Склонив голову, Паламед промолчал: если это всего лишь сон, то ему нет смысла вступать с кем-либо в беседу, тем более что ответа, похоже, Аиду и не требовалось.
– Что ж, с лёгким сердцем отпущу я тебя обратно, – громко продолжил Владыка. – Надеюсь, ты найдёшь себе более достойную смерть…
И, повернувшись, Аид тихо добавил куда-то во тьму:
– Ну, так что, это тот доблестный воин, который тебе был нужен?
Из темноты вышел златовласый юноша, встреченный Паламедом у костра на Белом острове.
– Да, это он!
Аид кивнул:
– Пускай идёт с миром. Слишком короток век смертных. Не успею я поднести к губам чашу вина, как снова он вернётся в моё царство. Проведи его наверх, Танатос.
Склонив перед владыкой подземного царства голову, бог смерти вывел воина из зала. Снова сомкнулся вокруг серый туман, и снова впереди маячили черные, веющие холодом, крылья Танатоса…
Паламед открыл глаза.
Вверху у самого неба покачивались на ветру зелёные кроны деревьев. Ярко светило утреннее солнце. Гелиос снова объезжал на огненной колеснице свои несметные владения. Значит, он выиграл у смерти ещё один день.
…Неужели это был всего лишь сон? Царство Аида, суровый Харон, мрачный Танатос в развивающемся за спиной чёрном плаще. Неужели всё это ему приснилось?
Бросив взгляд на землю, Паламед вздрогнул, увидев пепел от недавно горевшего костра. Выходит, златовласый незнакомец ему не привиделся? Но ведь он тоже был в царстве Аида, прося владыку подземного мира отпустить Паламеда в мир живых.
Мысли лихорадочно путались. Сорвав на боку грязную повязку, Паламед посмотрел на рану…
Раны не было.
Дрожащими пальцами воин ощупал каждый сантиметр своей кожи – раны не было, ни рубца, ни даже маленькой царапины, кожа была абсолютно здоровой.
Вскочив на ноги, Паламед стал осматривать остальные части своего тела: руки, грудь, плечи – все его боевые шрамы исчезли, словно раньше они ему просто привиделись.
Но ведь этого НЕ МОГЛО БЫТЬ!
Судорожно вдохнув прохладный утренний воздух, Паламед увидел в нескольких шагах от костра мраморные колонны храма и увитые плющом белые ступени. Он не мог понять, как он раньше их не заметил, ведь костёр горел совсем рядом.
Быстро взбежав по ступенькам, Паламед вошёл в храм, направившись к алтарю, у которого ярко горел жертвенный огонь. Над алтарём возвышалась прекрасная мраморная статуя атлетически сложённого мужчины. От блеска золота и драгоценных камней резало глаза.
Паламед приблизился к окружённому великолепными дарами алтарю. Медленно, словно опасаясь, что храм сейчас растает в струящемся сизом тумане царства Аида, он поднял голову, вглядываясь в лицо прекрасной статуи. Эти черты лица ни с кем нельзя было спутать. Чуть наклонив мраморный лик, на Паламеда взирал златокудрый юноша, встреченный им ночью у костра.
Владыка Понта и Белого острова – Ахилл, сын Пелея…
…Так рассказывают. А правда ли это, ложь, кто знает?
Глава седьмая
На пороге
Гору пришлось нелегко. Еще толком не отошедший после перелета и неизбежного шока, которым его окатил Одесский аэропорт вкупе с такси и уличной толчеей, он попал под арктически холодный душ взгляда Бетси.
– Ну, и чего же вам не сиделось у себя в Лондоне? – первым делом поинтересовалась она, даже не ответив на приветствие.
– Ветер странствий, вероятно, – нашелся молодой Енски.
Бетси гордо вскинула брови и прошла по трапу на яхту, а Гор с Мягковым перекинулись понимающими взглядами.
