Я слегка успокоился, доставучие рифмы отступили в какие-то маловажные доли мозга. Слава богу, Шарман не собиралась хранить угрюмое молчание. Поглядим, вдруг да удастся выправить ситуацию.
– Зря ты так, Шарман. Знаешь же, мама – не из породы домохозяек. Да и после папиной смерти нелегко ей пришлось. А ты, вон, играть вздумала. Неужто не понимаешь, что этим блокируешь ее рецепторы? У нее и правда только одно развлечение в жизни осталось…
Шарман напряглась, отростки на животе принялись шевелиться, как ножки задавленного таракана. Видимо, она еще не научилась как следует управлять этими конечностями.
– А как насчет меня? Я для нее что, не развлечение? Почему она мной не интересуется, моей жизнью? Тебя всегда расхваливает, превозносит до небес. А мне от нее достаются только гной и слизь.
– Шарм, зачем так вульгарно? Мама меня больше любит, потому что я ей, наверное, чем-то папу напоминаю. И она мной гордится, потому что я выбрался из проджекса. И работу нашел… Правда, это не бог весть что, но все же… Ну а что она твои лейкотрины катализирует, так это…
– Знаю, знаю, из-за Тараканов. Ну, ладно. У меня для вас с мамой есть новость. Я уже не личинка. Я взрослая. И я все решила! Быть Тараканом – это здорово. Это великая честь. Сделался Тараканом – оставайся им до конца. И очень скоро я стану Тараканом полностью. Потому что со дня на день начнутся великие события, и Тараканы…
Шарман осеклась.
– О чем это ты? Что за гадкие капканы ставят нам твои Тараканы?
Она обхватила себя всеми восемью руками – две основные и шесть дополнительных, – замкнулась, и мне больше не удалось вытянуть из нее ни слова.
Когда остановился поезд, мы в очереди к выходу оказались за Человеком-Видимкой. Жуткое зрелище всех его работающих внутренностей вызвало у меня желание исторгнуть съеденные на завтрак суперхлопья.
Ну и выдался денек, хоть головкой об пенек!
Наверху мы зепто подождали на зеленом берегу озера Мич, под деревьями. Свежий ветер теребил нам волосы. На чистых водах играло солнце. Недалеко от транзитной остановки высилась штаб-квартира Корпуса Едоков, подчиненного властям БВО. Мы с Шарман двинулись в этом направлении по утопающей в тени адамовых деревьев пешдорожки.
Штаб-квартира КЕ в прошлом веке была аквариумом Шедд. Но, как и все зоо– и аквапарки былых времен, с пришествием помесей океанариум оказался не при деле.
Когда трансгены всех мастей – в том числе и чудища, каких матушка-природа по собственной воле никогда бы не произвела на свет, – стали попадаться не в книжках и фильмах, а на улицах, в транспорте и магазинах, а то и в кроватях отдельных представителей человеческой расы (например, продукция "Гедоникс-плюс"), зевакам разонравилось смотреть на клетки с тоскующими пленниками. Все зоопарковладельцы быстро распродали экспонаты по лабораториям и занялись другими делами. Даже как хранилище видов, находящихся под угрозой исчезновения, зоопарк больше не был нужен – эту работу на себя взял Большой Генетический Банк.
Но все-таки бывший туристский аттракцион сохранил кое-какие связи с животным миром, и у меня нередко возникал повод об этом подумать.
В дверях я встретил Шарика, своего приятеля и коллегу – он тоже работал Кормильцем Едоков. И видок у него был замотанный.
– Привет тебе, Шарик, ходячий кошмарик, – чуточку нервничая, сказал я. – Как настроение у нашего Оззи?
Физиономия Шарика – сплошь вислые складки и глубокие морщины – очень подходит к собачьей кличке. Всегда-то он уныл, и свет ему не мил. А когда по уши в заботах, как сейчас, так просто олицетворение вселенской тоски до гробовой доски.
– Меня Хан напугал. Он же всегда такой апоптозный, а нынче просто на себя не похож! Представляешь, дал нам всем отгул, велел посетить в Петле [10] официальный контакт-фестиваль. Ну, это что-то вроде сенситивного тренинга – как правильно обращаться с демонстрантами-антимодами. Вот ты скажи, неужели тот Хан, которого мы знаем и ненавидим, способен уронить хотя бы йоктослезинку, если кто-нибудь из нас треснет по зубам чертова горлопана?
