Марина, опираясь рукой о колено, тяжело поднялась на ноги и выбралась на берег, едва не упав снова. Ее пошатывало. Лицо было залеплено грязью, у блузки белой осталась только спина, а модные брючки и вовсе напоминали одежду работника канализационной службы. Вид у нее был очень жалкий. Тут и некий мальчик подбежал. Он завизжал, мигом утратив возвышенное состояние души:
– Где велосипед, Мерецкая?
В ответ Марина заплакала. И побрела в парадную, прихрамывая.
– Где?! – крикнул мальчик вдогонку.
– Э, фильтруй базар, – сказал вылезший из кустов Токарев. – Там конкретно твой драндулет.
Ломая ветки, мальчик последовал в указанное место.
Удивительно, но Саша почему-то не испытывал удовлетворения. Скорее, наоборот...
16.
...я понял, что мне жалко Марину. Ей, конечно, было больно. Зря я не подумал об этом раньше. Глупая получилась месть, да и стоило ли вообще мстить? Тем более девчонке. И чего я так разобиделся? Бывало, по-всякому обзывались, а потом самим же смешно делалось. С велосипедом, кстати, сейчас мне все ясно стало. Марина тоже дура: куснуть меня хотела, позлить. А я, между прочим, и так уже злой был. Зацепила она меня вчера с этими вещами... Может, я и в самом деле поглупел? Дурацкое сочинение не мог написать. Еще летом собирался Уэллса в библиотеке взять. Рацию забросил... Но за глупость кусать нечестно!
Тихо в квартире. Первый раз не тянет что-нибудь включить. А ведь поначалу все вместе врубал – кайф ловил. Почитать, что ли? Шкаф не открывается...
И вообще, как-то стыдно. Мщу, ерунду вытворяю. Кстати, вчерашний хмырек с чердака превращаться мне запретил. Словом смешным грозился – "демонтаж", я запомнил. Если этот псих, конечно, не приснился. У меня в детстве так бывало: во сне добрался до горшка, а утром оказывается – нет... А вдруг я влип со своими шуточками? Уж больно странный был этот "пришелец". Может, действительно, я каким-то инопланетянам поперек дороги встал? Наверное, не стоило мне превращаться. Ведь чувствовал же! А удержаться не мог – все мы, Токаревы, такие, заводные.
Да, кстати! Мне еще доказывать надо, что я не верблюд! Инспектор явно дело шил: самовольно, мол, хапнул способность. Надо бы пораскинуть мозгами. Такие дела творятся! Что-то он там про граждан плел, вроде бы я выселил кого-то в ночь перед вторым сентябрем. Между прочим, тогда в самом деле подозрительная ночка была. Скрипы, кряхтение, завывание из шкафа. Уж не сидел ли "гражданин" в шкафу? А потом начались заморочки: со шкафом, с красками, с пианино. Следующей ночью я в телевизор превратился. И понеслось! Сегодня утром с кактусом фигня какая-то. Может, все это друг с другом связано и что-нибудь означает?
Начала в моей голове мысль наклевываться. Я, правда, не успел понять какая, потому что меня отвлекли. Заявился Алекс с очень важным делом. Оказалось, он пришел попрощаться. Петя Жаров решил сегодня же бежать из дому – ехать на Север и зарабатывать на музыкальный центр, чтобы мне вернуть – и Алекс должен ехать вместе с ним. Дело чести. Алекс был суров, немногословен – короче, готов к испытаниям. Рукавицы попросил и еще сказал:
– Хочу с твоим папашей переговорить, про Норильск разузнать.
Норильск – это город такой за полярным кругом. Батя говорит, что там находится рай для умных пройдох, которые умеют никель в золото превращать.
Стремный поворот! Надо же, что придумали, идиоты! Настроение мгновенно поднялось. Смех из меня рвется, я даже опух, сдерживаясь, а тут звонок в дверь, и заходит – кто бы вы думали? Лена Печкина! И сразу спрашивает:
– Получил назад свой комбайн?
