Я с ужасом осознал, что это может быть правдой. Что мы знаем о вычислительной мощности компьютера? Каждая последующая модель универсального процессора в среднем вчетверо мощнее предыдущей. А в чем измеряется производительность процессора количественно? В операциях в секунду? Уже антикварный "Пентиум-один", имеющий всего два конвейера, слишком умен для того, чтобы оценивать его так примитивно. Два разных теста, одинаковые по количеству вычислений, но по-разному загружающие кэш, дадут совершенно разные результаты. Тактовая частота? Третий "СпидСтоун" и второй "СуперСпарк" работают на одной тактовой частоте, и что с того? Ни один дурак не возьмется утверждать, что они работают одинаково быстро. И что мы знаем о стационарных компьютерах? Кто возьмется дать количественные оценки быстродействию паутинного поля или ионной каши? Мы знаем, что размытые процессоры работают с запредельной скоростью, что для большинства задач основные затраты времени приходятся на ввод-вывод, а для задач имитационного моделирования и искусственного интеллекта скорость работы программы растет пропорционально корню четвертой степени от трудозатрат на написание программы и пропорционально логарифму времени обучения. Мы знаем, что сложность человеческого мозга запредельна, что, хотя теоретически нервные контуры описываются уравнениями Тьюринга-Поста, практически – сложность нервной системы человека выражается миллиарднозначным числом. И в конечном итоге мы упираемся в простой вопрос: может ли беспредельно мощный компьютер познать беспредельно сложный мозг? Пусть не полностью, пусть ограниченно, пусть только отдельные контуры. Но ведь может? Кто знает, как здесь раскрывается неопределенность "бесконечность на бесконечность"…
До меня дошло, чего я избежал. Когда я сидел в подвале ФР, когда на меня медленно наезжал шлем ментоскопа, кто знает, что бы случилось со мной, если б я не принял решения сломать этот чертов агрегат? Может быть, те нервные контуры, которые отвечают за то-что-во-мне-живет, были бы сочтены патологическими и перманентно подавлены. Черт возьми! Стоило допустить, что активное вмешательство в высшую деятельность мозга в принципе возможно, как открывается такое море возможностей, что… что волосы встают дыбом. Я понял, что знаю, как подавить любую мысль в мозгу, распятом на невидимом кресте томографа. Вначале подсветка, основанная на базовых ощущениях, далее кластерный и факторный анализ, построение дерева частичных решений, повторная подсветка, отбраковка ложных ветвей, еще три-четыре итерации, контур выявлен, контрольная подсветка, выявление отрицательных входов, их активизация, и через пару часов воспоминание исчезнет без следа. А если проследить канал к эмоциональному центру с негативной окраской, неважно какому, главное, чтобы поближе, да закоротить этот канал на положительный вход… или закоротить на отрицательный вход канал, ведущий к центру с позитивной окраской… мозг сам убьет в себе то, что показалось ненужным оператору ментоскопа. И сложность всей операции не так уж и высока, особенно если программа натренирована на десятках тысяч успешных психокоррекций. Благо недостатка в преступниках нет даже в наши счастливые дни. Я медленно произнес:
– Меня пытались допросить на ментоскопе.
– Пытались?
– Да. Ментоскоп сломался.
– Сам?
– Почти, – я ухмыльнулся. – Я ему помог. Папа помолчал с полминуты.
– Не думаю, – наконец сказал он, – не думаю, что они провели бы коррекцию. Они еще не знали, что ты умеешь, иначе не стали бы работать так грубо. И не думаю, что они будут проводить коррекцию теперь. Решатся на это не раньше, чем поймут, что выжали из тебя все возможное. Не думаю, что тебе грозит психокоррекция в ближайшие полгода-год…
– Но под ментоскоп я больше не лягу. Папа выглядел растерянным:
– Не знаю. Не знаю, что посоветовать. Конечно, ты мой сын, и я желаю тебе только хорошего, но… если это действительно Марс… может быть, коррекция – это лучший выход.
