* * *
До резервуаров они добрались паромом, набитым так, что не вздохнуть, не выдохнуть. Группа воздушных резервуаров плавала в тени контейнера Лондонград, соорудили их лет пятьдесят назад. Эти огромные цистерны были достаточно велики, чтобы вмещать – под давлением, конечно – воздух для целого города. Впоследствии их оборудовали примитивными шлюзами и стыковочными устройствами. По краям шлюзов, там, где над металлом витали тонкие струйки просачивающегося кислорода, видны были следы ржавчины.
– Господи, как здесь жарко, – сказала Ребел. – Нужно было лететь в скафандрах самим.
– Что такое? – спросил Уайет. Ребел повторила, и он усмехнулся:
– В резервуарах нет магнитных подушек. У нас тут трущобы.
Водитель маршрутного парома, пришвартовавшись, пролаял:
– Резервуар четырнадцать. Ребел и Уайет протиснулись к выходу. В шлюзе было темновато, а за его пределами – так и вообще темно. Ребел и Уайет плыли по забитому людьми коридору; слева и справа рядами тянулись убогие халупы – каркасы из металлических труб, обшитые ржавой жестью. Запахи гниющего мусора, прокисшего вина и человеческого пота мешались в воздухе с нежным ароматом жимолости. Слышался визг играющих детей и несмолкающий гул голосов. Все строения были опутаны цветущими лианами, среди которых жужжали пчелы. Вдоль коридора тянулся зеленый трос, и Ребел с Уайетом держались к нему поближе, время от времени цепляясь за него, чтобы увернуться от спешащих навстречу людей. Затем зеленый трос пересекся с оранжевым. Оранжевый вел в глубь резервуара.
По тросу съезжала какая-то сумасшедшая, и люди шарахались от нее в сторону. Уайет схватил Ребел и оттащил ее с дороги. Они с грохотом ударились о жестяную стену. Безумная женщина промчалась мимо, и все двинулись дальше.
То здесь, то там из дверей лился свет, иногда гирлянда фонарей обрамляла скопление лавчонок и баров, где хозяева предлагали домашние вина и другие продукты. Повсюду росли лианы, густые и пышные, и усеянные светящимися цветами. Кое-где эти цветы были единственным источником света.
– Ужасно, – сказала Ребел.
Уайет огляделся по сторонам, словно пытаясь понять, какой изъян она выискивала в его мире.
– А что это так?
– Это как карикатура на мою родину. Я хочу сказать, что люди, знакомые с биотехнологиями, не должны допускать такого убожества. У меня на родине города…
– Какие? – спросил Уайет.
Вот это-то Ребел как раз и забыла, как ни горько ей было в этом признаться. Забыла начисто. Она старалась вспомнить название родного города, лица друзей, детство, чем она занималась – и все напрасно. Прошлое превратилось в пейзаж кисти художника-импрессиониста: яркие краски, эмоции, и ни одной четкой линии.
– Не знаю, – откровенно ответила Ребел.
– Солнышко, твои ответы не более содержательны, чем твое молчание. – Уайет коснулся ее руки. – Приехали!
Он схватился за трос, притормозил, отскочил в сторону и влетел в щель между жестяными хибарками. Ребел старалась не отставать.
Из окошка хибарки выглянул худой как скелет старик.
– Привет, Джонамон. Как твои почки? – поприветствовал старика Уайет. Сейчас его лицо смеялось. – Вот, привел тебе новую постоялицу.
– И тебе привет. – Кожа старика была бледной, как рыбье брюхо, на лысой макушке цвели красные пятна. – Завтра срок платить за комнату. – Затем он заметил Ребел, и губы его недовольно поджались. – Деточка, ты веришь в Бога?
Ребел покачала головой.
– Тогда где твоя краска? – Старик ткнул костлявым пальцем в красноватую потертость у Ребел за ухом и сказал Уайету:
– Ты поставил на ней метку! Устраивайте бардак где-нибудь в другом месте! Здесь честное заведение: никаких пьяниц, никаких шлюх, никаких шахер-махеров, никакого перепрограммирования. Твои оправдания и объяснения меня не интересуют. Господь не любит…
– Погоди, погоди, никто никого не перепрограммирует! – сказал Уайет. – Что ты на меня взъелся? Вот дама, можешь сам у нее спросить.
– Спрошу, спрошу, можешь быть уверен. – Старик выплыл из окна и погнал их во внутренний двор. Потом ухватился за стенку и пробормотал:
– Черт! Забыл книгу. – И бросился назад через окно.
