– А? – громко изумился я, оборачиваясь к швейцару. – Тобиас Морхаус. Он членом клуба тридцать лет был. Что они такое говорят?
– Простите, сэр, – ответил швейцар. – В текущих списках его нет.
– Но мне нужно с ним увидеться. Он по выходным всегда тут. Тобиас Морхаус. Вы же его знаете. Вы должны.
Швейцар с бычьей головой попятился и занял свое место у дверей.
И что делать? Я проглядел номера в мобильнике и позвонил домой Брэду. Ответил автосекретарь.
– Да чтоб тебя. – Я опустился на тротуар. Закрыл лицо руками и подождал, когда появятся слезы. Они не появились.
– Эй, пацан. – Швейцар постарше. Высокий негр, единственный с человечьей головой. Я взглянул ему в лицо. Странная мысль: может, этот дядька – несчастный помощник официанта, что когда-то мерялся хуями с Морхаусом? Кажется, негр почти кивнул, будто понял, о чем я думаю. – На аэродроме посмотри.
Я дернул плечом, отгоняя миг магического узнавания, словно паранойяльный припадок или, в лучшем случае, дежа-вю, прыгнул в желтое такси и стал репетировать свое заявление об отставке. Цена человеческих страданий просто… нет. Моя производительность была подорвана… нет. Ваш сын Алек… нет.
Я никому ничего не должен объяснять. Уж точно не Морхаусу. Другое дело – таксист; почти всю дорогу мне пришлось им рулить: сначала на шоссе Вест-Сайд, потом на мост Джорджа Вашингтона и до самого аэропорта Тетерборо.
Безработица упала, а вместе с ней – и качество сервиса. Диаграммы того и другого тесно коррелировали, как относительные курсы связанных валют. Чем проще получить работу, тем ниже качество исполнения. Этот неумный водила тому наглядное свидетельство. И где выход? Пусть люди боятся потерять работу? Как заставишь людей дорожить зарплатой в условиях нулевой безработицы? По-моему, проблемы бы не было, вкладывай таксист в свою фирму деньги. Но, с другой стороны, что станется с его странной жаждой?
Морхаусов "Илюшин-2" стоял в дальнем углу летного поля. Два человека из наземной команды разогревали массивный зеленый самолет, а Морхаус проверял закрылки и пропеллеры. Я расплатился с таксистом и зашагал по бетону. Вблизи советский штурмовик оказался огромен и грозен. Фюзеляж – десять с лишним метров, размах крыльев – где-то пятнадцать. Закругленный, выпуклый нос, раздутый, словно больная печень. Однако стволы орудий, торчавшие из всех щелей, придавали старушке некую властность.
– Прокатишься напоследок? – спросил Тобиас. Он знал, что я пришел увольняться.
– Нет, сэр, спасибо. Я просто хотел вам сказать…
– Что тебе очень жаль? – Тобиас натянул кожаный шлем и уже взбирался в кокпит. – Джейми, я читал газету. Мы все читали. Это конец. Не переживай, я тебя прощаю.
– Вы прощаете меня?
– Вы, ребята, не поняли, что натворили, да?
– Это не я! – заорал я.
Тобиас пристегивался.
– Коэн, я тебя не слышу. Залезай или до свиданья. – Он завел мотор. Последнее, что мне сейчас нужно, – кататься на советском штурмовике, особенно с пилотом, который ведет себя, как отъявленный маньяк. Но я не мог допустить, чтобы старик верил, во что он там верил. Я забрался в кабину и сел рядом с Тобиасом.
– Надень. – Он протянул мне маску и наушники с микрофоном. – И пристегнись.
Я возился с кожаными ремнями, а Тобиас потянул за рычаг, накрыв кабину стеклянным колпаком. Развалюха вздрогнула, зашевелилась, Тобиас бешено рулил по летному полю, пытаясь выбраться на полосу.
– Держись, – посоветовал Тобиас, когда мы выровнялись на рваной белой линии.
Он защелкал переключателями на панели и потянул длинный металлический рычаг. Самолет ринулся вперед, взревел мотор. Заклепки на металлическом корпусе вибрировали, мои зубные пломбы тоже. Мы рискованно лавировали по взлетной полосе, набирая скорость. Затем кошмарный грохот – колесо покатилось с бетона в траву. Мы вихляли туда-сюда, крылья скрипели, едва не хлопали. Чистой силой воли Тобиас ухитрился поднять самолет до того, как тот врезался в бетонную стену.
– Еле проскочили, – заорал мне Морхаус в переговорное устройство.
– "Илюшин-23 Виски". Взлет разрешен, курс 07, восемь тысяч футов, как поняли? – осведомились из диспетчерской.