– Но все-таки, что было на Марсе?
– Я же говорю – не знаю! Когда я лежал под ментоскопом, меня спрашивали то же самое, и я не знал, что ответить. Не могу сказать, что не чувствовал ничего необычного или что моя психика не изменилась за время полета. Два с половиной года в корабле – вполне достаточный срок, чтобы психика кардинально поменялась, даже в обычных условиях. А в космосе… в космосе меняется многое, но как понять, какие изменения нормальные и естественные, а какие патологические? Поднялся уровень эмпатии – на первый взгляд это нормально, общение в замкнутом коллективе способствует ее росту. Но насколько должен подняться этот уровень? И как его оценить без нейронного анализа? Странные сны…
– Сны? – Я прямо-таки вздрогнул.
– Да. Почему это тебя так удивило? У тебя тоже сны?
– Тоже. Что тебе снилось?
– Всякая ерунда. Много сексуального… ну, ты понимаешь…
– Еще бы. Но что в этом странного?
– В этом – ничего. По-настоящему странные сны тоже были, но нечасто, и они не бросались в глаза на общем фоне. Если так можно сказать про сны. Темная башня, безумный чародей, сотворяющий мир. Или то, что повторялось чаще всего, – я иду по пляжу и вижу, что на лежаке лежит Христос в темных очках и читает иллюстрированный журнал. Я подхожу к нему и прошу благословения. Он благословляет меня, я ухожу и чувствую настоящее умиротворение.
– Но ты же неверующий!
– Да, неверующий. И когда я видел Христа в этом сне, то удивлялся, что он действительно существует. Искренне удивлялся. Иногда я спрашивал его, действительно ли он – Христос, и он отвечал "да". Иногда я извинялся, что не верил в него, а он утверждал, это ерунда, не бери в голову, я все равно верю в тебя, а в кого веришь ты – это дело десятое, и не думай о себе слишком много. И когда я уходил от Христа, то чувствовал себя… как апостол, что ли…
– А когда просыпался?
– Когда просыпаешься, кажется, что все это ерунда. Шутки подсознания. У космонавтов часто бывают сдвиги на религиозной почве. Когда видишь немигающие звезды через обычное стекло, когда ощущаешь себя одинокой песчинкой в этой бесконечной пустыне, когда ты так далеко от Земли, что радиосигнал идет несколько минут… неизбежно начинают лезть в голову всякие мысли.
– И ты все равно не веришь в Бога?
– Все равно. Понимаешь, Игорь, у меня нет оснований верить в него. Я допускаю, что он существует, в полете мне очень хотелось в это поверить, но… зачем плодить сущности без необходимости? В мире нет ничего, что нельзя было бы объяснить, не прибегая к понятию Бога. И мне кажется глупым придумывать для объяснения необъяснимого высшую сущность, вместо того чтобы честно признаться в собственном неведении. Все, что объясняют божьими проявлениями, можно объяснить естественными причинами, а если их не видно, это значит, что ты всего лишь не умеешь смотреть. Ходить же в церковь мне кажется еще более глупым. Лучше уж психокоррекция – это, по крайней мере, честнее, здесь тебе ясно говорят, что с тобой делают.
Долгая пауза. Мы сидим и пьем пиво. Потом папа спрашивает:
– А твои сны?
– Еще более странные. Их можно истолковать, что я – Антихрист. Или что подсознательно боюсь своих способностей. Или много слушал хеви-метал.
– Тогда не грузись. Первое маловероятно. Чтобы допустить этот вариант, надо признать существование Антихриста, а к этому нет оснований.
– А пророчества?
– Какие? Печать зверя?
– Хотя бы.
– За две тысячи лет число зверя обнаруживали сотни раз в самых необычных местах. Начиная с императора Нерона. Ты "Войну и мир" читал?
– Читал.
