– Абсолютно. Только так и честно. Подлинный человеческий дух. Пока он не изуродован социальными и невротическими фильтрами.
– И ты в это веришь?
– Все сводится к тому, что у нас у всех общего. Потому-то мы и в одной команде.
– Да ладно, Алек, – сказал я, моя руки. Раковина активировалась инфракрасным детектором. – Старо, не находишь? В уравнении должен присутствовать человеческий разум. Он нас заставляет жениться, строить школы, писать законы. Природа бывает жестока. А рацио и сознание не дают нам при первом удобном случае друг друга поубивать.
– Позволю себе не согласиться, – отозвался Алек, застегиваясь. – Я верую в доброту людей, каковы они есть. Именно рацио и суждения заставляют нас друг друга убивать. Перечитай Руссо и избавляйся уже от этого своего кошмарного комплекса вины. Он тебя тормозит.
Алек снова открыл мне дверь.
– А руки вымыть не хочешь? – спросил я.
– Я сначала вымыл. Хуй – мой самый чистый орган.
Шагая по коридору, я обдумывал глубокий смысл этого замечания. Я мыл руки, дабы защитить других от себя, а не свои гениталии от чужой грязи. Неужто Алек во всем прав?
– Джейми! – позвал женский голос у нас за спиной. Карла. Вот черт. Что она тут делает? Диверсию задумала?
– Привет, Карла, – сказал я. – Прости, что не перезвонил. Совсем закрутился. – Она классно выглядела. Расслабленная – не то что на бирже.
– Да ничего. Хорошо, что пришел. Группа уже работает. Пошли.
– Группа?
– Моя фокус-группа, – сказала она. – Ты сообщение получил? Я наняла "ДДиД" для изучения всех, с кем встречалась за последний год. Узнать их впечатления. Реакцию. Больше часа не займет.
– Я читал в "Таймс", – сказал Алек. – Хит сезона.
– Я тут как бы занят, – извинился я. – Нам с Алеком к вечеру еще два ролика снимать.
– Все в порядке, Джейми, – завредничал Алек. – Анализ все равно только к полудню будет.
– Спасибо, Алек, – сказала Карла и взяла меня за руку. – Вот сюда.
И она поволокла меня по длинному коридору. Алек ухмыльнулся – мол, не я же с ней спал, – и отправился в свой наблюдательский рай.
– Ты уверена, что я подхожу? – взмолился я. – Ну мы ведь и не встречались толком. Только одну ночь. Вряд ли от меня будет польза.
– Не глупи. Твой честный ответ мне сильно пригодится. Правда.
– Можешь напоить меня кофе и выспросить, что захочешь. Я все честно скажу. Я как раз сегодня утром думал.
– Оставь это для группы, – сказала она и распахнула дверь с табличкой "Отклики на Сантанджело".
За столом сидели еще трое. Один – лет восемнадцати, не больше, еще один – минимум под шестьдесят.
– Здравствуйте, – приветствовал я мужчин, входивших в Карлу за последний год.
– Джейми? – Третий развернулся в кресле. Джуд!
– Ты? Ты спал с Карлой?
– Ага. – Он пожал плечами. – Познакомился, пока ты в Монтане был. Она хотела нас на биржу вывести.
– Но ты знал, что мы с ней…
– Только потом узнал. Просто, типа, так вышло…
– До начала никаких разговоров. – Появилась молодая ведущая с планшетом. Поправила наушники. – По окончании сессии болтайте, сколько душе угодно.
– Но мэм, – вмешался я. – Мы двое знакомы. Вы уверены, что это не помешает…
– У нас есть аналитические фильтры для учета дружбы и соперничества, – невозмутимо парировала она. Соперничества? – Просто отвечайте непринужденно и честно, как только можете. Если будете стараться, каждый получит чек на тысячу долларов.
Я ошеломленно смотрел, как Джуд потягивается в кресле. Почему он не сказал? Они двое говорили обо мне?
Не успел я определить свою роль в этом треугольнике, ведущая приступила к допросу:
– Начнем с методик соблазнения…
Карлиных партнеров попросили рассказать, какие ее действия их возбуждали, а какие нет. Я с изумлением узнал, что маневр с рукой в кармане применялся ко всем четверым и сработал на всех, кроме самого молодого – тот сказал, что перепугался. Правда, когда ведущая надавила, парень все-таки сознался, что, несмотря на страхи, у него встал.
– Теперь ее стиль, – продолжала ведущая. – Что вам ближе – распущенные волосы или собранные?