Я не стал им ничего объяснять. Зачем? Я просто пошел, включил аппарат и поставил Свистни Свинс. Алекс прибежал, выпучив глаза:
– Откуда это у тебя?
– Шутка, – говорю я и снова смеюсь.
Смотрю, Алекс в лице переменился. Посерел, будто пылью покрылся. Наверное, понял, что я их мастерски наколол. А потом, вместо того, чтобы восхититься и начать выспрашивать, процедил:
– Ну ты и сволочь.
Он не стал ждать, пока я досмеюсь и объясню ему все толком, он взял и ушел, добавив вместо "пока":
– Набить бы тебе, Токарев, морду для профилактики.
Я всегда знал, что Чернаго – грубый дурак.
А Лене Печкиной было так же весело, как и мне. Я, конечно, не раскрыл ей свои секреты и все такое. К тому же чувствую – настрой снова киснет. Захотел отвлечься. Музыка крутится, почему бы не потанцевать? Так прямо и сказал:
– Печка, давай потанцуем.
– А целоваться не полезешь? – вдруг спросила она. И покраснела. Я даже возмутился:
– Вот еще, очень надо.
Я так и не понял, обрадовалась она или огорчилась, но танцевать мы начали. Потоптались немного, тут нам и помешали. Пришел с работы папа. Печка сразу засмущалась, отодвинулась от меня подальше, громко попросила какие-то учебники, а когда я сказал, что нет у меня никаких учебников, она заторопилась домой. И напоследок ляпнула:
– Хорошая у тебя музыка, Токарев. Жаль, у Алекса нет такого музыкального центра.
Я, конечно, не выдержал:
– Ну и дуй со своим дураком Алексом на Север!
Она похлопала глазами и упорхнула. Стрекоза.
Пока не пришла мама, у нас в квартире было спокойно. Мы с папой занимались видиком, экспериментировали с разными форматами записи (перекачивали в память всякую муру, которую по телевизору передавали). Я намекнул, что неплохо бы нормальных дисков прикупить, он обещал подумать. А мама все испортила. Ворвалась сердитая, – наверное, на работе втык получила, – и тут же дневник у меня потребовала. Ясное дело, чем это закончилось. Учился я ведь всего-ничего, а уже полный набор в дневнике имею: пару-парашу схлопотал у Матильды, директриса дебильное замечание впаяла... Мама на меня наорала и прогнала делать уроки.
Я хотел вечером "телек" включить, так мне и этого не дали!
Ну, предки! Окончательно настрой убили, а ведь так клево день начинался. Обидно.
Уроки я, понятно, делать не стал. Вот еще! Решил родителей повоспитывать, а то все они меня – надоело... Взял полотенце и отправился в ванную, будто бы мыться. На самом деле я шутку одну придумал, рискованную, между прочим. А что? Я такой – смелый! Правда, не всем это заметно. Кроме того, мне интересно стало: смогу ли. Оказалось, могу!
Разделся я, забрался в пустую ванну, лег и превратился в воду. Ощущение было довольно-таки непривычным. Впервые я почувствовал себя растекающимся, ничем не скованным, даже задремал ненадолго. А потом пришел в себя и увидел, что надо мной склонилось испуганное мамино лицо. Мама кричала, наверное, папе:
– Тут только вода в ванне, а его нет!
Меня вдруг закрутило, потащило куда-то, я с ужасом понял, что мама выдернула затычку, мою голову засосало в темную дыру, и через секунду...
Ночь четвертая.
Неподотчетный
17.
...Саша Токарев мчался по трубе канализации в неизвестном направлении. Поначалу он струсил: ему показалось, что он вот-вот распадется на неисчислимое множество маленьких Токаревых. Он пустил в ход все имеющееся у него мастерство и немного сгустился, прекратив тем самым опасный распад. При этом едва не переусердствовал – еще чуть-чуть, и он застрял бы в трубе непонятно в каком виде.
Саша вынырнул в одном из питерских каналов, по счастью, не слишком далеко от дома. Не теряя времени, он осуществил обратный переход. Особенно удачным было то, что в его распоряжении оказалось полотенце, которое он случайно взял в руки перед превращением. И когда Саша добрался до берега, он обвязался этим полотенцем в определенной части тела и пошлепал домой, притворяясь индийским йогом.