– Так не уподобляйся Пьеру Безухову. А то начнешь еще суммировать буквы своего имени или переводить его в шрифт Wingdings.
Снова долгая пауза. И снова она прерывается вопросом, который задает папа:
– Ну и что ты собираешься делать? Я честно отвечаю:
– Не знаю.
– А когда узнаешь?
– Для начала нужно понять, кто я такой и каково мое предназначение.
– А если его у тебя нет? Что тогда?
– Не знаю. Пока поживу в тихой гавани, потом решу.
– Тихая гавань – это где?
– Точно не знаю. Я туда перемещаюсь только телепортацией. Сформулировал приказ, что хочу переместиться в место, где меня никто никогда не найдет.
– Умно. Очень умно и даже изящно. А где это все-таки, если не секрет?
– Заброшенная деревня.
– Логично. Их столько вокруг Москвы, что тебя можно искать годами. Вот только… как там насчет бытовых удобств?
– Никак. Надо все организовывать с нуля.
– Значит, долго ты там не продержишься.
– Почему?
– Надоест туалет на улице. Надоест топить баню каждый раз, когда захочешь помыться. Надоест телепортироваться на рынок за хлебом. Кстати, как у тебя с деньгами?
Я вытащил из кармана толстую пачку рублей. Папа уважительно покивал и спросил:
– Настоящие или сотворил?
– Настоящие.
– Телепортировал из банка?
– Нет. Дал один человек.
– Этот бандит, как его… Викентьев, что ли?
– У него прозвище Борман, а фамилию я не знаю.
– Какие у тебя с ним дела?
– Он думает, что я – Мессия.
– И все? Он просто так дал тебе деньги на всякий случай, чтобы ты его в ад не отправил?
– Ну да.
– Не верится. Наверняка он что-то хочет от тебя.
– Может быть. Пусть хочет. Не думаю, что ему что-нибудь обломится.
– Все равно я бы на твоем месте не стал бы связываться с бандитами. Кстати, насчет Марины… эфэровцы сказали…
– Что она проститутка?
– Да.
– Информация устарела.
Кажется, я удивил папу по-настоящему.
– Черт возьми, Игорь… никогда не думал, что из всех женщин ты выберешь бывшую проститутку. Ты что, не смог найти никого получше?
Я пожал плечами.
– Можно и так сказать. Все получилось спонтанно. Вначале я ничего не знал, а потом уже влюбился. Да это неважно. Какая разница, чем она занималась, Маринка очень хорошая девушка, я люблю ее, что еще нужно?
– Смотри… Не буду тебе говорить, как это опасно, ты и сам все знаешь.
– Конечно. Венерические болезни, наркомания, отклонения в психике. Только с ней все в порядке.
– Смотри сам. Так все-таки что ты собираешься делать?
– Ждать. Пытаться понять себя.
– Теорему Тьюринга уже забыл?
– Помню. Ни один разум не способен полностью себя осознать. Но, по-моему, любой разум должен попытаться. Хотя бы однажды. Иначе это уже не разум.
Внезапно я вспомнил, зачем сюда пришел, и спросил:
– Папа, когда я появился в своей комнате, почему ты встал в боевую стойку?
Отец выглядел искренне удивленным:
– Разве?
– Не заметил. Это просто эмоции. Мне предъявили ордер на обыск, там была ссылка на обвинение в преступлении первой степени, кстати, что ты такого натворил?
– Взломал внутреннюю сеть ФР.
– Зачем?
– Они засекли мои фокусы с финансами. Я попытался замести следы.
– М-да… По-моему, в такие дела лучше не лезть без соответствующей подготовки.
– Теперь я это понимаю. Но все-таки почему ты был готов драться с ними?
