"ДВА-А!" – Жестко вступает бас, и сами собой нанизываются образы зеркальноглазого на телеэкране.
"Тэ-РИ-И!" – Грохот барабанов создает картину людей в штатском, вслепую палящих со сцены в толпу на рок-концерте.
"ЧЕТ-ТЫ-Ы-ЫРЕ!" – Синтезатор высверливает мозг высокочастотными вибрациями, и вот уже видно, как Кэтц и Коул валяются окровавленные на деревянном полу, окруженные хохочущей оравой.
"ПЯ-А-АТЬ!" – Гитарный рисунок соткал зыбкое видение: Коул и Кэтц занимаются любовью.
"ШЕ-С-СТЬ!" – Бас совместно с гитарой создают контрастную зарисовку: Коул лежит на кровати, а Кэтц рядом собирает чемоданы.
"СЕ-ЕМЬ!" – Барабаны словно клацают затвором: вот Коул делает невольный шаг назад, а близкий друг захлопывает дверь прямо перед его лицом.
"ВО-ОСЕМЬ!" – От звука клавишных высвечивается картина: Коула затаскивают в тюремную камеру.
"ДЕ-Э-ВЯТЬ!" – Коул видит себя перед зеркалом: он почему-то голый, стоит, протирая глаза.
"ДЕС-СЯ-А-АТЬ!" – Все инструменты сливаются воедино, одним громовым аккордом насылая видение: Коул зависает посреди взрыва…
И тут композиция разом оборвалась. Коул неожиданно для себя помчался в туалет.
Облегчившись, почувствовал себя более-менее сносно. Смешал себе коктейль, чтобы зыбкое, рассеивающее видение как-то рассосалось. "Зачем она мне все это показала?"
Коул возвратился за стойку и занялся работой – своего рода йога для успокоения. Кэтц со своей группой ринулась в очередную песню, как в атаку.
Незнакомец в зеркальных очках задумчиво созерцал сцену – единственный во всем помещении, кто не реагировал на музыку никак. Бармены, те и то пристукивали пальцами в такт. Он же просто оцепенело смотрел. И не двигался.
Коул присматривал за баром, ублажая это неутолимое стозевное чудище, кое-как ограждаемое деревянным прилавком, – он заливал напитки в его глотку, а неисчислимые зевы шумно требовали еще и еще… Размещенные вдоль стойки в равных интервалах друг от друга машинки "Интерфонда" любезно всасывали подаваемые клиентурой карточки, показывали, есть ли средства на его или ее счету, в мгновение ока переводили деньги со счета владельца на счет получателя, фиксируя номер трансфера на цифровом дисплее…
Обычно как минимум один раз за ночь кто-нибудь, вместо того чтобы предъявить карточку "Интерфонда", хлестко стегал о прилавок наличностью. На этот раз – какой-то старикан с седой немытой гривой и слезящимися мутно-голубыми глазами.
– А денежка где, дедуля? – вежливо осведомился Коул. – В смысле настоящая денежка. Карточка МТФ.
– Ёбтыть, да вот же реальные бабки, какая еще там на 'уй карточка, хрень вся эта…
– Да, да, я тебя, безусловно, понимаю, отче, только мы за нал ничего не продаем, вообще никто больше не продает. Даже орешки к пиву. Всё – кофе там, ликер, да что угодно, – на все надо иметь карточку МТФ… Вообще не представляю, как вы, народ, еще умудряетесь коптить по жизни; во всем городе, наверно, магазина три еще осталось, где обслуживают за нал. Моментальный Трансфер Фондов…
– Да ну, на 'уй! – прорычал старикан и, облизнув сухие губы, неуклюже сгреб деньги. – Да и музон здесь какой-то хероватый… – И тронулся к выходу.
– Извини, дедуля, – печальным голосом проводил его Коул. "Да-а, кое-кто из них так и не смог приспособиться".