Карлины бывшие обсудили сравнительные достоинства собранных ("хочется их распустить" и "библиотекарши возбуждают") и распущенных ("не знал, что у нее их так много" и "естественнее, и явно готова к сексу") волос. Бесстрастная ведущая спрашивала и спрашивала, предлагая нам оценить все Карлины поступки по очереди, говоря о них, будто о характеристиках продукции. Как ни странно, единодушие в наших рядах меня утешило. Особенно когда речь зашла про утро.
– Я понял, что она хочет сворачивать дела, – сказал Джуд. – Она так держалась, словно мы сделку провернули.
– Ага, – согласился я. – Утром я бы повторил, но она сидела себе и газету читала. Я от этого почувствовал себя каким-то ничтожеством.
– А вы не восприняли это как избавление от ответственности? – спросила ведущая.
Я обернулся к одностороннему зеркалу. Карла сидит там, я знал. Так вот что она пытается сказать? Что я свободен от обязательств?
– Я хотел ответственности, – сказал самый старший, технический директор компании, выпускающей микрочипы. – Я думал, может, ей хочется, чтобы ее удержали. Со мной такое бывало. А при свете дня сделал вывод, что я для нее слишком стар. Или что она проглядела наши финансовые отчеты и решила, что я недостаточно богат.
– Очень хорошо, джентльмены, – сказала ведущая. – Наш час подходит к концу. Последний вопрос к группе: почему вы больше не захотели с ней встречаться?
Ух ты. Ни один. Бедняга Карла. До фокус-группы опустилась, лишь бы узнать, почему ей не обламывалось по второму разу. Может, я тогда неверно понял эти ее утренние штучки? Может, то был не наезд, а просто дебильная защитная реакция? Ее способ сказать, что она ничего не требует? Надо быть честным. Откровенно высказать Карле все, даже если это больно.
– Она себя вела, как распоследняя сука, – сказал я. – Вот почему. Я с ней нервничал. Чего ей надо было? Мальчика-пажа? Или типа господина? Я мог по-любому, а она просто дверь перед носом захлопнула. – Ведущая ко мне применяла какой-то свой метод. Я не мог заткнуться. – Может, я вообще с ней ебаться не хотел, ясно? Может, я ее работу хотел получить.
Я высказал тайную правду – и без малейшего стыда. В меня не тыкали электродами, но ведущая как-то так выстроила допрос, что я раскрылся, как не раскрывался много месяцев. Может, Алек прав насчет фокус-групп. Что плохого в честности, в конце концов?
– Я бы с ней встретился, – сказал Джуд. Он один так выступил. – Если б не ее история с Джейми. По-моему, она сексапильна. И умна. Я бы с ней точно состыковался. – Джуда тоже к честности понукали? Он ее хотел – и я захотел тоже. Но признаться заново не было никакой возможности.
– Спасибо, джентльмены, – сказала наконец ведущая, открыв дверь. – Свои чеки можете забрать на выходе.
Все ушли, а мы с Джудом остались в зале. В реальной жизни я прикидывался невинным дитем, а Джуд – гонимым хакером. В фокус-группе мы узнали друг о друге кое-какие новости.
– Так ты ее из-за работы трахнул? – спросил Джуд.
– Да нет же.
– Ты сам сказал.
– Все равно она первая ко мне подкатила.
– Без разницы. Я тебя не осуждаю.
Я глянул на часы.
– Тебе еще куда-то нужно? – спросил Джуд.
– У нас там дальше по коридору другая группа. Потом уедем, надо пару реклам зафигачить. Пиар и все такое. – Надо бы что-то про Тесланет сказать, но я в детали проекта особо не вникал. – С Тесланетом разберемся где-то на следующей неделе. Под него сейчас бумаги рисуют.
– Клево, – сказал Джуд. И все. Я сейчас сойду с ума.
– А что вам Карла предлагала? – наконец выпалил я.
– Она считала, надо запускать Тесланет независимо. Говорила, ты вернешься с жирной сделкой, но если мы верим в продукт, лучше самим его на рынок выводить.
– Вот оно что. – Пожалуй, она права. Но не отдадим "Интертейнинку" Тесланет – не видать нам позитивной прессы о сделке с "Синаптикомом". Карточный домик.
Если показать Джуду выход, решил я, он скорее ломанется ко входу.
– Смысл в этом есть, – сказал я. – Ты думаешь, лучше сделать так?