На яхте было просторно, сильно пахло хлоркой и почему-то компотом. Атмосфера напомнила Гору бойскаутские времена, когда его группа вместе с наставником, ночевала на реке. Наставник, человек совершенно городской, тоже для чистоты посыпал все вокруг хлоркой, отчего дышать становилось просто невозможно, и готовил в котелке компоты из полуфабрикатов. В таком печальном ассоциативном ряду грядущая экспедиция представлялась Гору в далеко не радужных тонах.
Вслед за Бетси, его представили членам экспедиции. Двое коллег Мягкова Гору откровенно не понравились – особенно те взгляды, которые они бросали на мисс МакДугал, когда та отворачивалась. Да и физиономии у них были откровенно бандитские, а то и того хуже…
Гор вспомнил предостережения отца и решил, что эти двое работают на КГБ.
Мягков, явный ультра-патриот, с самого начала указавший Гору на особенный "незалежный" статус государства, что-то рассказывал об этом. Местное КГБ называлось как-то иначе, не то СБГ, не то СНГ, не то СБУ. Но сути, как понял Енски-младший, это ни сколько не меняло. КГБ есть КГБ, как бы оно не называлось.
Трое юношей из какой-то научной организации, названия которой Гор не запомнил, никаких подозрений не вызвали и не проявили к Гору никакого интереса, равно как и их коллеги, две близняшки, Оля и Яна. Впрочем, Яна показалась более приветливой, и ее ладошка задержалась в руке Гора дольше других.
Гор не слишком хорошо разбирался в яхтах, точнее, не разбирался совершенно, но корабль показался ему надежным, не очень старым и вполне готовым исполнить почетную миссию доставки экспедиции на остров. Единственное, что смущало, так это отсутствие экипажа. Ни капитана, ни матросов. По мнению Енски-младшего каждая уважающая себя посудина должна иметь при себе этот обязательный набор, однако ничего подобного на борту не наблюдалось.
На всякий случай Гор поделился своими соображениями на эту тему с Мягковым.
– О, капитан… – ничуть не удивился тот, – Капитан будет. Я видел, как он сходил на берег, всего час назад. Он оставил вместо себя помощника, вон он, – и Мягков махнул рукой в сторону человека, с отсутствующим видом сидящего возле трапа.
Гор и раньше видел его, но посчитал, что это какой-то пьяненький рабочий, оттрудившись положенное, присел отдохнуть на пирсе. Теперь, когда выяснилось, что это ни много, ни мало, помощник капитана, Енски-младшему стало окончательно ясно, что приключение обещает быть веселым.
– А-а, – кивнул Гор, надеясь, что его лицо не выдало растерянности, которая овладела им. – Да, да. Хорошо. Отлично. Я понял. Как его зовут?
– Валентин, кажется. Мы еще успеем все перезнакомиться.
Мягков как-то странно посмотрел на него и отошел.
"Зачем я здесь? – подумал Гор в тоске. – Что я здесь делаю? Неужели только затем, что бы порадовать отца? Или мне так дорога заносчивость Элизабет, что я готов бежать ради нее на край света?"
В том, что он находится именно на самом краю света, Енски-младший не сомневался ни минуты.
"А, в самом деле, зачем? – Гор помотал головой, прогоняя минутную слабость. – Не ради Бетси, это точно. Она плевать на меня хотела, да и в сущности, если подумать, что у меня может быть с ней? Несчастный брак, как у моего отца, с той лишь разницей, что сбежать скорее всего придется мне, а не ей? Тогда зачем это все? Кому это надо? Кому кроме как не мне!"
Гор вспомнил волшебный конверт, упавший ему на стол несколько дней назад. Вспомнил запыленный кабинет, гипнотизирующего мух Брагинского – все то, от чего он сбежал в эту варварскую, но чем-то очень привлекательную страну.
"Значит, так и надо, – решил Енски-младший. – Значит, это та самая лошадь удачи, которая проскачет мимо каждого. И я должен на нее вскочить. Кстати, кто это сказал? Форд? Резерфорд?.. Дьявольщина! Вот они, пробелы в образовании, о которых так много говорил отец!"