– "Илюшин-23". Взлетаем, курс 07, восемь тысяч, вас понял, – отозвался Тобиас, по абсурдно вертикальной траектории уходя на заданную высоту.
Я почувствовал, как барабанные перепонки натянулись, приспосабливаясь к внезапной смене давления, но сосредоточился на более настоятельной задаче: не извергнуть содержимое желудка в маску. Я мертвой хваткой вцепился в металлические поручни над головой.
– Небольшая перегрузка, пацан, – объяснил Тобиас. – Через минуту закончится.
Минута длилась гораздо, гораздо дольше. Тобиас промахнулся мимо высоты и дернул штурвал. Позади нас внезапно вздыбился хвост – мы почти уперлись носом в землю. И тут умолк мотор.
– Ах ты черт, – сказал Тобиас. – Мы заглохли.
Секунда мирной тишины – и самолет рухнул носом вперед. Я видел, как в ветровом стекле надвигается земля, потом небо. Нас мотало. Мои губы машинально складывали "Шма", а Тобиас щелкал переключателями и дергал рычаги.
Мотор чихнул и фыркнул, опять чихнул, опять фыркнул. Затем раздался несомненный тромбонный гул самолета, что против ветра рвется к земле.
– Давай, мудила! – Тобиас топнул ногой и щелкнул рычагом.
Самолет взревел и ожил. Тобиас вроде удивился, огляделся, будто очухиваясь. В стекле над головой показалось небо, потом земля, потом опять небо. Тобиас пялился на панель управления, руля вправо и влево, вдавливая штурвал себе в грудь, а самолет – прямо в небеса, к солнцу.
– Поехали! – гаркнул Тобиас, осторожно давя на штурвал и выравнивая самолет. Снова щелкнул переключателем. – Диспетчерская, это "Илюшин-23 Виски". Мы на восьми тысячах, курс 07.
– "Виски 23"! Господи боже! Ребята, вы в норме? – Перепуганный голос с земли выбился из протокола.
– Управление проверяли, – спокойно ответил Тобиас. – Вернемся – свяжемся.
– "Виски 23". Удачного полета. – Голос еле прорвался сквозь нестройный матерный хор.
– Что лучше заглохшего мотора вселяет в душу страх божий, а, Коэн?
Говорить я не мог.
– Я думаю, надо бы к Катскиллам слетать, оглядеться, – сказал Тобиас. – У тебя небось родные туда в отпуск ездят, а? В отель "Конкорд"?
Я кивнул.
– Понимаешь, "Илюшин-2" был штурмовик. – Тобиас похлопал видавшую виды панель. – В начале сороковых Советы выпустили таких целую кучу. Не для воздушных боев, а скорее для атаки наземных целей. Их первый бронированный истребитель. Но у него был изъян. Советы не знали, пока не выпустили "Илюшина" против немцев над рекой Березиной. Штурмовики уничтожили склады с боеприпасами, но немецкие военные самолеты бросились в погоню. Тут-то и обнаружилась ахиллесова пята "Илюшина". В нем удираешь, не оглядываясь. "Илюшина" уничтожали сзади. И тогда в него встроили второе сиденье. Твое разворачивается, ты можешь стрелять назад.
– Угхм. – Я инстинктивно кивнул, одобряя модификацию.
– Такова была твоя работа, Коэн. И Алекова. Следить, не атакуют ли со спины.
– Что вы пытаетесь мне сказать? – Я надеялся, Тобиас перейдет к делу. Если оно вообще есть.
– Понимаешь, Джейми, у такого самолета есть преимущество. Он атакует сверху. Как медведь.
Тобиас щелкнул по металлической крышке – на штурвале открылась красная кнопка. Морхаус надавил большим пальцем. Орудийные турели под крыльями принялись палить.
– Прекратите! Там люди внизу!
– Не дергайся, Коэн. Я холостыми.
Я оглянулся на одно орудие. Сквозь него ползла металлическая лента.
– Считается, что атака сверху – это нечестно, – сказал Тобиас. – А по-моему, в ней больше достоинства. В некотором роде. Ныряешь сверху. Тебя видят. Честнее, чем снизу. Понимаешь, о чем я?
– Нет, сэр, не понимаю.
– Покупателей на бирже потому и зовут быками. Дошло? Бык атакует с земли. Поддевает и кидает вверх. Медведь бьет сверху. Встает на задние лапы и наваливается. – Тобиас отпустил штурвал, чтобы показать.
– Это не я подставил Бирнбаума, сэр, – взмолился я так, будто от этого зависела моя жизнь. Как оно, судя по всему, вполне могло быть.