– Эмоции. Я и так уже был на взводе, и тут из ниоткуда появляешься ты, с сумасшедшими глазами и разбитой мордой. Я сразу понял, в чем твои проблемы и откуда они взялись. Подумал, что я тоже мог бы телепортироваться, если бы мои мозги не обработали в карантине. Я ощутил такую злобу на весь мир, что был готов порвать глотку любому, кто подвернется под руку. Никто, к счастью, не подвернулся, а потом это прошло. Буквально через несколько секунд.
Что ж, все необычное чаще всего объясняется предельно просто. Кажется, я выяснил все, что хотел. Напоследок спросил:
– Там в карантине исследовали твой генотип?
– Конечно.
– Ничего необычного не нашли?
– Думаю, нет. Иначе предложили бы сделать стерилизацию. Это даже не нужно легендировать, достаточно сослаться на космическое излучение.
– Тогда как же я унаследовал это?
– Откуда я знаю? Проще всего предположить, что изменения в генотипе были, но при анализе их не заметили. Или не придали значения. Или это были такие изменения, которые наша наука не способна заметить. Какая разница, если мы все равно это не узнаем?
Действительно, какая разница?
* * *
Следующим пунктом в моей программе значилась церковь. В глубине души я не верил, что Антихрист не может ступить на освященную землю, а при появлении на ней Мессии невидимые ангелы начинают петь осанну, но чем черт не шутит? В худшем случае зря потрачу время.
Я вышел из дома. Минута, и я стою у края тротуара, обозревая проезжающие машины как бы в задумчивости. Вот в потоке появилась древняя "десятка", и я взмахнул рукой, как бы импульсивно. Со стороны это должно выглядеть, будто я принял внезапное решение не вызывать такси, а воспользоваться первой попавшейся машиной. Это запрещено, в Москве только таксопарки, имеющие соответствующую лицензию, имеют право заниматься частным извозом, но, сколько менты ни пытаются придушить незаконный бизнес небогатых автовладельцев, ничего не получается. Наверное, это национальная черта русского характера – ради копеечного заработка наплевать на возможные неприятности с законом, понадеявшись на авось.
"Десятка" затормозила, я распахнул дверь и сказал:
– Метро "Юго-Западная", чуть не доезжая, сотня.
Молодая и симпатичная девушка, сидевшая за рулем, согласилась и с маршрутом, и с ценой, я сел в машину, и мы поехали.
Я сразу почувствовал какое-то неуловимое ощущение неправильности. Незаконным извозом почти всегда занимаются мужчины, и то, что мне попалась девушка, странно само по себе. А еще более странно то, какая девушка мне попалась. Лет двадцати пяти, среднего роста, спортивного телосложения, черноволосая, коротко стриженная. Черты лица очень похожи на Маринкины, вообще, если бы Маринка работала не проституткой в борделе, а инструктором в спортивном клубе, она могла бы лет через семь стать такой. По общепринятым стандартам эту девушку нельзя назвать писаной красавицей, но на мой вкус она прекрасна.
Девушка спросила:
– Не доезжая метро – это куда?
– Там будет светофор напротив церкви, остановите около него.
– Хорошо. – И почти без паузы: – Все обвинения против вас сняты.
Мне показалось, что я не расслышал.
– Чего?
– Все обвинения, выдвинутые против вас, сняты. Вас больше не разыскивают спецслужбы. То есть, вас, конечно, разыскивают, но не для того, чтобы арестовать.
– Вы что, работаете в ФР?
– В ФСБ. В московской управе. Непохожа на фээсбэшницу?
– Мне не с кем сравнивать. Как вы меня нашли?
– В местах вашего вероятного появления была расставлена аппаратура слежения.
– Но я же уничтожил все жучки!
– И тем самым ясно сообщили, где находитесь.
Твою мать! Похоже, я никогда не научусь играть в шпионские игры на равных с бандитами и спецслужбами. И мои способности здесь ни при чем. Хоттабыч тоже был практически всемогущ, но сотворить работающий телефон ему было не по силам.