– Мы думаем, лучше сделать так, как ты считаешь нужным, Джейми. Мы тебе доверяем. – Джудово доверие вонзилось мне ножом в живот.
– Ну, два лимона – это не кот начихал, – сказал я. – И ситуация на рынке изменилась. Маленькие компании больше из ниоткуда не выпрыгивают. Прошли времена, когда на биржу за сутки выходили.
– У тебя мяч, Джейми. Ты и беги.
И побегу. Еще бы я не побежал.
Все исследования и аналитика "ДДиД" по поручению "МиЛ" дали в итоге основу для двух 28-секундных рекламных роликов. Первый назвали "Бери свой тортик и ешь". Поразительно арийской внешности пятнадцатилетний пацан – символ подросткового бунта – сидит один за кухонным столом, непокорно пожирая шоколадный торт, а у него за спиной в телевизоре показывают выступление Бирнбаума. На картинку накладывается текст. Сообщения варьируются в зависимости от социально-экономического статуса семьи зрителей (статус определяется по серийному номеру кабельной коробки, текст отбирается из диалогов в фокус-группах и усиливается).
– Классические "подстройка и ведение", – объяснял Алек, сидя в режиссерском кресле кабинки для клиентов – небольшого возвышения с деревянными перилами, куда нас загнали, чтобы на съемках мы под ногами не путались. Алек чертил на планшете: так посмотришь – вроде простенькие пейзажи, а перевернешь – неприличные наброски: люди, сидящие на унитазах или совокупляющиеся в немыслимых позах. – Отсчитываем от мыслей и чувств самих зрителей. Возникает понимание и доверие. Разбиение и перетасовка визуальных образов при заключительной обработке дает тот же результат на уровне нервной системы.
– Значит, просто сочувствие такое, – сказал я. – С щепоткой НЛП-гипноза в придачу.
– По сути да. Мы говорим то, что слышали в фокус-группах. Типа, "на меня смотрят дети", "такой богатый выбор", "я не различаю цифр".
– А люди не перепугаются? – Я старался не подорвать его новообретенный авторитет.
– Уже перепугались. Мы это признаем, сводим их всех вместе и ведем дальше, к вещам типа "они думают, я не могу решать за себя" и "чьи интересы они обслуживают?" И люди выходят из страха к праведному негодованию.
– К злости?
– Именно. – Алек взял меня под руку. – А едва мы запалили злость, можно их гнать, куда вздумается. Это когда парнишка подносит кусок торта ко рту, а мы накладываем фразочку типа "кто меня защитит?", "никто, кроме меня" или "я умею думать сам". В редких словах социальной рекламы Национального общественного радио и в Сан-Франциско мы используем: "Если тебе хорошо, значит, все хорошо".
– И только-то? – Неубедительно. – И люди кинутся защищать онлайновые торги?
– Не просекаешь? Пацан. Он ест торт! Он на кухне, а родители ушли! Все складывается. Это шутка, это медиафишка, но это реально!
– Наверное. – На съемочной площадке блондин сидел в декорациях сельской кухни. Камера покатила ближе, парень медленно жевал шоколадный торт – кусок за куском. Затем поднял руку.
– Снято! – объявил голос режиссера. Помощник ринулся к площадке с большой алюминиевой мусорной корзиной.
– Что происходит? – спросил я.
Парень склонился над корзиной и выблевал пару-тройку кварт бурой жидкости.
– Ох, блин, – выругался я, еле подавив собственный рвотный рефлекс. Режиссер обернулся и сердито зыркнул.
Вся съемочная группа безмолвно и недвижно наблюдала, как мальчишка избавляется от торта. Когда судороги утихли, парень оперся локтями на корзину, вытер лоб и тяжело вздохнул.
– Малыш, ты в норме? – спросил режиссер. Пацан показал большой палец. Настоящий профи.
– Ну хорошо, – рявкнул режиссер. – Еще дубль! Грим!
Две женщины ринулись парнишке на помощь. Одна вытирала блевоту с губ, другая заново пудрила и румянила. Помощник поставил свежий кусок торта и убрал мусорную корзину. Режиссер покатил камеру, и все началось заново.
Тем временем в монтажной наверху лепили второй ролик – "Народ един, рынок один". Он базировался на другом потребительском открытии "ДДиД": участники сетевых торгов страдают от эмоционального раскола. С одной стороны, их заваливают данными об инвестициях по самое не могу, и они уже боятся решать самостоятельно. С другой же стороны, они глубоко убеждены, что их шестое чувство – идеальный показатель шансов акций на успех. Избавившись от "тирании противоречивой информации", как выразилась Марта, они почувствуют, что свободны.
