– Все экземпляры, как легко догадаться, погибли. Стимулировали себя непрерывно за счет потребления пищи.
– Страх господень.
– В некотором роде. Второй группе в центре выделено шесть оргазмов на двадцать четыре часа. Зеленый горит, пока у них остаются оргазмы, потом загорается красный. Они неизменно используют свои оргазмы в первые пять минут и остаток дня хандрят. Обрати внимание – худые, на раздражители не реагируют.
Обезьяны в этом ряду были какие-то вялые и подозрительные.
– Теперь эти объекты. – Греко показал на правую стопку обезьян. – У них в клетках есть красная, желтая и зеленая лампочки. Красный означает, что кнопка оргазма не работает. Желтый предупреждает, что кнопку активируют через пять минут. А зеленый – что кнопка работает. За сутки – шесть циклов до зеленого.
– И они самые счастливые?
– Ну, весят больше всех, тесты на рефлексы – с другими не сравнить.
– Хм-м.
– Но интереснее всего – как они стали реагировать на лампочки. Пока горит красный, они едят, спят, даже совокупляются. Загорается желтый – они все бросают и хватают пульт. Даже соитие прерывают, чтобы приготовиться.
– Диковато.
– Но это не все, – с воодушевлением продолжал Греко. – За пять минут, пока горит желтый, они полностью достигают кондиции.
– У них встает?
– Именно. И довольно мощно. А через пять минут, когда включается зеленый, они достигают оргазма сами по себе, включена кнопка или нет! Иногда кончают, не успев даже кнопку нажать. В чистом виде условный рефлекс.
– И с самками получается? Пригодилось бы. – Мою шуточку Греко оставил без внимания.
– В каждом эксперименте, от кур до обезьян, те, кому предлагается наибольший контроль над выбором, справляются хуже всех. Все они достигли состояния, аналогичного психозу маньяка, застрявшего на липучем веб-сайте.
Мой приятель из колледжа лечится от этого по сей день.
– А идеально всегда справляются те, чьи интерфейсы обеспечивают предсказуемые результаты за счет автономии.
– И что вы пытаетесь доказать? – спросил я. – Что людям нравится, когда командуют машины?
– Наша компания с должным прилежанием именно к этому и стремится. Мы изучаем долгосрочные следствия нашей философии интерфейсов. Так как после инсталляции наши системы фактически поддерживают себя сами. Форма техноэкологии, задуманная нашим первым директором.
– Сноубордистом?
– Совершенно верно. Он предсказывал, что многие наши сегодняшние разработки станут неотъемлемыми элементами завтрашней цивилизации. Программа будет видоизменяться без дальнейшего вмешательства. Мы активно участвуем в эволюции своего вида.
– Ух ты. Высокоразвитое общественное сознание. – Наверное, я высоковато поднял брови.
Греко впервые заговорил простыми словами:
– Это типа что, сарказм? Если не веришь в то, что мы делаем, может, не стоит тебе…
– Греко, выдыхай, ладно? Мы всего лишь о коммерческом интерфейсе говорим. Не о новом же обществе.
У одной обезьяны погасла красная лампочка и загорелась желтая. Обезьяна ринулась к пульту, затем уселась в предвкушении.
– Но поскольку мы создаем реактивные, самоадаптирующиеся интерфейсы, отныне эволюцией правит программирование. Алгоритм "Синаптикома" модифицирует реакции пользователей с тем, чтобы управлять их поведением.
– Как управлять?
– Пока – чтобы вести пользователей к целям, которые мы запрограммировали. Считай, серия интеллектуальных агентов.
– То есть? "Шоппинг-ассистентов"?
– Да, но шоппинг-ассистент на Алгоритме "Синаптикома" взаимодействует с тобой, собирает о тебе информацию, а потом ее использует, чтобы влиять на твое поведение. Всякий раз, когда ты принимаешь или отвергаешь предложенную им покупку, агент подстраивает свой способ предлагать. И научается в конце концов, как заставить тебя раскошелиться.
– То есть запоминает, какие товары мне нравятся.
– Агенту важнее не найти, что ты просил, а скорее внушить тебе, что он хорошо поработал, и заставить тебя принять его предложение. Таким образом, формировать или видоизменять спрос ему не сложнее, чем удовлетворять.
– Но есть разница между "получить, что хотел" и "думать, будто получил, что хотел".
– И какова же она?
Ответа без той или иной примеси теологии я бы все равно не нашел.
– А что происходит с конечным пользователем? – спросил я. – Превращается в реактивный механизм?
– Вовсе нет, – отозвался Греко, постучав к шимпанзе. – В довольную обезьяну.
Тяжело дыша, обезьяна таращилась на желтую лампочку. Меж мохнатых бедер – мощный сухостой.