– Я всегда считал, что вы двое – пара, – сказал Тобиас. – Я же видел, как он на тебя смотрел. Даже в ту первую неделю в Виньярде.
– Мы не…
– Я с этим смирился. Некоторые могущественнейшие люди были педиками. Форбс, например.
– Мистер Морхаус…
– Я говорил себе: ну, по крайней мере, Алек нашел славного еврейского мальчика. – И Тобиас расхохотался.
– Я не голубой.
– Мне плевать, Коэн. Это все мелочи. Гомосексуализм я бы как-нибудь пережил. А вот остальное меня убивает.
Вдалеке показалась горная цепь.
– Я искал вас в Кучерском клубе, – сообщил я. – Мне сказали, вы больше не член клуба.
– Ну да. Вы, ребята, перешли все границы. Кто-то же должен за это заплатить. Все равно меня там не сильно хотели.
– Мистер Морхаус, вам эти люди не нужны. У вас реальный бизнес. Реальный доход. – Я словно отговаривал его от самоубийства.
– Мне поебать. Это же все для Алека было.
– Вы поэтому расстроились?
– Он меня свалил, пацан. Понимаешь? Мой собственный сын. В канализацию смыл. Так меня ненавидит.
– Он вас любит, мистер Морхаус. Он думал, вы над ним смеетесь.
– Господи, я не смеялся. Я радовался за него. Я ввел его в игру. Я только потому тебя и нанял. Ради Алека. В нем твоего рвения нет.
– Ой, вот рвения в нем хоть отбавляй. От вас унаследовал. – Я обязан внушить Морхаусу причину жить дальше. – Может, вам двоим легче будет, когда я уйду.
– Не-а. Он уже все сказал.
Тобиас нацелился на самую высокую вершину Катскиллов. Подтексту я больше не доверял.
– Мистер Морхаус, я молод. Вы не можете принимать такое решение за меня.
– За жизнь цепляешься? Добрый знак.
– Послушайте. – Надо разгребать этот бардак. – Я пришел увольняться, а не умирать. Я хочу выйти.
– Откуда выйти, Коэн? Куда ты собрался? – И в самом деле – куда?
– Не знаю. Плевать. Я хочу назад.
– Как знаешь, пацан. – Тобиас открыл стеклянный колпак. Я содрогнулся на холодном ветру. Снежный пик приближался.
– Вы что делаете? – Анус у меня спазмодически сокращался. Я был в ужасе.
– Джейми, я переписал на тебя комиссию за Тесланет. Бумаги у тебя на столе. Два миллиона в кармане. Вам, ребята, хватит что-нибудь начать.
– Спасибо, – сказал я. – Но я правда ухожу.
– Я знаю, мальчик. Я знаю. Колени только у земли согни.
И с этими словами Морхаус протянул руку и дернул рычаг под моим сиденьем. Ничего не произошло. На секунду он смутился, потом обрушил кулак мне на плечо. Помогло.
Кресло отцепилось, и меня выкинуло назад. По плоской дуге я, прицепленный к сиденью, взлетел над штурмовиком. Достиг экстремума. Вообще довольно красиво наверху. А потом я начал падать – лицом к земле. Ох ты ж блядь. Ну вот. Я дико брыкался, пытаясь выровняться.
Парашют. На этой фиговине должен быть парашют. Я нащупывал на спине подушку, отчаянно ища вытяжной трос. Ничего.
Это просто сон, решил я, закрыл глаза и стал ждать такой легкости в голове, какая всегда бывает перед тем, как выныриваешь из подобных потусторонних осложнений. Как я ни старался, иллюзия не стряхивалась. Ибо это была не иллюзия. Да мне бы в голову не пришло выдумать столь болезненные детали – например, как ветер леденяще трется о голую шею или как жжет в носу.
Осложнение реально. Я умру. Я сдался. Как ни странно, из головы не шли презеры и пивные бутылки в парке. Что за люди ими пользовались? В этот самый момент они еблись исключительно для удовольствия. Вот кто настоящие мастера игры.
И тут сиденье само по себе неспешно выплюнуло громадный ком материи на четырех пожелтевших стропах. Я взмолился, чтобы конструкция не расползлась, когда стропы натянутся. Мое земное существование зависело от инженерного гения советских людей, в которых дядя Моррис в начале семидесятых кидался яйцами. Парашют раскрылся и рванул меня вверх, чуть не выдернув руки.
И тишина. Я раскачивался маятником, над головой волновалась на ветру шелковая палатка. Лишь тогда я взглянул на землю, что быстро надвигалась снизу. Фермы, дома, дороги и машины. Человеки заняты рутиной и совершенно не подозревают, что по воздуху к ним лечу я. Приближалось поле с аккуратными грядками зеленых листьев. Латук? Люцерна? Есть время поразмышлять. Но ветер сносил меня вбок, да так резко, что я испугался, как бы не промахнуться мимо ровной площадки и не приземлиться в густом лесу у края поля.