Решительно помотав головой, Гор бросил в сторону Бетси, стоявшей неподалеку, презрительный взгляд. Так-то, мол! Впрочем, красивый жест пропал без толку – мисс МакДугал была увлечена разговором с одним из "кегебистов". Патриотичный Мягков внимательно прислушивался к их беседе и периодически кивал.
"Ну и ладно!", – решил Гор, перегибаясь через борт, чтобы разглядеть название судна, на котором ему предстояло совершить рискованное путешествие. Этот незначительный штришок выглядел бы весьма кстати в путевых заметках, которые будут красоваться на солидных, плотных и чуть-чуть желтоватых страницах "Таймс".
Названия, однако, не было видно, и Енски-младший перегнулся сильнее, становясь на носки.
– На… На… – пытался он разглядеть буквы. – На…
Яхту качнуло.
Носки ботинок оторвались от палубы, и Гор на мгновение оказался в крайне неустойчивом положении. В желудке все перевернулось. Жирно поблескивающая вода с плавающими по поверхности окурками оказалась совсем близко.
"Наяда", – прочитал Гор золотые буквы на белом борту. – "Мне крышка!"
Последняя фраза уже не являлась названием яхты, а только собственным выводом, сделанным на основе мимолетного анализа неустойчивости своего положения.
Он уже собирался ухнуть в воду, как чья-то рука крепко ухватила его за ремень, царапнув по обнажившейся коже ногтями.
– Вам плохо? Мы же еще не плывем, – сказал по-английски нежный девичий голосок с милым, мягким выговором.
Гор, придя в исходное положение, повернулся к своей спасительнице. Впору было сгореть со стыда. Герой! Едва не ухнул за борт! И где? В порту! В довершение ко всему, спасен девушкой… Если бы Енски-младший был суеверен, то, наверное, тут же взял бы билет на обратный рейс в Лондон, оставив в стороне мечты о "Таймс" и о карьере журналиста вообще. Но характер Гора был выкован в кузнице, где орудовал умелый и беспощадный к материалу кузнец, Алекс Енски. А прошедшие эту школу люди никогда не верят в приметы, какими бы плохими они не казались.
– Вам плохо? – спросила близняшка Яна (в чем Гор был не совсем уверен), озадаченная его долгим молчанием. – Что-то случилось? У меня плохое произношение?
– Нет, нет, – Гор быстро приходил в себя, приглаживая прическу и осторожно оглядываясь по сторонам, не видела ли его позора Бетси. – Все в порядке. У меня очень хороший вестибулярный аппарат и вообще… Хотел разглядеть название яхты.
Гор галантно предложил Яне (если это, конечно, была не Оля) руку и они пошли на корму, являя собой как бы противовес Бетси МакДугал, собравшей мужскую компанию на носу.
– Я журналист, буду описывать этот поход. Полагаю, что мои материалы будут напечатаны в "Таймс", если я, естественно, соглашусь на их условия…
– О! – вскинула Яна густые брови домиком. – Вы журналист? Как интересно! Я знаю, что журналисты бывают в разных горячих точках и в просто интересных местах… Расскажите, я так люблю истории! К тому же мне нужно практиковаться в английском, потому что Ольга его совсем не знает…
"Значит, Яна!", – торжествующе подумал Гор, обрадовавшись, что теперь он знает признак, по которому можно запросто отличить одну девушку от другой.
– …много читаю. Стараюсь, чтобы книга была в оригинале, а не адаптация. Но не всегда можно достать. Очень люблю фантастику. А вы?
– Я… – Гор сделал неопределенный жест, ища удобный выход из ситуации. – Я иногда читаю. У меня очень мало времени. Много работы, понимаете…
– О! Я понимаю. Наверное, много путешествуете? У вас такой уверенный взгляд…
Енски-младшему показалось, что его кто-то накачивает воздухом изнутри. Было чрезвычайно приятно иметь уверенный взгляд и выглядеть более значительным, чем ты есть на самом деле.
– Да, мне случалось быть в разных путешествиях, – произнес он с интонацией, которая, по его мнению, должна была быть у бывалого путешественника.
– Вы расскажете? – Яна затаила дыхание, заглядывая Гору в глаза.