Действительно, для Оззи это странновато. Но все же я решил, что слышу хорошую новость – хорошую по сравнению с предыдущими. Мне даже зепто полегчало. Однако Шарик тут же меня разочаровал:
– Он у всех спрашивает, где тебя носит. Сдается, для кадета Корби у него особое задание.
– Всемогущий Огун! Ну, я и влип, как базово-линейный кур в ощип!
– Вовсе даже и не обязательно. Я же говорю: наш Хан на себя не похож. Может, и не спустит с тебя шкурку. Но все-таки не стоит тебе медлить.
– Твоя правда. Спасибо за предупреждение, Шарик. С меня – ответная услуга.
– Да ладно, какие счеты между чуваками. Э, а кто эта симпотная бага? Хочешь со мной денек провести, а, божья коровка?
Пока мы с Шариком толковали, Шарман скучала и помалкивала, да шевелила новыми конечностями в запрограммированной последовательности – чтобы попривыкнуть к управлению ими. (Я надеялся, что она не забыла принимать цекропины.) Однако последние слова Шарика ее вывели из себя:
– Ты, хордовое! Жуй ромашник и помалкивай в намордник!
– Шарман, не заводись. Шарик, это моя младшая сестра, только она сегодня не в духе. Ты уж не обижайся.
– Млекопитающее не должно заступаться за Таракана.
– Шарм, инкапсулируй раздражение в вакуоль! Шарик, вот что, я тебя попозже найду. А сейчас пора получать от начальника горькие пилюли.
Я провел Шарман в офис Ченгиза Озтюрка. В приемной усадил сестру на диванчик-обниманчик фирмы "Био-сферикс".
– Здесь побудь. Мы еще не договорили насчет проблем нашей маленькой зародышевой линии. Через зептосекунду вернусь.
– Просто сидеть и ждать? Да я со скуки сдохну.
– Можешь волосы свои пересчитать. Найди себе развлечение, не сестра, а сплошное мучение. Вот, картинки порастрируй. Некогда мне с тобой нянчиться, начальник ждет, по башке надает…
Никогда еще любящий братец не позволял себе такого обращения с Шарман. Но это, похоже, открыло ей глаза на широту моей натуры, и она хмуро взяла пару ретинокрасителей, предназначенных для скучающих посетителей.
– Глазоувеличитель фирмы "Оливетти", – насмешливо проговорила она. – Ну и хлам!
Я так изменился в лице, что Шарман замолкла и надела очки.
Пройдя зигзаг световой ловушки, я очутился в рабочем кабинете Озтюрка.
Ченгиз Озтюрк – ветеран Последнего Джихада. Он занимал пост в светском правительстве Турции и едва не погиб в осажденном шахидами-убийцами Стамбуле. Оз-тюрк пережил самый мощный штурм города и пострадал от новейшего оружия.
Существовала раньше такая болезнь – ксеродерма пигментозум. Тот, кто ее цеплял, становился настолько чувствителен к солнцу, что, проведя под ним (еще до образования Великой Озоновой Дырищи) средней продолжительности день, приобретал рак кожи и другие клеточные заболевания.
Озтюрк был поражен боевым инфекционным агентом, выведенным из возбудителя этой ретроболезни. И теперь заразу не искоренить, она подстроила свою жизнедеятельность под его физиологические процессы.
Достаточно попадания на кожу нескольких фотонов с частотой видимого света, чтобы мой шеф забился в конвульсиях. И это спустя зепто времени закончится гипермучительной смертью.
Его эвакуировали в светонепроницаемой гомеокапсуле и поместили в подземную операционную, куда не проникал ни единый фотон, и там костолепы и клетковары тщательно его обследовали. Но помочь ничем не смогли, разве что адаптировали его зрение к инфракрасному свету и подыскали кабинетную работу альфа-симбланда.
Со временем он стал шефом Корпуса Едоков, моим начальником. Есть ли нужда добавлять, что тяжелый жизненный опыт не сделал его приятным в общении старичком-бодрячком?