– Хорошо, вы сообразили, куда я приехал, успели оцепить дом, установить наблюдение, но почему я остановил именно ту машину, в которой сидели вы?
– Все очень просто. Вы хотели куда-то поехать, но не хотели телепортироваться. Пользоваться личным счетом вы упорно не желаете, значит, будете расплачиваться наличными и поэтому общественный транспорт отпадает. Остается такси или незаконный извоз, второе для вас предпочтительнее – таксисты не любят, когда их останавливают на дороге, а не заказывают через диспетчерскую, да потом еще расплачиваются наличными – это выглядит подозрительно, и таксист обязан сообщить в милицию о странном клиенте. А извозчику на все наплевать. Поэтому меня посадили в машину, подходящую для извоза, и отправили к вам.
– А если бы остановилась другая машина?
– За поворотом стоит патруль ГИБДД. Нарушить закон через считаные секунды после того, как видел мента, психологически трудно. Другая машина не остановилась бы.
Я вспомнил слова Бормана про психологическое воздействие. Кажется, оно уже началось.
– Чего вы от меня хотите? – спросил я.
– Ничего. Конечно, нам хотелось бы, чтобы вы согласились лечь на обследование в Кремлевскую больницу, но на этом никто не настаивает. Если вы не готовы к этому, можете не сотрудничать с нами. Ведите обычную жизнь, никто не имеет к вам никаких претензий.
– А к моим близким?
– Вы имеете в виду Марину Тимофееву? К ней вообще не может быть никаких претензий, заниматься проституцией она перестала, а кроме этого, ничего противозаконного она не совершала.
– А ее мать?
– Аналогично. Более того, мы больше не настаиваем на ее медицинском обследовании. Очевидно, что оно ничего не даст, обследовать-то надо вас.
– Мой отец?
– Он нарушил подписку о неразглашении, но принято решение не наказывать его. Он даже не узнает, что нам известно об этом.
– Стоп-стоп-стоп! Откуда вам это известно? Вы что, слушали и наш последний разговор?
Девица удивлена и смущена. Она допустила ошибку, она сказала лишнее. Она говорит:
– Ну да, слушали.
– Но я же уничтожил все жучки!
– Не обязательно ставить жучок, чтобы прослушать разговор. Есть же направленные микрофоны, лазерный интерферометр в конце концов.
Действительно, лазерный интерферометр. Эта штука ставится на крыше соседнего дома, нацеливается на оконное стекло, и его колебания, инициированные звуками в комнате, преобразуются в интерференцию лазерного луча. Остается только уловить и расшифровать эту интерференцию, но это совсем несложно. Так что, мне теперь придется блокировать работу всех интерферометров в окрестностях? А как быть с другими средствами подслушивания? Воистину в нашем мире невозможно ничего скрыть! И какого черта они ко мне привязались?! Я спросил:
– Значит, вам от меня ничего не нужно?
– Было бы очень хорошо, если бы вы согласились сотрудничать, но мы не можем вас заставить. Остается только наблюдение.
– Не боитесь, что я отдам какой-нибудь глобальный приказ, вроде того, чтобы все ваши приборы автоматически ломались при попытках за мной следить?
– Пока что вы стараетесь пользоваться своими способностями по минимуму. Не думаю, что вы отдадите такой приказ. И я не уверена, что он будет исполнен. Все ваши сверхъестественные действия до настоящего времени были одномоментными. Но даже если такой приказ будет выполнен, я почти уверена, что его можно будет обойти. Да и… зачем вам это? Вы же должны понимать – до тех пор, пока не начнете сотрудничать с нами, постоянно будете под наблюдением. Вы слишком важны и слишком интересны, чтобы оставить вас без присмотра.
– А если я скроюсь в тихой гавани?
– Найти вас там – это вопрос времени. Заброшенных деревень вокруг Москвы очень много, но их число конечно. Если подключить разведывательные спутники, вас найдут за считаные часы.
– Так что же, мне остается только сдаться?