Тот выдержал паузу.
– Конечно! – он снова выдержал паузу и добавил со значением. – Если у нас будет такая возможность…
Яна даже застонала. Гор чувствовал себя в ударе.
– Отправляемся, – закричал Мягков с носа яхты. – Капитан идет!
Яна куда-то убежала, Енски-младший рассеянно проводил взглядом ее крепкую ладную фигурку. Больше всего его внимание привлек новый персонаж, появившийся на сцене.
Капитан!
Издалека могло показаться, что это настоящий морской волк неспешно идет по пирсу – уверенной, хотя и не слишком твердой походкой бывалого моряка. Борода, черный тоталитарный френч, застегнутый под самое горло, несмотря на жаркую погоду. Гор подошел к трапу, чтобы лучше разглядеть эту внушительную личность.
Енски-младшему, сознание которого находилось под наркозом женских чар, хотелось сделать что-то приятное капитану. Ну, хотя бы поприветствовать его на понятном ему языке. Глупость, которую можно было простить, только учитывая то деструктивное влияние, которое оказала на хладнокровного англичанина "горячая дивчина".
– Здравствовать, капитан! – выпалил Гор, собрав воедино все свои знания по русской словесности. И только тут заметил, что у капитана в ушах миниатюрные наушники от cd-плеера.
"Эффект пропал", – разочарованно подумал Гор.
Но капитан развеял его напрасные надежды.
Посмотрев мутным взглядом на нахального англичанишку, он непонятно выдал, решительно рубанув рукой по воздуху:
– Glagoly! Uchit`!
И, восстановив устойчивое равновесие, по-прежнему достойно прошествовал на борт, оставив после себя стойкий запах виски.
– Ольга сказала, что он был раньше преподавателем русского языка, – пискнула за плечом всезнающая Яна. – А потом бросил все и ушел в море.
Гор ничего не ответил, он старался понять, что же играло так громко в наушниках капитана-преподавателя… Что-то до боли знакомое. Язык не английский, не французский, но… Немецкий!
"Боже мой, – ошарашено подумал Гор. – Он же слушает "Рамштайн". Вот это прогулочка!.."
Словно подтверждая его слова, раздалась команда:
– Otdat koncy!
Яхта отошла несколько метров от пирса, и в висящие на перилах капитанского мостика динамики хлынуло разудалое:
– Asche zu ache! Ache zu ache, und Staub zu Staub!
"Отец мой, где ты!?" – внутренне возопил Гор, считающий всех поклонников этой группы скрытыми нацистами.
Гор не даром вспомнил своего отца. За день до описанных событий, Алекс Енски, окончательно замучив докторов своей хворобой и своими требованиями, вдруг ощутил в себе прилив сил и страстного желания покинуть опротивевшие донельзя больничные стены. Лечащий врач не слишком активно сопротивлялся этому душевному порыву, предупредив, однако, что не может с момента выписки мистера Енски из больницы ручаться за его здоровье.
– Напрасно вы так думаете, – обнадежил его Енски-старший. – Наша судебная система еще способна встать на защиту невинного потребителя. К тому же врачебный произвол, творящийся в больницах Великобритании, давно пора пригвоздить к доске позора. Я уезжаю в другую страну, и вы должны быть заинтересованы в том, чтобы поддержать имидж британской медицины на международном уровне. Я! И никто иной, являюсь образцом вашей работы, дорогой доктор. И не дай бог вы допустили брак! Тогда можете сразу вызывать своего адвоката…
Говорят, что после ухода Алекса Енски из больницы к главному врачу был вызван кардиолог, который долго щупал пульс, мерил давление, клал на стол какие-то лекарства и задумчиво качал головой.
Кипучая натура Алекса Енски, подстегнутая тревогой за сына и желанием справедливости, не дала ему спокойно сидеть дома, плавая в ворохах научных статей, комментариев к этим статьям и пояснительных комментариев к комментариям. Не успокоила его нервного возбуждения и фамильная библиотека.