Внутренний двор представлял собой просто большую открытую площадку, на которую выходили фасады десятка хижин. Двор пересекали три троса, прикрепленные к обрезкам труб. Держась за эти тросы, люди болтали или же занимались какими-то своими делами. Один парень сидел на пороге раскрытой двери и терзал гитару.
– Извини, что так получилось, – сказал Уайет. – Старый Джонамон вечно сует нос в чужие дела, даже больше, чем другие хозяева. Семьдесят лет назад он был старателем, одним из последних, и считает, что это дает ему право донимать всех до смерти. Если ты не хочешь с ним общаться, я смогу на день-другой его отшить. За это время мы подыщем тебе другую хижину.
– По правде говоря… – Ребел задумчиво покусывала ноготь и теперь выплюнула заусенец. – Я бы хотела все обсудить. Со мной произошло столько странного, и я не успела еще ни в чем разобраться. Кажется, вам я тоже должна что-то объяснить. – Она нахмурилась. – Только, может быть, лучше не объяснять. Понимаете, меня ищут. Если хоть слово…
Уайет сверкнул широкой, лягушачьей улыбкой:
– В резервуарном поселке нет тайн. Но нет здесь и твердых фактов. Ты расскажешь свою историю Джонамону, и через десять минут ее узнает весь двор. За час она облетит пять дворов, но слегка исказится. Половина людей, живущих в резервуарных поселках, от кого-то скрываются. Твой рассказ растворится в их рассказах, уйдут какие-то подробности, добавится чье-то имя, изменится сюжет. Завтра эта история будет известна всем, но она настолько преобразится, что ты сама ее не узнаешь. Никому и в голову не придет, что этот рассказ – твой. Здесь множество таких историй, и все они – бред сивой кобылы.
– Хорошо, я…
Держа перед собой огромную книгу, во двор ворвался Джонамон. В истрепанной накидке он напоминал тощую старую птицу. Книга была в три ладони шириной и в кулак толщиной, переплет сверху черный, а снизу – красный. Открыв черную сторону переплета, старик сказал:
– Господь наш Иисус ненавидел перепрограммирование. "И вот все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде". Это от Матфея.
Уайет с трудом сдерживал смех.
– Джонамон, ты уж в третий раз на этой неделе цитируешь стих о Гергесинских свиньях.
– Кришна тоже не любит демонов, – огрызнулся старик. Он перевернул книгу красной стороной вверх и стал совать фолиант Ребел. – Поклянись на "Гите", что тебя не перепрограммировали. Для меня этого достаточно.
– Наверное, лучше мне сначала рассказать все по порядку, – сказала Ребел. – А потом я поклянусь. Тогда вы будете знать, в чем именно я клянусь.
Она отплыла в середину двора и села в воздухе по-турецки, уцепившись за трос носком одной ноги. Затем, поражаясь собственной ловкости, быстро завернулась в накидку, на манер рассказчицы историй: рука и грудь с одной стороны прикрыты, с другой – открыты. Видя это, люди стали выходить из своих хибарок и подходить поближе, чтобы послушать рассказ.
Повествование началось:
– Я была мертва, но никто мне об этом не сказал. Я лежала парализованная на больничной койке и не могла ничего вспомнить. И никто не объяснил мне, почему это случилось. Я знала только, что со мной что-то произошло и что никто не отвечает на мои вопросы…
* * *
Когда Ребел закончила свой рассказ, Джонамон заставил ее поклясться на книге и покачал головой:
– Да, в рот меня и в ухо, никогда не слышал ничего подобного.
– М-м-м. – Лицо Уайета словно оцепенело. Еще недавно оно было веселым и дружелюбным, теперь стало мрачным, почти свирепым. Вдруг он поднял глаза и зло оглядел собравшихся. – Ну, что уставились? Спектакль окончен. Убирайтесь!
Слушатели бросились врассыпную.
Ребел пробрал мороз по коже. Уайет вдруг стал совершенно другим человеком – бандитом, не доверяющим никому и способным на любую жестокость.
Джонамон положил руку на колено Ребел и произнес:
– Вам, юная леди, следует быть поосторожнее. "Дойче Накасоне" – гнусная банда! Они могут сделать с вами все, что угодно. Всякие там законы и приличия им просто по хрену.
Ребел отодвинулась от него.
– Как и в любой другой шараге, – заметил Уайет. – Корпорации – они по природе своей такие.
