь день рядом и кидает мне на колени каленые угли. Ничего не могу с ним поделать. Африта невозможно выгнать. Они вечно крутятся в твоей голове. Я уже думаю добыть немного святой воды из Лурда. Может, он ее испугается. А где, кстати, находится этот чертов Лурд?
- В Гасконском халифате, - ответил я.
- Чертовски долго туда добираться! Интересно, высылают ли они заказы почтой?
Я сказал, что не имею ни малейшего представления об этом, и развалился на сиденье. Наблюдая проносящийся мимо ландшафт - езда Билла также безумна, как и он сам, - я обдумывал, что скажу Фридлендер Бею. Я размышлял, как приступить к разговору о своем открытии, о том, что мне рассказала мать, и о своих подозрениях. И все-таки я решил подождать. Вполне вероятно, что информация была внедрена самим Папочкой, дабы заинтересовать меня в сотрудничестве. В прошлом я старательно избегал всяких контактов с Папочкой, ведь принять от него помощь значило навсегда стать его слугой. Но заплатив за мои внутричерепные имплантаты, Папочка сделал взнос, который мне предстоит выплачивать всю оставшуюся жизнь.
Я не хотел на него работать, но выхода у меня не было. По крайней мере, пока. Я надеялся найти способ откупиться или вынудить его дать мне свободу. Между тем ему явно было по душе взваливать ответственность на мои слабые плечи, осыпая меня при этом щедрыми наградами.
Билл проехал через ворота в высокой белой стене, окружающей поместье Фридлендер Бея, и по длинной изогнутой дорожке подкатил к подножию широкой мраморной лестницы. Дворецкий Папочки открыл полированную входную дверь и замер на пороге, ожидая меня. Заплатив за проезд, я оставил Биллу десять киамов на чай. Его лунатические глаза сузились, и он перевел взгляд с денег на меня.
- Что это? - подозрительно спросил он.
- Чаевые. Держи, ты их заработал. - За что?
- За твою отличную езду.
- Это не взятка? Я вздохнул:
- Нет. Я восхищен, как ты ведешь машину с раскаленными углями в кальсонах. Думаю, я бы так не мог.
Он поерзал.
- Значит, это подарок, - озадаченно произнес Билл.
- Вот десять киамов.
Его глаза опять расширились.
- Ох, - сказал он, улыбаясь, - опять они!
- Ну конечно, куда же они денутся. До скорого, Билл!
- Пока, дружище! - Он рванул автомобиль с места так, что из-под колес выстрелил гравий. Я отвернулся и стал подниматься по лестнице.
- Добрый день, яа Сиди, - сказал дворецкий.
- Привет, Юсеф. Я хотел бы видеть Фридлендер Бея.
- Да, конечно. Хорошо, что вы дома, сэр.
- Да, спасибо.
К Папочкиным офисам мы пошли по коридору с тонким ковровым покрытием. Воздух был прохладен и сух, и я почувствовал нежное дуновение многочисленных вентиляторов. Вокруг тонко и маняще благоухало ладаном. Свет струился через жалюзи, сложенные из тонких деревянных реек. Мелодично звенели струйки воды; в одном из двориков бил фонтан. У самого входа в зал ожидания я увидел высокую, хорошо одетую женщину: она пересекла холл и поднялась на несколько ступенек. Женщина скромно улыбнулась мне И тут же отвернулась. Ее черные и блестящие, как обсидиан, волосы туго стянуты в узел. Руки были бледными, а пальцы длинными, тонкими, необычайно изящными. С первого взгляда было видно, что у этой женщины есть стиль и манеры. Но вместе с тем чувствовалось, что при необходимости она может стать коварной й жестокой.
- Кто это был, Юсеф? - спросил я. Он обернулся ко мне, нахмурившись:
- Это Умм Саад.
Я понял, что он ее недолюбливает, а мнению Юсефа я доверял, мое первое впечатление от нее, по всей видимости, было верным.
Рассевшись в комнате секретаря, я стал убивать время, выискивая среди трещинок на потолке очертания лиц. Спустя некоторое время один из громадных телохранителей Папочки открыл дверь к нему. Всех огромных мужчин я называю Говорящими Камнями. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Заходи, - сказал один Камень. Эти парни не тратят лишних слов.
Я вошел в кабинет Фридлендер Бея. Ему уже было около двухсот лет, он перенес бессчетное множество модификаций тела, имел трансплантаты. Откинувшись на подушку, Бей пил черный кофе из золоченой чашки. Он улыбнулся мне.
- Мои глаза снова оживают - так рад я тебе, о мой племянник, - сказал Папочка. Я знал, что он не кривит душой.
- Мои дни в разлуке с тобой были полны печали, о шейх, - произнес я.
Он подвинулся, и я сел рядом. Он наклонился, наливая в мою чашку кофе из золоченого кофейника. Отпив глоток, я сказал:
- Да будет твой стол всегда полон яств.
- Пусть Аллах дарует тебе здоровье, - ответил он.
- Молюсь о твоем здоровье, о шейх. Он сжал мою руку.
- Я здоров и силен, как шестидесятилетний, но меня гнетет какая-то непонятная неодолимая усталость, о мой племянник…
- А твой врач…
- Это усталость души, - сказал он. Мой аппетит и мои желания умирают. Я живу только потому, что мысль о самоубийстве ужасает меня.
- Может быть, в будущем наука поможет тебе.
- Как, сынок? Вдохнет новый жар в мою утомленную душу?
- Технология разработана уже сейчас, сказал я. - Можно использовать модди и дэдди - имплантат, как у меня.
Он печально понурился:
- Аллах отправит меня в ад, если я сделаю это. - Интересно: значит, Папочка не возражал, если в ад отправлюсь я. - Расскажи мне о своем путешествии, - сменил он тему разговора.
Он был рядом, но я никак не решался задать ему главный вопрос: о нашем родстве.