Дверь открыла мама. Увидев одетого не по сезону сына, покрытого к тому же разводами мазута, она бессильно привалилась к косяку.
– Ты где был, мерзавец?!
– Мылся, – стуча зубами от холода, сказал Саша. Потом добавил, неловко соскребая с себя грязь: – Ма, а где мочалка?
Тут прибежали папа и кошка. Втроем они втащили Сашу в квартиру и вихрем закрутились вокруг него. Опомнился он уже в своей постели – отмытый, накормленный, пристыженный.
Перед тем как заснуть, Саша неожиданно вспомнил. Была мысль, которую отогнал приход Алекса! Очень неясная, едва осознанная мысль. И вот какая. Превращения начались с телевизора, кроме того, "отходняк" имел телевизионный характер. Видимо, это не случайно. Но почему именно телевизор? Очень просто: Саша уважал телевизор больше всего. Без других вещей еще можно было прожить, а без телека – никак. Потому-то с него все и началось...
Саша проснулся оттого, что кто-то дергал его за ухо. Он открыл глаза, успел заметить над собой нависший документ и тут же зажмурился: свет был включен.
– Распишитесь в моем приходе, – прозвучал начальственный голос.
Саша спросил, еще до конца не проснувшись:
– Сколько времени? – и приоткрыл один глаз.
– Пишите: два часа пять минут.
Пухлый пальчик потыкал в бланк.
– Подпись ставьте здесь.
В руке у мальчика обнаружилась авторучка, и он послушно расписался, второй раз в жизни. После чего окончательно проснулся.
Это был инспектор.
– Вам что, родители открыли? – уточнил Саша.
– Неподотчетные номер двадцать один и двадцать два отключены, – объяснил ситуацию инспектор. – А дверной замок нам как-нибудь подотчетен. – В его голосе прорезалась гордость.
Затем он уверенно подошел к письменному столу и опустился на стул с таким видом, будто здесь и было его рабочее место. Отодвинул в сторону Сашино барахло, расчистив себе поле деятельности, достал неизвестно откуда кипу бумаг, набор канцелярских принадлежностей – в общем, устроился очень основательно. При этом оказался спиной к лежащему Саше, что отнюдь не помешало ему в работе.
– Двадцать третий, именующийся Токаревым, – скучно заговорил он. – Ты злостно нарушил предписание о неприменении незаконно присвоенной способности.
– Я... – Челюсть у Саши вдруг затряслась, и он заныл: – Я нечаянно... я не хотел... оно само, честное слово...
– Но в настоящее время, – монотонно продолжил инспектор, – этот факт не является основанием для демонтажа ввиду снятия с вас главного обвинения. Согласно существующим правилам, главное обвинение становится известным обвиняемому лишь после его снятия или во время демонтажа. Поэтому теперь могу сообщить. Вы обвинялись в нарушении первой обязанности подотчетных мне граждан: не покидать и не менять клетку. Но подозрение о том, что вы гражданин, скрывшийся из своей клетки и меняющий облик, не подтвердилось. Таким образом, будучи всего лишь человеком, то есть неподотчетной стихией, вы подпадаете под действие только хозяйственного права или законов о непреодолимой силе.
При словах "хозяйственное право" Саша ощутил в животе вакуум. Почему-то пришло на ум, как хозяйственно поступают с поросятами и цыплятами. Вспомнилась худенькая куриная ножка, съеденная за обедом. Он случайно посмотрел на свою голую ногу.
Страшноватая была речь. Саша понял из нее только одно: во время прошлого разговора его почему-то посчитали не совсем человеком Но почему? Он всегда был уверен: нужно доказывать, что ты примерный ученик, отличник или, наоборот, что ты не щенок и умеешь классно махаться. Но доказывать, что ты человек?.. И потом, как определили, что он все-таки не сбежавший откуда-то "гражданин", а нормальный школьник? Саша потребовал разъяснений.