Из лаборатории мы направились дальше, к человечьей рабочей зоне. Хотя бы номинально человечьей. Зеленорубашечники сидели в скругленных загончиках вдоль изогнутой стеклянной стены, выходящей на реку Гудзон. На вид все довольные – пожалуй, немного чересчур. Все на местах. Ни единого карандаша или скрепки не валяется. Вообще никаких карандашей и скрепок. Одни клавиатуры, наушники и плоские мониторы.
– Панорама что надо, – сказал я.
– Нравится?
– Еще бы. Весь город видно.
– Думаешь, настоящий? – Греко скрестил руки на груди.
– Ну да, конечно. А что, нет?
– Может и настоящий. Мы инсталлировали в окна высокочеткие жидкокристаллические мониторы. Когда они отключены, стекло прозрачное. Когда включены, за окном фиктивная картинка, искусственно сгенерированная аналоговыми алгоритмами. Блиттинг я сам писал.
– С ума сойти! – Я потрогал стекло. – Помнишь блиттинг, который ты в школе наваял? Для эмулятора?
– Еще бы. Этот на том же коде строится.
– И тоже распадается на квадратики, когда рендеринг подвисает?
– Ага. – Воспоминание на секунду выбило из Греко синаптикомовские замашки. – До сих пор глючит. Льщу себе мыслью, что это фича.
На мое плечо легла рука.
– Видом любуешься? – Лори, главный зеленорубашечник, который на ранчо был.
– Да, – сказал я. В миткалевых тапках я вроде как беззащитен. – Вычисляю вот, настоящий или Грекова симуляция.
– Тогда делайте ставку, мистер Коэн.
– Какую ставку?
– Может, объяснишь ему? – сказал Лори и прошествовал дальше по дуге коридора.
– В конце каждого дня, – сообщил Греко, чья любезная, однако непроницаемая маска восстановилась после краткого явления начальника, – все в офисе говорят, настоящая в окне панорама или графика. Тем, кто угадает, разрешается остаться допоздна и поиграть в сетевые игры.
Разрешается остаться допоздна? Уточнять не будем.
– А сколько у вас народу работает?
– Честно сказать, почти всех сократили, – сказал Греко. – В штате меньше двадцати сотрудников. Все на этом этаже. Остальные – из агентств, на подхвате.
Человеческие жизненные формы в этой экосистеме – явно редкость. Да и те, что есть, – довольно механические.
– И никто не жалуется? Я имею в виду – гарантий занятости никто не хочет?
– Все уходят с опционами, – объяснил Греко. – И прекрасно понимают: едва алгоритм успешно интегрировал их функции – все, сами сотрудники лишние.
– То есть в итоге вообще никого не останется. Одна программа. И корпорация.
– Идея такова, да.
– Тебя не пугает? – спросил я, пытаясь в его глазах разглядеть Эль-Греко из детства.
– Где написано, что люди должны работать, чтобы жить? – просто ответил он. – Пошли. Мистер Торенс будет готов тебя принять через несколько минут.
Греко отвел меня в круглый конференц-зал – в центре этажа, поэтому без окон. Мы расположились за большим столом.
Скорее бы с Торенсом познакомиться. Может, буддистский эколог придаст конторе человечности. Осознав, что за все отвечает он, я расслабился.
– Я и не знал, что он в Нью-Йорке. Часто приезжает?
– А, нет. У него по расписанию один приезд в год. Обычно живет в Швеции. Настоял, чтобы по контракту разрешили работать дистанционно. По экологическим соображениям. Сэкономить топливо и доказать, что это возможно.
В динамиках на потолке нежно блямкнул гонг. Греко нажал на круглую столешницу, и оттуда поднялся плоский дисплей с зеленым логотипом.
Логотип растворился, сменившись немного зернистым изображением Тора Торенса. Он сидел за большим деревянным столом на открытой веранде, к восхитительному озеру спиной. По столу раскиданы бумаги, придавленные камнями, книгами и глиняными кофейными кружками.
– Здравствуйте, мистер Ваганян! – сказал Тор. – Это мистер Коэн с вами?
– Да, сэр, это он, – ответствовал Греко. Глаза его распахнулись в восторге и угодливости.
– Приятно познакомиться, мистер Коэн.
– Джейми, – сказал я. – И мне ужасно приятно, мистер Торенс.
– Тор, – сердечно откликнулся он. – Я бы сказал, мне жаль, что я не имею возможности встретиться с вами лично, но мне вот не жаль. – Он махнул в сторону озера. Я кивнул и улыбнулся. – И я уверен, мистер Ваганян показал все, что вам необходимо увидеть.
– О, конечно, он показал, да.
Эль-Греко сидел и лыбился.