Остальная часть выступления буквально просвистела мимо, настолько Коул был занят. Затем Кэтц объявила перерыв и ненадолго покинула сцену. Коул опять включил "фанеру" и смешал для Кэтц коктейль. Свой двойной сухой мартини она хлопнула одним завораживающим залпом; Коул налил еще на два. Кэтц была изрядно взвинчена, руки чуть подрагивали – как всегда после выступления, ввергающего в легкую лихорадку.
– Ну что, слышал? – спросила она. Склонившись над стойкой, Коул поместил локти на прилавок, подпер подбородок ладонями и спросил:
– И какой же, интересно, вывод я должен сделать из этой галиматьи?
– А я-то считала, что ты даже студентом неплохо разбирался в поэзии, Стью, – насмешливо заметила Кэтц.
– Ну и? Я жду доклад, доверять парню или нет должность вышибалы, а ты мне: "Нынче го-ород придет", или как там его.
– Ты уловил психические флюиды, которые я тебе посылала?
– Ну уловил… только что-то не понял.
– Н-да, да и я тоже. Ты хочешь знать, доверять ли парню? – Она нервно рассмеялась. – Значит, "парень", ты его так называешь? "Доверяю", говоришь? Да боже ты мой! Ты мог бы доверить ему нянчиться с твоими детишками, если б они у тебя были, или распоряжаться всеми твоими деньгами, или в самом деле дежурить у тебя на дверях. Он бы делал это, если б согласился. Только он на это не пойдет. Ему не до этого – у него есть дела, причем отпущена на них только одна ночь… Кстати, это не просто один человек. До тебя доходит? Это он: Город! Собственной персоной. Спящая его часть, которая спит и бодрствует разом, во всей совокупности. Вникаешь, чудила? Гештальт всего места, весь этот гребаный город в теле одного человека! Иногда мир обретает очертания богов, а эти боги принимают форму людей. Иногда. Как на этот раз. Тот человек – это весь Город целиком, причем, учти, это не какая-нибудь метафора.
Все это она произнесла без тени иронии. Скажи это кто-нибудь другой, Коул состроил бы дурашливую мину. Никто с первого взгляда не воспринимает человека так, будто провел с ним всю жизнь. Исключение составляла только Кэтц. У нее был дар. Кто-то из Университета Дьюка предлагал ей однажды немалые деньги, чтобы она вернулась на юг и прошла ряд тестов на ясновидение. Но Кэтц отказалась. Она видит только избирательно, когда интуиция подсказывает, что настал нужный момент. Поэтому Коул знал, что суждениям Кэтц можно доверять – они были следствием ее дара. Поэтому он понял, что это за незнакомец. И ему сделалось неуютно.
Кэтц пошла обратно на сцену. Внезапно как-то очень душно стало в клубе "Анестезия". Сизая завеса сигаретного дыма с ощутимой привонью травки, мириады запахов от разгоряченных тел буквально стискивали горло; невозможно было дышать. Коул передал эстафету за стойкой Биллу, а сам выбрался наружу.
Он стоял на тротуаре, глубоко вдыхая бодряще-свежий воздух весенней ночи.
На месте тоже не стоялось; прилив энергии заставлял невольно расхаживать перед входом в клуб туда и сюда.
Да и вышел он не только подышать. Надо было заодно кое в чем убедиться.
Коул оглядел окружающий его город.
Движение было достаточно оживленным – в этот час в основном охотники до "легких" девочек и кочующие стайки подростков. С шумом проносясь, резко сигналили автомобили (фары у многих защищены сетками); юнцы выкрикивали из окон на ходу что-то неразборчивое. Кто-то между делом запустил в Коула бутылкой, бабахнувшей о кирпичную стену справа. "Коз-злы", – процедил он машинально. Бетонные скалы многоэтажек были усеяны разноцветием огней – голубоватые (там, где включен телевизор) затененных гостиных, бесхитростно-белые санузлов, пестрые – там, где идут вечеринки. Плотоядно-розовым светились порносалоны, а легкий ветерок лениво поигрывал грязным конфетти над решеткой водостока.
– Братан, не подвыручишь?