Я вцепился в парусину между спинкой кресла и стропами, надеясь отрулить к безопасному месту высадки. Нулевой эффект. Однако ветер переменился, даже вроде бы дунул на меня снизу. Я возвращался на землю, и силы природы позаботились обо мне, замедлив падение.
Ощутив удар, я послушался Тобиасова совета, но перестарался: одновременно согнул колени и побежал вперед. Секунду держался на ногах, затем рухнул лицом в грязь. Во рту резко заболело. Я разбил о мобильник зуб да еще рассек губу, но был жив, как никогда.
Пара фермеров выпрыгнули из трактора и теперь мчались ко мне, матерясь во всю глотку. Я осмотрел горизонт. Где, интересно, Морхаус? Если упал – где дымный столб? Ничего. Может, Тобиас передумал?
12
Эндшпиль
Фермеры вызвали полицейских, те дали мне марли для губы, проглотили мою байку и подкинули на автобусную остановку в Вудстоке. Хипповая пара в тибетских шапочках и крашеных майках сидела на лавке и ела курагу из бурого бумажного пакета. У мужчины на груди висел крошечный младенец в синем мешке.
Над Катскиллами садилось солнце. Трудно разглядеть, есть ли останки или спасатели. Если б Морхаус разбился, полицейские наверняка бы мне сказали.
– Красиво, да? – спросила женщина.
– А?
– Простите, я заметила, вы любуетесь пейзажем.
– А. Ага. Замечательная панорама.
– Это хорошо – вы в город автобусом. Мы всегда так ездим. Защищаем природу.
– Минус лишняя унция нефтехимии – плюс лишняя минута озонового слоя, – прибавил мужчина.
– Так вы местные? – Я быстро перенял пасторальный тон.
– Вообще-то нет, – ответила женщина. – Мы со Стивеном переехали из Трентона, когда забеременели.
– Очень мило с твоей стороны, дорогая, – сказал Стивен, положив руку ей на живот. – Но всю работу сделала ты. – И они поцеловались.
– А переехать сложно было? – Я почти задумался, не сменить ли образ жизни. – Вы же на работу не ездите?
– Конечно, нет, – ответил Стивен. Младенец тянул его за бороду. – Мы открыли веб-сайт. "Жизнь-в-простоте.com". Учим людей менять свою жизнь, как мы поменяли.
– Много всего, – объяснила женщина. – Купить землю, построить дом. Солнечные батареи, запасные генераторы, органическая почва.
– Дорого, наверное. – Я в уме подсчитывал расходы.
– С учетом всего, нам переход на текущий уровень простоты стоил двух миллионов, – кивнул мужчина. – Пришлось заем брать, и не один. Не считая высокоскоростной тарелки, холодильных установок, водоочистного оборудования, плюс обнаружение и удаление радона, машины для экофермы и, разумеется, безопасность и оборона.
– Оборона?
– Мы пацифисты, – сказал Стивен. – Оружие и укрытия – просто на всякий случай. – Он подмигнул.
– Ну конечно. – Я тоже подмигнул этому Добровольцу Натурализма. – А зарабатываете?
– Вашими молитвами, и пусть вселенная сговорится вас опекать, – просияла женщина. – Мы делимся нашим рецептом с другими, приносим радость простоты в их жизнь, а потом они тоже делятся ею с близкими. Цикл добродетели.
– Многоуровневый маркетинг?
– Нет, вовсе нет! Мы это называем сетевой маркетинг, потому что никакой иерархии. Чтобы наполнить жизнь благословенной простотой, каждый получает одни и те же инструменты.
– Мы продаем инструментарий, чтобы люди тоже открывали свои сайты "Жизнь-в-простоте", – пояснил Стивен. – Сейчас в сети более тысячи нод. – Младенец в своем мешке начал корчиться. Женщина забрала дитя у Стивена, чтобы тот закончил повествование о модели доходов.
– Всякий раз, когда их клиенты приобретают солнечную батарею или комплект органической тропической древесины для постройки дома, мы получаем десять процентов. Очень по-дзэнски. Чем больше простоты в жизни других, тем больше простоты мы сами сможем себе позволить.
У меня духу не хватило развеять этот фантом устойчивого потребительского рая, и я выбрал место подальше, в заду автобуса. Вонь дезинфицированных человеческих отходов из сортира лучше размышлений об экологической катастрофе, которую из лучших побуждений провоцируют любители простоты. Прав Тобиас. Бежать некуда.