– Отвечаю по порядку, – сказал инспектор, по-прежнему не удостаивая подозреваемого взглядом. – Первое. Поскольку вы скрывались в разных клетках, используя при этом формодержащую силу, мы сделали вывод, что вы наш гражданин. Второе. На сегодняшний день все граждане зарегистрированы на своих местах, – следовательно, вы не являетесь гражданином. Кроме того, вы превращались в воду, что подтвердило вашу вопиющую нецелесообразность.
– Что такое цесо... целесообразность? – спросил Саша. Ни папа, ни дядя Сева таких слов не употребляли.
– Это когда гражданин знает, зачем он, – объяснил инспектор – Вот, например, зачем вы, Токарев?
Токарев открыл и закрыл рот. Очевидно, сказать ему было нечего. Инспектор снисходительно покивал:
– Конечно, вам не ответить. Вопрос "зачем вы?" имеет смысл только в случае вашего хозяйственного использования. Сами по себе вы не целесообразны.
– Кто это меня использует? – слегка возмутился Саша.
– Как кто? Мы. И год от года расширяем сферу вашего применения.
Саша недоверчиво хмыкнул. Инспектор надолго затих, казалось – он о чем-то задумался. О чем-то крамольном, нехорошем, – во всяком случае, взгляд его некоторое время опасливо блуждал по комнате.
– Вообще-то, двадцать третий, общаться с вами – значит подрывать мой устойчивый моральный облик. Кто-нибудь может подумать, что я занимаюсь мистикой или разговариваю сам с собой... Все-таки жаль, что вас невозможно подвергнуть демонтажу, жаль.
– А что со мной можно сделать? – дерзко спросил Саша.
– Укротить, как разбушевавшуюся стихию, – просто ответил инспектор.
Вот теперь необходимо было съязвить. В самом деле! Приперся какой-то микроб пузатый – и корчит из себя крутого, грузит, напрягает, лапшу вешает на уши!.. Но шутка не состоялась: что-то шлепнуло Токарева по макушке. Это упала со стены картинка, изображающая иностранную буровую вышку, – папин подарок.
Инспектор прокомментировал:
– Например, так. А могла бы упасть и полка.
Полка с учебниками висела как раз возле кровати. Мальчик осторожно посмотрел вверх и поежился. Да-а... Угроза была весома.
Инспектор встал и степенно прошелся по комнате, держа ладонь за лацканом пиджака. Кстати, нелепый у него был пиджак. Вместо пуговиц – застежки, как у портфеля. Потом он остановился, неожиданно согнулся пополам, заглянул под шкаф и снисходительно произнес:
– Приветствую. С какого числа на заслуженном отдыхе? С первого?.. Поторопились, дорогой мой, хотя воля ваша...
Саша опешил. Никого там, под шкафом, не было, кроме старого ранца, с которым еще папа ходил за двойками. Токарев забросил его туда именно первого сентября. Инспектор принял надлежащий вид.
– Значит, так, Токарев. Разговаривать мне больше не с кем. Не стоит давать лишнего повода для упреков в неупорядоченном романтизме... Но подумать только, тебя, такого бессмысленного, раздольного, зыбкого, еще обвиняли в вытеснении граждан из своих клеток!
– Это не я... – машинально отреагировал мальчик.
– Да-да. Допросы пострадавших показали, что вторжение было произведено неким неопознанным гражданином.
И тут Саша задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке. Он спросил, ощущая пробегающий по спине холодок:
– Господин инспектор, а кто из граждан пострадал?
– В ночь с первого на второе нападению подверглись... – инспектор задумался, вспоминая, – шкаф книжный, стол письменный однотумбовый, фортепиано "Таймыр"... и так далее. Впрочем, я сейчас уточню.
Саше внезапно стало жарко. В голове его образовалась каша, и при этом он, как ни странно, все-все понимал. Отдельные разрозненные события соединились в одну цепочку.
– Как я раньше не допер! – вскричал он, подпрыгнув.