Взгляд выхватил из темноты алкаша, жмущегося возле углового автомата МТФ. Коул сделал два шага и, вставив в автомат карточку, выбил два доллара. Теперь алкашу – или любому, кто вставит свою карточку следом, – можно было их скачать: сумма, которой хватит на бутылку какой-нибудь гадости.
Алкаш скачал себе два бакса и мелкими шажками удалился. Коул, насупившись, сунул руки в карманы брюк. Легкий ветерок слегка колыхал его рабочий фартук. От дешевой забегаловки на углу доносился прогорклый запах кухни, затхлого вина и еще более затхлой пиццы (три пятьдесят за ломтик). На тротуаре маячило несколько зазывал, шлюх, парочка "отмороженных" панков и еще какая-то женщина выгуливала пуделя, держа руку в поясной сумочке (вполне возможно, на пушечке).
Из клуба по-прежнему долетало глухое уханье "фанеры". Кэтц еще не начала второе отделение. Он улыбнулся, припоминая их спор насчет сущности дискомузыки. Она утверждала, что все это – тотальная компьютеризация плюс оболванивание с психотропной обработкой, именно поэтому она уживается при любом правящем режиме, что в конечном итоге делает ее орудием подавления, эдаким социально-обезболивающим снотворным, которое помогает держать всех в узде. Рок-н-ролл эпохи отстоя. А Коул со смехом отвечал, что всякая популярная музыка отражает сущность эпохи или претендует считаться ее частью, и он своим клубом управляет, максимально следуя предпочтениям заказчиков – даже среди официанток два раза в год устраивает опрос, какую музыку они хотели бы слышать между живыми выступлениями, и все в основном отвечают: диско. В общем-то, поэтому и удается время от времени зазывать необычные группы радикалов вроде Кэтц Вэйлен – ведь в других областях приходится идти на компромисс. И еще: другие группы, которые сюда приглашают, – это обычные расхожие составы, играющие то, что в моде. Кэтц же огрызалась, что он потворствует фашиствующему менталитету, и добавляла при этом: "Если до конца разобраться, мальчик мой, то ты конформист. Подстилка общественного вкуса. А я – индивидуалистка". После чего Коул пускался в возражения, и спор выходил на очередной, энный по счету круг, под стать дискомузыке.
"Фанера" оборвалась, когда в микрофон что-то пронзительно провопила Кэтц – ее усиленный аппаратурой голос отрикошетил в оба уличных пролета, заставив шлюх захохотать, а уличную отморозь вскинуться: "Да вырубите вы этот музон!"
Волны оголтелого рока разносились по улице, сотрясая фонари – Коул лично в этом убедился, приложившись к одному ладонью: железный столб от басов буквально гудел. Чувствуя необходимость на время укрыться от шума, а заодно и от косвенных обвинений в непозволительно громком пении Кэтц (а нынче ночью дело пахло именно этим), Коул потихоньку побрел от клуба в сторону. Держа руки в карманах, он смещался к югу, время от времени останавливаясь под фонарями перетереть с полузнакомыми дилерами и праздношатающимися, в общем-то, ни о чем… Просто дружеский кивок и что-нибудь вроде: "Ну, как оно?" – "Да так, ничего, если б еще бабки водились…" Потом его остановил Марио и стал парить, как ему скоро засветит "чумовое бабло" за счет модельного бизнеса, потому что баба у него разродилась такими, знаешь, джинсами без задней части, с прозрачной тканью на все ягодицы – осталось только найти инвестора и реально подчистить дебет. Коул вслух заметил: "Тебе всегда нравилось созерцать жопу, Марио". Остальные заржали – филиппинцы с Мишн-стрит, ищущие приключений. Коул раздал несколько сигарет, попутно отклонив предложение Марио о спонсорстве убойного, по его выражению, предприятия. Пришлось наспех придумать, что деньги куда-то там уже вложены, и продолжить свой путь.