Я уже одолел зиг и пробирался через заг, когда наткнулся на облипучку-приставучку фирмы "Доу-Хьюз" – последний защитный барьер между Озтюрком и миром.
Лицо встретилось с податливой преградой. О черт! Меня вмиг опеленала полуорганическая пленка, с головы до ног, заклеилась сзади. А из паза в автомате пошла новая "простыня" – на тот случай, если мне удастся справиться с первой. В коконе самостоятельно проделались отверстия напротив рта и ноздрей – это чтобы я мог дышать и отвечать. Глаза остались зашорены – в них как бы нет нужды.
Никакая опасность мне не угрожала. Будь у меня оружие, я бы не смог им воспользоваться. Даже если бы держал в руке готовый к включению лазик, пленка бы его нейтрализовала, проникнув в механизм или обездвижив палец на кнопке. Впрочем, обмануть липучку можно, на то есть разные мудреные способы, да только кому захочется подкоптить старикашку Озтюрка? Этот параноик перестраховывается абсолютно без необходимости.
Я застыл в дверном проеме.
– Капитан Озтюрк? Это я, кадет Корби… Комната была затоплена низкочастотным свечением,
И я, ничего не видя, будто кожей чувствовал на себе взгляд модифицированных глаз Озтюрка. Ну и работенку я себе подыскал! Впрочем, все лучше, чем гнить в "Турецком модерне".
Озтюрк наконец заговорил. Смешной у него был голос, почти механический. И тут я понял, что означали слова старины Шарика "на себя не похож".
– Кадет, мне требуется ваша помощь в небольшом эксперименте. Известно ли вам, что в зоне нашей ответственности замечен террорист по кличке Чокнутый Кошак? ,
– Так точно, сэр.
– Мне очень не хочется, чтобы Едоки пострадали от действий злоумышленника. Поэтому я перестроил их диет-поводки. Но в полном масштабе процедуру кормления не запустил – хочу сначала провести эксперимент, убедиться, что не будет превышен установленный уровень ненаблюдаемого вредного эффекта. Возьмите вот этот образец и скормите колонии Речное Устье.
Я протянул руку – медленно, чтобы не спровоцировать приставучку на морозильную реакцию. На мою облепленную ладонь Озтюрк положил сверток.
– Если хотите, можете с помощью комп-перчатки проанализировать новую молекулярную структуру поводка, – предложил Озтюрк.
– Виноват, сэр, но комп-перчатками я не пользуюсь. У меня нейроинвалидность…
В голосе Озтюрка почему-то зазвучало удовлетворение.
– Ах да, конечно. Я должен помнить о таких вещах. Ладно, кадет. Приступайте к выполнению задачи.
Я затаил дыхание – вот сейчас речь зайдет о предстоящей выволочке! Но – не зашла. Появилось ощущение, что я остался в одиночестве. Наверное, Озтюрк скрылся в соседней, жилой, комнате. Ладно, не ждать же прощального поцелуя. Я поскакал в обратном направлении.
Пройдя половину световой ловушки, освободился от облипучки. В приемной забрал Шарман – она, ясное дело, разнылась, что я не дал досмотреть "Жаркую багровую равнину", фильм студии "СиМ". Заказал шкодовские реасанки и карманкомп фирмы "Талиджент". Надо было выполнять поручение.
Мы катили по улицам на север. Шарман сидела в седле позади меня, колючие насекомьи ножки впились в мои ребра.
По пути я размышлял, почему для такого задания капитан Озтюрк выбрал именно меня. Странно, как ни крути. Что это, намек на признание заслуг, на повышение? Или это просто воля случая, надо делать дело, мозги не мучая?
Естественно, ответа я так и не нашел, Потому засунул вопрос в долгий ящик.
Вскоре мы очутились на берегу, напротив колонии Речное Устье, в шести кварталах к югу от Оук-Стрит-бич, где играют на жаре в баскетбол беззаботные транши.
Мы с Шарман стояли на низком органобетонном пирсе с эмблемой КЕ – он предназначался для служебных нужд: парковка транспортных средств, кормление Едоков и тому подобное. Я показывал на жилище Едока. Оно было совсем рядом, в полуклике от берега.