– Ты так думаешь? Сейчас я тебе кое-что покажу. – Джонамон поспешил к своей хибарке и тут же вернулся с каким-то завернутым в тряпку предметом. – Может, теперь я всего лишь страдающий недостатком кальция старик… – Он начал медленно разворачивать тряпку. – Я торчу здесь, и стоит мне только попасть туда, где нормальная тяжесть, мои кости сломаются, как щепки. Но я был таким не всегда. У меня была собственная корпорация. Черт возьми, я сам был корпорацией.
Соседи вновь подвинулись ближе и приготовились слушать. Один из них, худощавый юнец в раскраске крутого мэна, поймал взгляд Ребел и широко улыбнулся. Симпатичный паренек. Он рассмеялся, и Джонамон сверкнул на парня глазами.
– Смейся, если хочешь. В то время каждый мог создать свою корпорацию. Вы не представляете себе, как хорошо пользоваться одному всеми законными правами, причитающимися корпорации. Я чувствовал себя божеством. – Старик вздохнул. – Я был одним из последних, кого уничтожил Закон о реорганизации корпораций. Я разрабатывал астероиды – возможно, Уайет вам говорил. Был старателем. Когда вышел Закон, у меня были права на разработку нескольких сотен этих булыжников. Настоящее богатство! Уже тогда они стоили целое состояние, а теперь и подавно. Но из-за этих реорганизаций мне пришлось свернуть все дела. Я вступил в переговоры с несколькими фирмами и наконец подписал протокол о намерениях с "Дойче Накасоне". Вот, смотрите.
Джонамон показал вытащенный из тряпки предмет. Это был голографический портрет группы служащих компании, с серьезным видом позирующих перед камерой. В середине стоял молодой Джонамон, мужчина с резко очерченным подбородком и алчным взглядом.
– Снимали за день до того, как Закон вступил в силу. Потом мы сразу же отправились с президентом в ее кабинет, чтобы уладить последние детали и подписать соглашение. В жизни не встречал более приятной и вежливой женщины. Не хочу ли я выпить? Не откажусь. Не хочу ли я трахнуться? Черт возьми, она была миленькая. Тут она спрашивает, не хочу ли я попробовать их новую программу. В ее описании это звучало заманчиво. Я говорю: конечно. Тогда они еще только брались за психосхемы. Незадолго до этого, когда Блаупункт отдал концы, закупили пачку патентов. Так или иначе, президент прикрепила к моей голове индуктор и включила эту чертову штуку. О-о! Какой это был кайф, скажу я вам. Даже сегодня я краснею, когда вспоминаю. Вообразите, что все женщины, все удовольствия в мире принадлежат вам, вы кончаете и кончаете, и наслаждение такое острое, что пора сказать: "Хватит!" – но хочется еще самую малость. Еще чуть-чуть, пока есть силы выносить эту сладкую муку. Вы можете себе такое представить? Да нет, ни хрена вам этого не представить.
– Ну и что дальше? – спросила Ребел.
– А дальше кто-то эту штуку отключил. Уф, я был как выжатый лимон. У меня все болело, я хотел есть и пить. Голова раскалывалась, и, должно быть, я потерял половину веса. Президент давно оделась и ушла. Несколько охранников смотрели на меня, как на дерьмо. "Что происходит?" – спросил я. Они ответили, что Закон о реорганизации только что вступил в силу и я им больше не нужен. Потом они дали мне пинка под зад, и я больше никогда в жизни не был в этой конторе, вот так. Вы поняли, что случилось? Они не отключали программу, пока Закон не вступил в силу, и я не потерял всех своих прав. А так как я подписал протокол о намерениях, права перешли к "Дойче Накасоие". Мне не заплатили ни гроша. Я пошел к юристу, и мне сказали, что все законно. Точнее говоря, чтобы доказать, что это незаконно, мне самому надо было быть корпорацией. Но я уже не был корпорацией.
После долгого молчания старик заключил:
– Сейчас я считаю, что все к лучшему. Молодые люди думают не головой, а яйцами. Старики видят все в более духовном свете. Теперь я живу в мире с Богом и черпаю утешение в Библии и Гите.
Ребел зевнула, и Уайет сказал:
– Наверно, тебе пора на боковую.
Он довел ее до пустой хибары. Сидеть и разговорить в ней могли два человека, но лежа помещался только один. Ребел заметила рядом с дверным проемом кусок провода (можно повесить шлем) и гамак из четырех веревок вместо кровати. Больше в комнате не было ничего.
– Лучше вытащить респиратор, – посоветовал Уайет. Ребел тупо посмотрела на него. – Из шлема. В этом углу двора плохая вентиляция, и, пока ты будешь спать, здесь может скопиться выдыхаемый воздух. Дыши через респиратор, а то проснешься с головной болью.