Остановился переговорить и с чернокожим хозяином порномагазинчика, дожидавшимся, когда уйдет последний, один-единственный посетитель. Поглазел с вежливым интересом на последние поступления, где фигурки совокупляющихся в многочисленных позах из-за расстояния напоминали мясистые буквицы какого-нибудь причудливого алфавита. Чуть призадумавшись, заподозрил себя в том, что, не исключено, наведался к этому порнушнику, чтобы при виде трехмерных актов оплодотворения ощутить какой-нибудь – пусть хоть самый небольшой – жизненный подъем. Прислушался: происходит ли что-нибудь внутри. Ничего – никакого подъема; хоть бы какая-то эрекция… Оба скромно посмеялись над грудой лежалых книжек, которые торговец (у него, судя по всему, были какие-то проблемы со ступней) заговорщически продемонстрировал Коулу в задней комнате. Как выяснилось, порнороманы никто больше не читает. Одни только журналы, трехмерки и фильмы, да еще мульти-стимуляторы. "Держу тут у себя всю эту срань уже лет пять – думал, продам, – сетовал клерк, ковыляя обратно в зал. – Хер-то. Сожгу весь хлам на обогрев, если тепло в этом году отключат. По теплу ограничения ввели – просто пиздос какой-то".
Коул согласился и снова вышел в паутину улиц. По дороге он набрел на трех чернокожих путан; одна из них, не знакомая с Коулом, дежурно его окликнула: "Алё, познакомиться не желаем?" Остальные две шутки ради приблизились с видом, что хотят его обаять; пришлось притворяться, что он не в силах устоять перед их чарами.
– Но вы слишком мало берете с клиента, миледи! Только за одну такую чудо-ногу я обычно вношу семьсот баксов предоплаты, не торгуясь! Но я не пойду на это исключительно из любви к вам: налоговики вас задолбят.
– Ёрш твою медь! Коул, да я тебе за халявный кир прямо в твоем крысятнике отдамся.
– В крысятниках бухла не подают-с, мадам.
– Я хотела сказать: в вашем фешенебельном питейном заведении, монсеньор.
– О-о! "Монсеньор", "фешенебельное заведение"… Подтягивайся часикам к двенадцати – плесну бренди и еще чего-нибудь, за теплые слова.
Все трое быстро переориентировались на хвалебные оды в адрес клуба.
– Я читала интервью того мудилы в "Гурмане". Нет, я правда твою фотку видела в журнале!
– В каком именно?
– Типа в "Обозрении".
– Правда-правда, она постоянно всю эту хрень читает, – подтвердила одна из троицы, деловито запаливая косячок.
– Статья про то, какой ты у нас разносторонний, дорогуша ты наш Коул. Ты там еще здорово проехался насчет этих "кротов"-активистов – до сих пор, наверно, зубами скрежещут.
– Интересно, что я мог такого сказать? Не припомню. Какой-то крендель задавал мне вопросы, а я на них отвечал, а потом и вообще забыл. Не надо было, наверно, давать им то интервью.
– Ты говорил, что активисты работали в связке с местным криминалом. Они хотели взять под свою крышу проституток, а профсоюз путан им этого не дал. Тогда они наняли бандюганов, чтобы те не давали проституткам и сутенерам спуску: типа под видом протеста насчет морального облика, а сами просто хотели срубить с них денег за свою крышу…
– Мать твою, а ведь и вправду, – встрял кто-то со стороны. Коул не заметил, кто именно: в эту минуту его одолевало нешуточное беспокойство. Ведь эти самые активисты взорвали зажигательную бомбу в одном из оклендских клубов за то, что туда пускают девиц легкого поведения…
– Ладно, дорогуши, увидимся позже, – озадаченно пробормотал Коул и двинулся дальше, пиная на пути валяющийся мусор из перевернутого бака. На носок ботинка ему шустро взбежал таракан величиной с мышонка; Коул сердито сбросил насекомое, угодившее прямехонько в лобовое стекло припаркованной к обочине новенькой малолитражки.
Дойдя до первого же "кубика" (гибрид телефонной будки и газетного киоска), он опустился на металлический стульчак, сунул в щель автомата МТФ-карточку и набрал код "Журналы". Директория тех из них, что имелись в продаже, высветилась над телефоном на видеоэкране. Он выбрал "Обозрение" за май 2008-го. Появилось содержание по страницам; он нажал на нужную.