Озерная рябь сильно блестела. Притеняя глаза, Шарман сказала:
– Ух ты, какой здоровенный! Между прочим, я здесь еще ни разу не была. Все равно что жить в Нуэво-Йорке – и не увидеть Тиви-Сити. Из чего сделано, из камней?
– Камни, грязь, деревья, плавник, сломанные автомобили. Что Едоки собрали в озере, то и пошло в дело. Строители они просто классные.
Сказал я это, гордясь по праву, моим подопечным пою я славу. Долго я был при Едоках радетелем, знаю цену их добродетелям. Хорошие это помеси – честные, непритязательные, ответственные. А я их вдобавок считал красивыми – что бы там ни говорили скептики.
А ведь – подумать только – не будь теракта, не было бы появления Едоков, как свершившегося факта! Так бы и жили создания эти только в лабораторном проекте.
Двадцать лет назад БВО подвергся нашествию мутировавших водорослей. Самым первым захватчиком был видоизмененный канадский рдест Elodea canadensis, интродуцированный в фарватер реки Святого Лаврентия. По части воспроизводства он легко заткнул за пояс "папашу" – ему понадобилась всего лишь неделя, чтобы удвоить свою биомассу. Применив довольно простую хемокомпьютерную технологию, егеря БВО прекратили распространение рдеста-мутанта, но биорегион тут же был атакован еще более агрессивной водорослью – тысячелистником-аллигатором. Ее тоже прикончили, но это были только передовые части большой напасти.
Следующей проблемой стала печально известная помесь водяного гиацинта и сальвинии плавающей.
Через несколько дней весь БВО стал зоной бедствия и оказался под ЧП-колпаком.
Сегодня соплюхи вроде моей сестры, родившейся позже катастрофы, могут не верить в способность маленького неядовитого цветущего водяного растения причинить чудовищные убытки. А я не только в учебники заглядывал; в моей детской памяти запечатлелись огромные массы плавучей растительности.
Гиасальвиния (так ее назвали впоследствии) удваивала массу через каждые два дня, новые растения отделялись от своих вегетативно размножающихся родителей и уплывали колонизировать девственную территорию.
Водоросль собиралась в гигантские плоты, до двух метров толщиной, и вскоре покрыла весь БВО. Растительность мешала судоходству, опутывала трубопроводы, по которым подавалась промышленная химия и питьевая вода, и даже способствовала наводнениям, вытесняя водяные массы. Когда начали гнить старые и коротко-живущие растения, они поглощали свободный кислород, отчего задыхались рыба и фитопланктон. Как ужасно при этом воняло тухлятиной! Да вдобавок ковры водорослей великолепно служили для размножения комаров, а те кусались будь здоров!
Чтобы ликвидировать эту угрозу, пришлось собрать войска биорегуляции со всего Союза. Прежде чем они добились успеха, массы генетически идентичных растений вошли в мировую историю.
В этой борьбе у нас было чудо-оружие – Едоки. Выращенные в спешке, но с умом, из нутрий и ламантинов, и, естественно, человеческих зародышевых линий (которые всегда так волнуют горлопанов), гиасальвиниядные Едоки (другие названия: ламантрии, нутрантины, озерные коровы) распространились по терпящей бедствие экосистеме со всей быстротой, на какую только были способны их производители: "Инвитроген", "Призм", "Биоцин" и "Каталитика".
Кризис был преодолен, но Едоки остались – защищать БВО от грядущих напастей. Великие Озера они называли своей родиной. И, где бы они ни плавали, всегда возвращались, привязанные невидимой нитью пищевого снабжения, к своим берегам. И там их встречал Кормилец, такой как ваш покорный слуга, скромный трудяга диет-поводка.
– Как ты добиваешься, чтобы они подплывали? – спросила Шарман, как мне показалось, с неподдельным интересом.
– А вот так.
Я вынул карманкомп и набрал личный код. Опустил машинку в воду, где она принялась испускать ультразвуковой призыв.
Через несколько минут появился первый Едок.
Большой Едок. Глава колонии. Он был в полтора раза крупнее любого нутрантина и вдвое умнее. И только ему полагалась речевая приспособа.