Творческое воплощение новых съемок не предусматривало. Вместо них использовалась нарезка знаменитых репортажей о восстаниях: демонстрация на площади Тяньаньмэнь, падение Берлинской стены, бдения со свечами на улицах Чехословакии, бунты против Всемирной торговой организации в Сиэттле и Широкополосный мятеж в Омахе. Поверх кадра бежали ярко-зеленые цифры НАСДАКовского тикера. Сцены становились ярче, и тикер начинал пульсировать в ритме сердцебиения, стук сердца все громче и громче. Голос знаменитой актрисы, игравшей капитана корабля в свернутом сериале "Звездный путь", говорил за кадром: "Америка – древо, что корнями в морали, а ветвями в свободе. Мы единый народ, наша цель прекрасна. Мы достигнем небес, и тогда нас не остановить. Отпусти народ мой".
– Гениально! – провозгласил Тобиас Морхаус на следующее утро в шесть, когда мы прогнали ролики у него в конференц-зале. – Когда в эфир?
– Первый пойдет на финансовом канале "Си-эн-эн" с сегодняшнего утра, – просиял Алек. – Второй сегодня появится на крупнейших каналах в новостях.
– Фантастика! – сказал Морхаус, перематывая пленку, чтобы посмотреть еще раз. – А где написано "Морхаус и Линней"? Вы там в конце добавили?
– В этом прелесть, пап. Мы это вообще нигде не пишем.
– Это что ж за реклама такая? – растерялся Тобиас.
– Ты вдумайся. – Алек поднялся и медленно обошел стол. – Не продвигается никакой брэнд. Реклама позиционируется как социальная. Благородный проект анонимной фирмы, которая просто и честно транслирует глас народа.
– Но как все узнают, что это мы? – Морхаус засопел. Креатив – само собой. Но платить большие деньги за анонимную рекламу – дурацкий бизнес в чистом виде.
– Ты что, не понимаешь? – Алек говорил на добрых пару октав выше обычного. – Вторичные СМИ! Это революционная кампания. Все захотят выяснить, кто делает рекламу. Будут расследования, сюжет в "20/20", а потом какой-нибудь репортер – которого, ясное дело, мы и выберем, – "обнаружит"! – Алек нарисовал в воздухе кавычки. – И тут все на свете давай писать, что "Морхаус и Линней" так распереживались из-за свободы американской общественности от оков парализующего регулирования, что сняли рекламные ролики, не рассчитывая на вознаграждение!
– Ты как думаешь, Джейми? – спросил Тобиас чуть потише. – Сработает?
Алек даже не обернулся, не покосился, как он умеет – дескать, лучше со мной согласись. Но его затылок многое мне высказал.
– Я считаю, это прекрасно, – ответил я. – Мы получимся просто герои нашего времени.
– Или трусы. – Тобиас почесал волосатые костяшки. – Терпеть не могу стрелять из-за стенки по горшкам. Очень… неспортивно.
– Это новый мир, пап. – Алек сел напротив него. Я думал, он сейчас возьмет отца за руку. – Ты уж мне поверь. Это мой бизнес.
И тут я увидел в зеркальном стекле рыжую вспышку. Карла в биржевом жилете пронеслась мимо конференц-зала, показав нам средний палец. В кильватере летела ее грива.
– Что на нее нашло? – спросил Алек.
– Пойду узнаю. – Я вскочил и бросился следом. Может, Карла проглядела мое вчерашнее выступление насчет ебли из-за должности.
– Стой! – позвал я. – Карла!
Она остановилась, не обернувшись.
– Парни, вы нарочно так делаете, чтобы меня достать, правда? – Она чуть не плакала.
– Что такое? Карла, что мы сделали?
– Директорский туалет. Сам знаешь…
– Я не знаю. Расскажи. – Такая беззащитная.
– Вы сиденье не опускаете, – сказала она. – Намек, да? Что это – мальчиковая территория?
– Я вообще туда почти не хожу. А когда ходил, не знал, что надо сиденья опускать.
– Ну да, конечно. Я ваши игры знаю. Я записки посылала, между прочим. Кадровый отдел целиком за меня. Я, кстати говоря, засудить могу его жирную задницу.
– Из-за сиденья унитаза?
– Не сомневайся. И притом выиграю.
Секунду мы молчали. Я улыбнулся.