– Принесло кого-то, – хмыкнул Алекс недовольно. – Вовремя. Нечего сказать.
Сосед по палате зашевелился и, не раскрывая глаз, открыл рукой, свободной от гипса, дверцу тумбочки. Вытащил маленькую, плоскую дощечку, ткнул пальцем в панель.
В тяжеленной "Нокии" Алекса Енски коротко щелкнуло, и ему ответили:
– Юсупов слушает.
– Алло! – Крикнул Енски.
– Да, да, – отозвались в трубке.
– Это профессор Енски. У меня проблема на этом чертовом острове. Можете ли вы вытащить меня отсюда? Мне нужно это срочно…
– Хм, – в трубке ненадолго замолчали. – Видите ли, профессор… Посмотрите, пожалуйста, направо.
Енски посмотрел.
Человек с переломом руки и язвой желудка глядел на него, прижав мобильный телефон к уху.
– Боюсь, дорогой профессор, – печально сказал он, – что я ничем не в силах помочь вам, ибо только что сам подвергся насилию с промыванием желудка. А на три часа у меня назначен сеанс у стоматолога. Понимаете, что я хочу сказать?
– Боже мой! – Енски выронил телефон, и он звонко загремел в стоящую около кровати "утку". – Боже мой… Зачем я не послушал своего сына? Зачем я отправился в эту ужасную страну? Кто спасет меня?
– Спасение утопающих, дело рук ОСВОДа! – провозгласил кто-то за спиной. – Что вольно можно перефразировать, как: "Врачу – исцелись сам!"
На пороге стоял потомственный доктор, лекарь и врачеватель, Остап Тарасович Ловигада.
– Дорогой профессор, теперь ваша очередь.
Доктор Остап вовсе не был эдаким Менгеле местного разлива.
Когда-то давно он закончил с отличием медицинский институт, долго имел практику в стоматологической клинике. Там, с легкой подачи нечестных коллег, стал брать взятки. Несли кто чем. Время было не сахар, потому деньгами давали не всегда. Основной валютой было спиртное. Доктор начал, как говорится, "заливать за воротник". Потом больше. Пошли скандалы. Потеря работы.
К чести пана Ловигада, он сумел остановиться. Более того. Отринув от себя прах прошлого, он с помощью своих старых знакомств связал свою судьбу с Вооруженными Силами молодой Украинской республики. Потом нелегкая дорога военных гиппократов завела его в приграничье. Остров Змеиный, где патологически здоровые моряки несли свою нелегкую службу.
Остап Тарасович изнемогал без работы. Пить он не мог, ибо находился "в завязке", убирать за свинками ему было противно, а сидеть без дела он не привык.
Поначалу он проводил плановые осмотры всего гарнизона. Но ввиду абсолютной неизменности в показателях ему пришлось отказаться от этой идеи. Потом он, неведомо какими путями, затащил на остров стоматологический кабинет в полном составе и занялся тем, что умел лучше всего. Лечением зубов. Однако и этот "развеселый" процесс вскоре пришлось прикрыть. Остров Змеиный можно было объявлять территорией свободной от кариеса. Если, конечно, не брать в расчет разнообразную домашнюю скотину от кошек до свиней. Зверей Остап Тарасович не лечил принципиально, потому как считал себя Врачом, а не каким-нибудь там ветеринаром.
В свободное время, а такового у пана Ловигада было пруд пруди, он изучал различные болезни по справочникам и мечтал о том, как когда-нибудь найдет вакцину от СПИДа. Только бы в пределах досягаемости оказался хотя бы один больной этой чумой двадцатого и двадцать первого века.
Остап Тарасович Ловигада мечтал повторить подвиг своего легендарного предка Борислава. Только, конечно, с более удачным финалом.
Учитывая все вышесказанное, становится понятно, почему доктор Остап так бодро ринулся лечить столь редких гостей. В каком-то смысле можно сказать, что паном Ловигада овладело легкое сумасшествие. От радости.
– А знаете ли вы, дорогой профессор, как у нас лечат геморрой? – ласково спросил Остап Тарасович и Енски-старший ощутил слабость.
Везде.
Однако геморрой ему лечить не стали. Все было куда хуже, чем представлял себе профессор.