– Хорошо, – согласилась Ребел, и Уайет ушел.
Окна в комнате не было, Ребел закрыла накидкой дверной проем, и в хибаре стало темно. Потом она сложила свои пожитки в шлем и скользнула в гамак. Ребел висела в пустоте и дышала через респиратор. Дыхание отзывалось медленным, гулким звоном в голове.
Внешние шумы звучали в хижине приглушенно, но не умолкая. Музыка мешалась с идущим где-то вдали спором. В этом человеческом улье Ребел особенно остро почувствовала одиночество и заброшенность. Откуда-то доносилось монотонное "дин-дон, дин-дон", это кто-то стучал по трубам, подавая знак соседу. Ребел слышала, но не могла припомнить когда и где, что постоялые дворы в резервуарах строились как попало, новые трубы приваривались к старым без всякого плана или общего замысла, образуя дикую путаницу. Только недостаточная сила тяжести удерживала их от разрушения. Но время от времени повседневные нагрузки (люди ударялись о хибары, отталкивались от них, хватались за привязанные к трубам тросы) приводили к тому, что целые дворы сдвигались с места. Центробежная сила медленно толкала хибары навстречу друг другу, пока некоторые кварталы с грохотом не превращались в металлолом. А потом их обитатели – те, кто выжил, – собирали обломки, чтобы снова застроить освободившееся пространство.
Ребел так устала, что не могла спать. Охваченная волнением и тревогой, она висела в гамаке и готова была умереть от неприкаянности и уныния. Ребел ворочалась с боку на бок, ложилась на живот, но не могла найти удобного положения. Она была как заблудившийся ребенок, который в первый раз оказался вдали от дома, без всякой защиты, а вокруг бушуют враждебные силы, и он не способен им противостоять.
Наконец это стало невыносимо. Наскоро одевшись, Ребел помчалась через двор к лачуге Уайета. Он поговорит с ней, это точно. Ребел ловко ухватилась за трос, пролетела по воздуху и оказалась прямо перед дверью. Вход был прикрыт накидкой. Ребел уже собиралась постучать в стену, как вдруг услышала доносившийся изнутри голос Уайета. Может, он не один? Испытывая легкую неловкость, Ребел подплыла поближе и стала подслушивать.
– Она в беде, – говорил Уайет. – За ней гонится "Дойче Накасоне", и любой, кто встанет на их пути, может пострадать… Значит, это риск! Она могла бы нам здорово помочь… Но о ком ты говоришь, об Эвкрейше или о Ребел? Надо общаться с той, кто она сейчас, это проще всего. Какая из ее личностей окажется наверху?.. Я бы не прочь оказаться наверху, если она будет внизу… Давай серьезно! Дело в том, что, сговорившись с ней, мы рискуем всем, чего достигли. Азартная игра: все или ничего. – После некоторого молчания он продолжал:
– Рискнуть всем! Отлично! Мы рискуем лачугой в трущобах, стоящей полчаса в день, кое-какими дурацкими планами и нашей полной безвестностью. Вот именно! Какая польза болтать, что мы против Земли, если, вместо того чтобы воспользоваться прекрасной возможностью, мы отсиживаемся в тени? Надо либо встать и заставить с нами считаться, либо сразу же признать затею безнадежной и отказаться от нее. Возражения есть?
Голос умолк, и Ребел отодвинулась от двери. "Уайет говорит обо мне, – подумала она. – И он сумасшедший. Он или ненормальный, или не знаю что, может, даже хуже ненормального". Из прошлого Эвкрейши всплыло слово "тетрон". Это новый тип ума. Больше Ребел ничего не могла вспомнить. Тело ее дрожало. Ей хотелось вернуться назад, к себе.
"Нет, – подумала Ребел. – Надо быть посмелее".
Она постучала в стену хижины Уайета; секунду спустя из двери высунулась голова.
– Я слышала, как ты говорил обо мне, – сказала Ребел.
Уайет взял накидку и завернулся в нее. Ребел мельком увидела его обнаженное тело и залилась краской.
– И что же ты там поняла? – спросил он.
Ребел беспомощно покачала головой:
– У тебя опять стало такое лицо… Уайет удивился. Затем улыбнулся, и от сурового выражения на его лице в миг ничего не осталось.
– Я спорил сам с собой. Ты для меня что-то вроде загадки, солнышко.
– Я так и поняла.
– Послушай, я еще не пришел к окончательному с собой соглашению. Давай пойдем спать. Лучше мы все обсудим, когда отдохнем, согласна?
Ребел подумала.
– Согласна.