– Ну, Джейми, я просто хотел по-человечески с вами пообщаться. И сказать, что, если возникнут проблемы, вы всегда можете со мной связаться. Как вы, американцы, выражаетесь, я – последняя инстанция. Нужно ли вам от меня еще что-нибудь?
– Э… ну… я просто хотел еще раз заверить насчет Федеральной резервной системы. Я знаю, сегодняшнее выступление…
– Извините, Джейми, но я спрашивал, нужно ли вам что-нибудь от меня. Я у вас ничего не просил. Мне ничего не нужно.
– Я подумал, может, вы видели репортажи по телевизору, и хотел вам сказать, что мы над этим работаем.
– Я абсолютно доверяю и вам, и вашим сотрудникам, Джейми. Правда. Если этой сделке не суждено состояться, мы об этом вскорости узнаем. Я не беспокоюсь.
– Приятно слышать. Видимо, я просто хотел…
– Убедиться, что я не занервничал и не передумал. Я понял. Что-нибудь еще?
– Наверное, нет. Я безумно рад с вами встретиться. Я много лет был поклонником вашей работы. И особенно приятно знать, что такой человек…
– А-ай! – заорал Торенс. Ветер свалил самодельное пресс-папье, и груда бумаг взметнулась в воздух. – Это был квартальный отчет!
Мы с Греко ждали, пока Тор оклемается.
– На чем мы остановились? – спросил он. – Ах да. Моя работа, ваша радость. Я ценю ваши добрые слова. Они совершенно необязательны. Мы теперь партнеры. И, как в любом новом союзе, попробуем развлечься и посмотрим, как все обернется, ага? Большего и желать нельзя.
– Да, наверное, нельзя, – сказал я.
– Ну, чудесно, – улыбнулся Тор. Новый порыв ветра разворошил бумаги. Торенс передвигал по столу пресс-папье. – Пойду еще камней наберу. Увидимся в Нью-Йорке!
Он нажал кнопку на столе и исчез.
– Ух ты, – сказал я. – Это он был?
– Единственный и неповторимый.
– Даже лучше, чем я думал, – сказал я. – Совсем естественный. Здравый такой. Вовсе не интернет-бизнесмен. Представление о ценностях есть. Даже чувство юмора.
– Я рад, что он тебе понравился, – сказал Греко. – Он очень особенный. Приятно встретить идола и в кои-то веки не разочароваться.
Я кивнул старому другу. Эта невероятная преданность меня проняла. По-своему трогательно. Я со своими подозрениями – просто закоренелый циник. Что ужасного в любви к работе, компании и боссу? Ясное дело, сам я к Морхаусу так не проникнусь – пусть он меня и зауважал.
Греко нажал другую часть столешницы, и над ней медленно поднялся пульт управления.
– Позволь показать тебе Алгоритм. – Греко нажал пару клавиш, и в зале потемнело. На стене замелькали картинки.
– Сначала мы тестировали его в играх, – рассказывал Греко, пока подростки в фильме мочили друг друга в стрелялках. – Разбирались, как встроить в интерфейс поощрение и порицание, как стимулировать интерес, ставить привлекательные цели и так далее.
На стене появились молодые люди чуть постарше. Эти играли в военные игры.
– Контракты с Министерством обороны позволили нам применить те же принципы к задачам, где важную роль играют время и развитые рефлексы, – к примеру, наведение ракет, управление самолетами и анализ боевых сценариев.
Бомбы вокруг летели по графическим траекториям, попадали в цель. Презентация психоделики.
– В конечном счете мы начали работать над автоматизацией и акселерацией человеческих реакций, дабы они соответствовали компьютерным расчетам. Фокус был в том, чтобы научить нервную систему человека предугадывать запросы компьютера.
– Чтобы люди реагировали на волю машины?
– Джейми, у машины нет воли. Она подчиняется программам.
– А потом пользователь подчиняется машине?
– Разумеется, если машину правильно запрограммировали.
– Тогда зачем вообще в этом уравнении человек?
– Хороший вопрос, – сказал Греко. – На сегодняшний день в контексте военных задач людям приятнее думать, что во всей последовательности действий присутствует человеческое существо. Как бы есть смотритель. Но поскольку это существо целиком погружено в алгоритм, оно с тем же успехом может быть элементом машины. Оно эмоционально вовлечено в деятельность – имитировать это мы научились на компьютерных играх, – однако на результат абсолютно не влияет. Разве что добавляет временные задержки и редкие погрешности. Но мы над этим работаем.
– А как это вписать в торговлю или, в нашем случае, в торги?
– Я рад, что ты спросил, Джейми. – Греко заговорил, словно дурной актер из производственной документалки. Снова потыкал клавиши. – Процесс состоит из четырех стадий: Расширение, Вовлечение, Закрепление и Развитие. – Слова одно за другим появлялись на экране.