Между тем инспектор осуществлял поиск списка потерпевших, сосредоточенно шаря где-то глубоко под пиджаком. Дело это оказалось непростым. Судя по положению его руки, он уже добрался чуть ли не до спины. Даже пару застежек расстегнул. И вдруг в результате неловкого движения пиджак распахнулся. Хлынул поток бумаг и папок, но инспектор судорожно дернулся, подхватил его и мгновенно запихал всё обратно. Саша успел заметить, что внутри этот канцелярский работник состоит из нескольких отделений.
– Беда с застежками, – впервые смутился инспектор.
– А вы что, чемодан? – тихо спросил Саша, проверяя свое открытие.
Тот помолчал немного. Лицо его посветлело, разгладилось, губы тронуло подобие улыбки.
– Вы не поверите, но начинал я портфелем, – сказал инспектор почти растроганно. – Трудное было время. Помню себя таким свежим, пахнущим кожей, до краев набитым очень важными документами. Я часто лежал на диванах, кроватях – отдыхал после напряженной работы. С тех пор я люблю лежачие места. Были и тяжелые испытания. Однажды во мне оказались березовый веник, соленый огурец и какая-то незнакомая мне бутылка. Наверное, это был несчастный случай. Потом меня заслуженно заметили, стали продвигать, я добился права изменяться физически и морально, и теперь я работаю на чердаке. Я теперь...
Инспектор вдруг умолк. Стал медленно разбухать, наливаясь значительностью, навис над комнатой, недобро огляделся. Комната будто вздрогнула. Затрепетали занавески, скрипнула кровать, заурчало в батареях. Саша сделал вид, что не испугался.
– У вас что, на чердаке министерство?
– Как?.. Не-ет, чердак – это... Это Чердак! Контролируем подотчетных в квартирах, учитываем проявления природных сил, осуществляем надзор – в общем, заведуем. Мне доверили сложный участок. Пока справляюсь.
Инспектор увлекся. Но от избытка информации голова у Саши давно шла кругом, и он вскоре перестал различать слова. Интересный рассказ превратился для него в сплошной бубнеж. "...А недавно демонтировали одного невменяемого. Утверждал, что граждане сделаны людьми. Бедняга! Я был против крайней меры, предлагал принудительный ремонт..." Чтобы лучше было слушать, Саша забрался под одеяло, устроился поудобнее...
День четвертый.
Боец
18.
...и, честно говоря, я не заметил, когда этот хмырь убрался на свой чердак. Обидно, заснул на самом интересном месте. А утром проснулся больным. Не так чтобы очень. Просто горло побаливало и все такое, – короче, вчерашнее купание в канале аукнулось. Мама вызвала врача, выдала мне антигриппин, сказала что, у нее сегодня комиссия, и ушла на работу. Я доволен, в школу идти не надо.
Стал прикидывать, чем бы заняться: расследовать дальше или в "Мстителей" поиграть. Но когда увидел Шери, то понял, что дело явно принимает серьезный оборот. Кошка выкидывала странные фортели. Во-первых, она царапала когтями розетку. Во-вторых, на моих глазах она положила лапы на музыкальный центр и зацепила когтем клавишу включения. Заголосила неугомонная Свистни. В-третьих, Шери перестала двигаться, как нормальная кошка, плавно и мягко. Движения ее теперь были резкими, как у электрической игрушки. Кроме того, она принималась время от времени мурлыкать что-то похожее на "ты мой котенок, ты мой мурёнок", иногда сбиваясь на "хей, свистни токсик!". Ошизел я слегка: не для моих нервов такие зрелища. Хотел выгнать ее на улицу проветриться, да она не пошла!
Волей-неволей, а котелком пришлось поварить по-настоящему – как я умею, если надо. Тем более, ночной разговор из башки не вылазит все утро. Вот задачка! Поверить пузатому инспектору – значит, самому себя в психи записать. А с другой стороны, как не поверить: что-то несусветное ведь творится! Оказывается, в нашей квартире больше тысячи граждан проживает. Вещи себя гражданами возомнили и нас ни в грош не ставят. Потому что мы, видите ли, нецелесообразные и неподотчетные. Надо же такие слова придумать!