– Бредни, бредни! – зло швырял он со стола какие-то листки. – Клянусь разрушением Иерихона. Они хотят скандала?! Они его получат!
Профессор еще побродил по пустому дому, везде обнаруживая детали, приводившие его в негодование – то раскиданные книги в библиотеке, то неубранные окурки в пепельнице, то собственные тапки, по забывчивости оставленные около камина.
– Бардак, какой вокруг бардак, – возмущался Алекс. – В Содоме после ухода Лота было и то чище. Позор. И это наше родовое гнездо!
И Енски-старший тяжело вздыхал.
Он даже вышел во двор и в задумчивости постоял перед бронзовым Черчиллем, но и это не добавило Алексу хорошего настроения. Скорее наоборот. Размышления об истории Англии и славного рода Енски, как части этой истории, навлекли на Великого Разоблачителя тоску, сравнимую разве что с тоской, которая обуяла Иуду после получения единовременного денежного пособия в тридцать серебряников.
– А ведь и верно, – обратился Алекс Енски к Черчиллю. – Мир катится к чертям собачьим! Молодежь не виновата в том, что у нее нет достойных примеров для подражания. В силу своего молодежного нигилизма они не видят в прошлом ничего, кроме бесконечных войн неизвестно во имя чего. Где уж им понять высокое стремление духа, при слове Родина или Британия?! Сила Гедеонова! Теперь они смотрят Шекспира в исполнении балаганного кривляки-юнца, макаронника ДиКаприо и думают, что именно так оно и было. К чему может привести их Голливуд? К бесконечному попкорну, кока-коле и грудастым певичкам, которые даже сами не знают девочки они или кто… Но ведь наша молодежь не виновата. Это мы не смогли дать ей те ценности, привить идеалы, которых ей сейчас так не хватает. Тр-р-р-рубы Иерихонские! Мы были так увлечены собой! Мы воевали против… Против чего мы только не воевали? Коричневая угроза, красная угроза, холодная война, торжество демократии, общечеловеческие ценности, Единая Европа. Зачем все это? Этого ли мы хотели? К этому ли мы стремились, когда восторженно слушали… Господи, кого мы только не слушали. Это как гипноз, как дурной сон. Мы воевали с Империей Зла. Мы боролись за права человека. Писали диссертации. Боролись за новые ученые степени. Рылись в раскопах. А между тем в головы наших детей украдкой заполз Голливуд, кока-кола и Бритни Спирс. Мы победили! Мы вернулись домой! И обнаружили, что вместо психоделических красок нашего разноцветного мира, в нем царит серость. Кто-то перекрасил стены в наших домах, кто-то вывел все краски из наших детей. Что же теперь делать? Англии, Великой Англии больше нет. Есть только маленький кусочек суши, на который будет опираться безмозглый янки, когда он захочет перепрыгнуть в Европу. И дальше, и дальше… По всему свету. И наши дети будут рукоплескать ему, в пароксизме восторга давясь попкорном. Какая гадость… Какая гадость… Клянусь тринадцатым апостолом… Наше поколение – это облако без штанов, которое расползается в разные стороны. И уже не видно… Уже ничего не видно.
Енски-старший посмотрел на Черчилля, словно требуя у него ответа на свои терзания, но старый Уинни сосредоточенно смотрел перед собой, словно погруженный тирадами Алекса в глубокую задумчивость. Где-то за забором тоскливо каркнула ворона.
– Да ладно, – неожиданно для себя ответил ей Алекс. – Сам знаю. Надо ехать!
Он постоял еще мгновение, ожидая, что статуя все-таки ответит на его слова, но потом встряхнулся и решительно ушел в дом.
Из открытого окна кабинета в сад донесся его сердитый голос:
– Как не работает? Это Посольство? Украины? Мне нужна виза! Что значит, кто? Что значит, не туда? Это Посольство? Какой отдел? Меня это не волнует! Вы в курсе, с кем вы разговариваете? Какая Людмила? Меня не интересует… Меня не интересует… Консул? Мне не нужен консул, мне нужен посол! С кем? С ним и разговариваю? Ну и что!?…