С приличествующей осторожностью его посадили в кресло, зафиксировали голову и попросили открыть рот. Преодолев безуспешные попытки сопротивления, Остап Тарасович запустил в рот профессора какую-то стоматологическую "козью ногу".
– Вот тут у вас ка-а-ариес…
– Ыы-ыыы-ы… – резонно ответил профессор.
– А что делать? Ведь можно потерять зуб.
– Ыу-ыы.
– Этого мне не позволяет врачебная этика, – возразил Остап Тарасович.
– Ааа…
– Укол тоже нельзя делать. В конце концов, до нерва дырка еще не дошла. И я должен знать, когда остановить бур. Вы должны чувствовать. Да. Потому потерпите немного, дорогой профессор. Потерпите…
С ласковой улыбкой доктор Ловигада застрекотал бормашиной.
Ночью профессора разбудило похлопывание по плечу. Енски-старший испуганно открыл глаза.
– Послушайте, – преступным шепотом обратился к нему Юсупов. – У меня есть план. Нам надо бежать!
Он стоял босиком на полу, в ночной рубашке, из которой нелепо высовывался гипс. Плакаты на стенах зловеще белели.
– Куда бежать? – спросил Енски-старший. – Мы на острове. К тому же, они тут все бандиты и маньяки. Все эти русские сумасшедшие, а мы имеем дело с поляком. Нам нужно быть хитрее.
– Тогда давайте забаррикадируем дверь!
– Не поможет, вы же видели его санитаров.
– У вас есть план?
– Думаю, что да. Слушайте.
Юсупов наклонился к губам Енски-старшего.
На следующий день капитан-лейтенант Шагранов решал сложную со стратегической точки зрения задачу. Ему предстояло отправить на материк трех лежачих больных. И сделать это как можно быстрее, чтобы не допустить распространения эпидемии. Ситуация осложнялась еще и тем, что один из больных сам был доктором. Остап Тарасович Ловигада пал первой жертвой эпидемии – как и подобает настоящему военному врачу.
Доктора "несло" со страшной силой. Ни одно закрепляющее не действовало. Остап Тарасович слабел, худел и рвался с постели спасать человечество. К нему пришлось приставить двух рядовых, для удержания.
Другие два пациента, пожилой профессор и спонсор, вели себя до странного тихо. Счастливо улыбались и ни к чему претензий не имели.
Оставлять часть без доктора не хотелось. Но, видимо, другого выхода не было.
Глава двенадцатая
Шепот в ночи
– И как шмякнется прямо в навозную кучу!..
– Бедный профессор! – рассмеялась Бетси, но тут же одернула себя. – Бедный Гор! Как он там?
– В унынии, – развел руками Алексей Мережко. – Рвался было вместе с отцом на большую землю, но тот раскричался, расшумелся, неизвестно из-за чего.
– "Тр-рубы Иер-рихонские! – очень точно скопировал лейтенант голос почтенного археолога. – Ты хочешь, чтобы эта мерзавка осталась здесь одна, без присмотра?! Представляешь, что она выкинет? Несчастной науке снова ничего не достанется! Нет уж, святые апостолы, дудки! Оставайся здесь и ни на мгновение, слышишь, ни на мгновение не спускай с нее глаз! И эта ее рана – не более чем ловкая маскировка!"
"Узнаю своего учителя!" – подумалось горько.
– А потом?
– Пламенная речь, по всей видимости, лишила старика сил, и он потерял сознание. Их со спонсором и нашим гарнизонным медиком, у которого приключилось что-то вроде дизентерии, уже отправили в Одессу, в наш госпиталь. Кстати, за что это Енски-старший так тебя не любит?
Молодые люди уже были на "ты". Произошло это как-то само собой, незаметно. Да и странно было бы после всего, пережитого ими сегодня под водой, соблюдать светские условности.
– Это старая распря. Понимаешь, существуют некоторые противоречия между официальной археологией и археологией "черной". Мы, одиночки, не связаны по рукам и ногам различными правилами и запретами. Работаем, где хотим и как хотим. Не придерживаясь строгих инструкций и методик. И находками не обязаны делиться с мировой общественностью и музеями. С точки зрения профессора, мы враги номер один для святой науки…
– Но все-таки, бедный Гор, – закусила губу девушка. – Надо бы его утешить. Он ведь рос без матери, которая сбежала от Алекса еще тогда, когда сын только родился. Профессор воспитывал его в одиночку, таскал за собой в экспедиции…
– Ты очень привязана к нему? – поинтересовался пограничник.