Из воды вылетела мохнатая бурая торпеда. Большой Едок обрызгал нас с головы до ног – так он всегда здоровался, – и Шарман завизжала.
Он ухватился за пристань ловкими пальцами, но туловище осталось в воде. По морде озерной коровы сбегали ручейки. Уши и челюсти у нее были впечатляющие – генные инженеры не даром ели свой хлеб.
– Корби, – ухмыльнулся Большой Едок. – Как поживаешь?
Я дотронулся до скользкого маслянистого меха.
– Спасибо, Большой, все у меня в порядке. Как твоя хозяйка, как детеныши?
– У нее все хоро-шо. И у мелких хоро-шо. Мы караулим. Мы спим. Мы строим. Жизнь хоро-ша.
– Рад это слышать.
Шарман опустилась рядом со мной на корточки,
– А можно… Можно его погладить?
– Конечно. Большой Едок, это моя сестра Шарман.
– Шар-ман. Здрав-ствуй.
Сестра инстинктивно нашла и почесала любимое местечко Большого Едока, за ушами. Она как будто вернулась в невинные хроногоды.
– Ах, какие мы мяконькие да пушистенькие… Я не удержался:
– А мне казалось, у вас, Тараканов, млекопитающие не в чести…
Шарман тут же взъелась:
– Мы людей ненавидим, привилегированную расу. А бедненькие помеси ни в чем не виноваты, это вы их такими сделали. Мы солидарны со всеми угнетенными существами! И наступит день, когда…
– Когда что? Шарман не ответила.
– Демагогию порешь – в точности как этот маньяк, Чокнутый Кошак. Вот погоди, кто-нибудь стуканет – попадешь в кутузку.
Шарман встала:
– А мне плевать. Мы готовы сражаться за то, во что верим.
Большой Едок оборвал наш спор:
– Кор-би, зачем ты поз-вал меня?
– Ах да. Пора новую пилюлю пробовать. – Я открыл полученный от капитана Озтюрка пакет.
Большой Едок удивился:
– Поче-му сей-час? Мало дней про-шло.
– Сам знаю, что мало. Это особенная таблетка. Защита.
– За-щита? – Большой Едок взъярился: – Кто хочет зла стае?
– Бешеная помесь. – Я пропустил мимо ушей возмущенное фырканье Шарман.
Подумав, Большой Едок решил:
– Я дру-гих приве-ду.
Он исчез под водой, а мы с Шарман остались ждать. Вскоре подвалила стая Едоков.
Большинство Кормильцев – лентяи, они просто сигналят о доставке таблеток и выкладывают их на пирсе – по одной на каждую озерную корову. И если кто-нибудь не получит свою порцию или ошибка в программе вскоре вызовет смерть от внутренних кровоизлияний и тахикардии, Кормилец переживать не будет. Да и чего переживать из-за каких-то помесей? Всегда можно новых наделать.
Но это не по мне. Я своих подопечных всегда кормлю в индивидуальном порядке. К работе отношусь ответственно.
И вот, пока Большой Едок чинно наблюдал издали (он всегда получает дозу последним, заботится о том, чтобы никто в стае не остался обделенным), я одну за другой побросал новые таблетки ламантриям. А они появлялись, проглатывали и исчезали, и казалось, этой демонстрации усатых морд не будет конца.
Я покормил уже половину стаи (двадцать минут, пятьдесят ламантрий), как вдруг заметил краешком глаза молоденькую озерную корову, она приблизилась к Большому Едоку и что-то ему пропищала. Он выслушал и подплыл к пирсу.
И тут произошло нечто немыслимое – Большой Едок ударил меня по ладони, и оставшиеся таблетки полетели в воду.
– Пло-хие таб-летки, – заявил он. – Ко-ровы будут без ума.
– Чего? – растерялся я. – Ты что имеешь в виду?
– Ко-ровы не поплы-вут домой. Поплы-вут на Восьмую ста-нцию.
Восьмая станция – один из искусственных островов, насыпанных в озере Мич в разгаре войны с гиасальвинией. Он уже много лет заброшен, там ничего интересного нет, кроме многочисленных граффити в одном местечке, где в хорошую погоду устраивают пикники.