– Первая задача – расширить полезную плоскость человеческого внимания. Например, посредством смены окружения; поиск новых форм передачи – скажем, выделения фрагментов, встроенных экранов, множественных изображений…
На стенах возникла реклама на дисплеях сотового телефона, биржевой бюллетень поверх ветрового стекла и мониторы над писсуарами.
– А можно работать над расширением объемов человеческого восприятия. – На стене появился человеческий мозг. Туго свитые нити серого вещества мотком пряжи медленно раскручивались по стене. Пиктограммы автомобилей, символы и цифры ложились на дрожащую мембрану. – Это делается с помощью химических веществ, корковых стимуляторов, высокочастотной стробоскопии или слуховой манипуляции.
– Вы меняете людям мозги?
– Все меняет людям мозги, – снисходительно бросил Греко. – Пицца, автомойка, чертово колесо. Все меняет тебе мозги. Только мы это делаем сознательно. Целенаправленно.
– Ладно. – Я оставил свои опасения при себе. – А дальше что?
– После расширения следует вовлечение. – На картинке появились люди за компьютерами, увлеченные навигацией в Повсеместно Протянутой Паутине. – Это легко. Протестировать и ввести цвета, частоты и архитектуры, вызывающие наибольший отклик. Измеряется кликабельностью, продажами или чем угодно, зависит от цели. Ничем не отличается от тестирования по почте.
– Максимизация пользовательского отклика, – сказал я, пытаясь свести "вовлечение" к обычной методике продаж. – Ладно, а дальше?
– Мы поощряем и, надеюсь, увеличиваем желаемый отклик вторичным закреплением. – Аккомпанементом затренькали веселенькие колокольчики, и на стенах возникли улыбающиеся люди: азиатская пара, обнаружившая на счету дополнительный кредит; старик, в приложении к электронному письму увидевший голую девку. – Мы выяснили, что секс и насилие – наиболее эффективные средства вторичного закрепления, однако стараемся уводить людей к более потребительским стимулам – скидкам, дополнительным милям, очкам. Перенаправлять ко всевозрастающим тратам или к дальнейшему взаимодействию с программой.
Кажется, я засек гигантского робота с логотипом "Макдоналдса" вместо головы. Полицейская машина Основной Сети из моего сна! Я крутанулся в кресле. Нет – просто девочка открывает пакет макдоналдсовской картошки и вытаскивает пластиковый жетон с надписью "5 очков!".
– А затем программа действует сама, – сказал Греко. – Развивается, общаясь с пользователями.
Он поднялся, и вместе с ним в зале встало электрическое солнце.
– Куда развивается? – спросил я.
– О чем ты? Думаешь, у эволюции есть цель?
– Ну… да.
– И какая же?
– Не знаю. Мне хочется верить, что мы движемся к более совершенному выживанию или сознанию. Или к духовной истине.
– Ты бы науку в памяти освежил, – посоветовал Греко, выводя меня из конференц-зала. – По-моему, уже выяснили, что сознание – побочный продукт эволюции. А не ее цель.
– Но ты говоришь, что Алгоритм "Синаптикома" развивается. В каком направлении? Чего он хочет? Больше продаж? Параметры у него какие?
– А. Мы такие параметры больше не используем. Единственный показатель, который алгоритм запрограммирован измерять, – пользовательский интерес. Ближе к развлекательной парадигме. Мы измеряем уровень вовлеченности в саму программу. Она подстраивает свое поведение под каждого пользователя в соответствии с плотностью и длительностью их взаимодействия.
– Как щенок, – сказал я.
– С потребителями – да, возможно, – кивнул Греко, оглядывая офисный этаж. – Но не всегда. Здесь, например, мы ее считаем скорее наставником.
– Здесь? Вы что, здесь ее используете? На себе? В "Синаптикоме"?
– Конечно: так проще тестировать ее эффективность. А поскольку она создает конкурентное преимущество с точки зрения лояльности сотрудников и плодотворности работы, глупо ее не использовать.
Я посмотрел на зеленорубашечников за машинами. Совсем к мониторам прилипли, да еще улыбаются. Печатают яростно, однако без усилия. Ни семейных фотографий на столах, ни брелоков, ни кактусов, ни мягких зверюшек. Ничто не отвлекает от разработки и продажи программ.
– Вы используете ее на себе, чтобы лучше работать? – спросил я. – Как-то странно, а?
– Только если придерживаться старой марксистской конфронтации труда и управления. Здесь труд и есть управление. Мы все стремимся к одному.
– Греко, теория офигенная…
– Это не теория, Джейми. – И он возложил руку мне на плечо, будто намереваясь исцелить. – Давай глянем, готов ли твой диск.
За углом обнаружились три молодых программиста – двое мужчин и женщина в одинаковых зеленых рубашках и галстуках.
– Здравствуйте, мистер Ваганян! – хором сказало трио.