Элизабет послышались в его голосе ревнивые нотки. Она с удивлением взглянула на лейтенанта. На этот раз он был одет попросту. Белая футболка и шорты. Девушка не могла не отметить, что без формы ему гораздо лучше. Загорелые мускулистые руки и ноги были открыты, тонкая ткань футболки выгодно подчеркивала хорошо развитой, красивый торс парня. Молодая баронесса даже слегка зажмурилась, чтобы отогнать невольный соблазн.
– Некоторое время мы встречались, – ответила она откровенно. – Но это в прошлом. Теперь мы просто друзья.
– Гор, по-моему, так не считает. Пока ты была в беспамятстве, он вел себя так, словно вас связывает нечто гораздо большее, чем обыкновенная дружба.
Снова ревность? По какому праву? Но Бетси отчего-то было приятно. В груди потеплело.
– Я поговорю с ним, – пообещала она. – Где он сейчас?
– Мадам Пастухова вверила его нежным заботам очаровательной феи.
"Ага! Вот они, "варианты" Папы. Ну-ну, госпожа гроссмейстер!"
– Не хочешь выпить? – поинтересовалась девушка, чтобы сменить скользкую тему. – Посмотри там, в баре. И мне налей.
Молодой человек, пружинисто вскинув свое тело из кресла, подошел к бару. Бетси предположила, что он нальет себе чего-нибудь покрепче: виски или бренди. Почему-то все мужчины предпочитают виски. Что за странные пристрастия? Обжечь себе гортань полутора унциями горького пойла. Б-р-р… Хотя иногда и можно. Хорошо расслабляет. Вот, например, сейчас она не отказалась бы от небольшой порции скотча или коньяка. Чтобы не чувствовать себя такой скованной в присутствии этого красивого, мужественного парня.
К ее удивлению, она ошиблась. Алексей выбрал красное сухое вино. Бургундское. Ловко управившись с пробкой при помощи хитроумного штопора (девушка подивилась его сноровке, сама она так и не смогла освоить это чудо бытовой техники), пограничник разлил рубиновую влагу в два высоких бокала, поставил их на серебряный поднос и вернулся с ним к дивану, на котором возлежала раненая.
– Прошу вас, баронесса, – склонившись в галантном поклоне, произнес Мережко по-французски.
– О, сударь, как вы любезны, – подыграла ему девушка в том же тоне и на том же языке.
Напиток был кислым и чуть терпковатым, как почти и все французские сухие вина. Но по такой жаре в самый раз. В помещении работал кондиционер, но и он едва справлялся с духотой, разлитой в пространстве над островом Левке.
– Расскажи мне еще что-нибудь о своей работе, – попросил Алексей.
Элизабет очень хотелось, чтобы парень попросил ее о чем-то другом, и она слегка расстроилась. Ну да ладно. Вечер только начинается. В бутылке еще плещется вино. И впереди – целая Вечность.
– Знаешь, мне часто приходилось сталкиваться с необъяснимыми, странными вещами, – начала Бетси. – Из многих мест, которые интересны и перспективны для археолога, я выбираю те, что связаны с некоей тайной, чудом. То ли это заброшенные или исчезнувшие святилища, вроде того, что находилось на этом острове. Или известные из анналов древности мощные мифические и полулегендарные артефакты. Никакой нормальный, трезво мыслящий ученый не стал бы на моем месте гоняться за подобными химерами. Но такой уж у меня характер… И вот, когда я оказываюсь в очередном таком месте, со мной начинают приключаться таинственные происшествия. Кажется, что оживают древние, до этого мирно покоившиеся силы, и властно вмешиваются в ход исследований. Некоторые из них помогают, как бы желая, чтобы и эта тайна, хранимая Клио, была раскрыта. Другие, напротив, ревниво оберегают свои секреты, всячески вредя раскопкам. У меня даже специальный термин родился: "Сакральная археология". Когда-нибудь, когда я стану такой же тяжелой на подъем и ворчливой, как профессор Енски, напишу об этом специальное исследование.