ТРИ НОЧНЫХ КЛУБА. ТРИ ЛИЧНОСТИ
Я выбрал три ночи и составил разговор с тремя владельцами клубов, увидев таким образом три различные грани одного и того же города. В пятницу это был Билл Расситер, владелец фешенебельного "Карлтона" на…
Коул, поморщившись, нажал на кнопку убыстренного просмотра, пока не вышел на ту часть, где говорилось о клубе "Анестезия".
… специфическое чувство юмора Стюарта Коула наглядно проявляется, прежде всего, в названии клуба, а потом в его интерьере. Все мы, безусловно, ходим в бары для своего рода анестезии: разбавить свою боль алкоголем, развлечься живой музыкой, иногда и смешаться с толпой. Цветом стен и внутренним убранством клуб смотрится (точнее, смотрелся, – прежде чем меблировка по большей части оказалась переломана, а декор изуродован вандалами) как большая больничная палата. Средний ряд столиков представляет собой больничные койки, где вместо матрацев помещены столешницы; тут и там вдоль стен стоят медицинские стеллажи и шкафчики; по стенам развешены капельницы, графики состояния пациентов. Но конечно, весь этот эффект – в том числе и отталкивающе-белые стены – теряется, когда гаснет свет и на маленькую сцену врывается какая-нибудь группа.
Стью Коул – человек средних лет, хотя выглядит старше: видимо, возрастной отпечаток накладывают тяжелые времена и череда нелегких занятий, через которые ему пришлось пройти. Волос у него редеет, а доброжелательное выражение лица не может скрыть тени постоянного беспокойства, сквозящего в глазах…
Коул угрюмо хмыкнул и перемахнул дальше, непосредственно на интервью.
"Обозрение": Десять лет назад вы прибыли сюда из Нью-Йорка…
Коул: Да, в Нью-Йорке я прожил восемь лет. Хотя родился на Западном побережье, рос в основном в Окленде и Беркли. К тем местам у меня сильная привязанность. Но о Сан-Франциско я грезил – в буквальном смысле! – даже когда уже шесть лет как жил в Нью-Йорке. Может, по этой причине я и вернулся.
"Обозрение": Чем вы занимались, когда жили в Нью-Йорке?
Коул: Слишком общий вопрос. Если иметь в виду, чем зарабатывал, то… начинал, в общем-то, мальчиком по вызову.
"Обозрение": Получается, проституировали?
Коул: Получается, так. Вы же хотели, чтобы это было откровенное интервью, верно? Обслуживал в основном гомосексуалистов в летах, но попадались и парочки – мужчины с женщинами. Геем в буквальном смысле я не был, но за плату приходилось ублажать и таким образом. В общем, картина достаточно неприглядная. Я плюнул на все это после того, как один поганец бросил меня на привокзальной площади в Куинси, прямо под дождем. Просто выпихнул из машины, когда я натягивал штаны. После этого я подал на вступительный экзамен, продолжил образование.
"Обозрение": И закончили с отличием, насколько мне известно, но отказались от диплома бакалавра. Почему?
Коул: У меня было ощущение, что ученая степень – это что-то надуманное и, в общем-то, бессмысленное, ну разве что дающее возможность отмежеваться от "среднего человека". Я же от него отмежевываться не хотел. Я всегда чувствовал в себе, как бы это сказать… какую-то обособленность от людей, и как раз от этого меня тянуло в их среду все больше. Видимо, поэтому я… я всю жизнь выискивал для себя такое место, где мог бы сказать: всё, вот это моё. Мне нужна была своего рода семья. Со своими родителями близости у меня не было никогда. От сестры последняя весть поступала… уже не помню когда. Поэтому все, что у меня есть, – это мой клуб и мой… в общем, весь этот чертов город, на самом деле.
"Обозрение": Просто удивительно, насколько у постоянных жителей Сан-Франциско развито чувство принадлежности своему городу; у некоторых оно поистине фанатичное.