Алексей снова наполнил бокалы. Бетси залпом выпила содержимое своего, и ею овладела веселая решительность. Тайны долой!
– Вот смотрю я на тебя, и мне кажется, что и наша встреча – это также звено в цепи событий, спланированных Великим Нечто.
Мережко странно посмотрел на нее. Бокал в его руке слегка дрогнул, но девушка не обратила на это внимания. Ее мысли были поглощены иным.
– Мне трудно это сделать самой. Открой вон тот ящик стола и возьми там кожаную коричневую папку.
Когда молодой человек выполнил ее пожелание, Бетси развязала тесемки и извлекла из папки несколько листов бумаги. Пристально вглядевшись в верхний, а затем в лицо лейтенанта, она протянула листы Алексею. Тот принял их и механически скользнул по ним взглядом. Внезапно из равнодушно-любопытных его глаза сделались удивленными. Пограничник взволнованно отставил стакан и впился в содержимое бумаг.
Бетси столь же пристально, как Алексей в листы, всматривалась в парня. На его лице сменилась целая гамма чувств.
"Боже, но до чего же он хорош!"
– Откуда это у тебя? – с трудом выдавил парень, закончив просматривать материалы.
– Мой дядя служил с этим человеком. Портрет и статью я взяла из дядюшкиного старого журнала, а рассказ своего родственника записала по памяти. Итак, тебе знаком мистер Дэмпси Мелоун?
Пограничник резко встал и нервными шагами стал мерить каюту. Затем остановился, набрал полную грудь воздуха и решительно, словно совершая прыжок с высокой скалы в бушующее под ней море, сказал:
– А, чего там! Дела давно минувших дней. Уже все равно. Это мой дед.
Затем упал в кресло и сжал руками голову. На его лице отражалось глубокое страдание.
Девушке стало его неимоверно жаль. Она дотянулась рукой до его головы и осторожно погладила Алексея по мягким каштановым волосам. Парень схватил эту ласковую руку и жадно приник к ней губами. Бетси решительно остановила его. Еще не время. Пусть придет в себя.
– Мне кажется, теперь твой черед рассказывать. Если тебе, конечно, не тяжело. Налей, если хочешь, чего-нибудь более подходящего. Джин, виски?
Мережко не стал спорить и упрямиться. Он извлек из бара фигурную бутылку "Мартеля" и вопросительно посмотрел на девушку. Та, соглашаясь, кивнула…
Итак, в мае сорок восьмого года Дэмпси Мелоун был похищен сотрудниками советских спецслужб и переправлен в Советский Союз. Здесь его сразу же доставили в Москву, к самому Лаврентию Павловичу Берия. Того интересовали два вопроса. Во-первых, куда Мелоун спрятал сокровища вавилонских царей и, в частности, золотые таблички с эпосом о Гильгамеше. И, во-вторых, "железный нарком" любопытствовал, что там немцы наворотили, в этом своем "Дойче Анненербе".
…"Наркомом" называл всесильного сатрапа сам Мелоун – по привычке, ибо кем мог быть еще этот страшный человек? И лишь много времени погодя археолог узнал, что Берия числился уже не "наркомом", а "zamestitelem predsedatel`y sov`eta ministrov." Выговорить, а тем более запомнить подобное было невозможно, да Берия и не возражал против несколько устарелого титулования. Нарком себе – и нарком…
Как ни странно, поначалу Берия Мелоуну понравился. Начитавшийся в западной прессе всяческих ужасов о главе сталинской охранки, англичанин представлял его совсем иным. Дьяволом во плоти, с руками, по локти залитыми кровью. А тут перед ним сидит круглый веселый толстяк в приличном европейском костюме, лысоватый, со старомодными очечками-пенсне на переносице. Потчует изумительным грузинским вином, которое археологу пришлось по вкусу гораздо больше, чем те, которые доводилось дегустировать до этого. Рассказывает неприличные анекдоты, сам хохоча до колик и приятельски похлопывая собеседника по колену. В общем, на допросы их встречи походили мало.
Берия по секрету признавался англичанину, как тяжело ему стало работать в последнее время. Хозяин (тут нарком делал глубокомысленную паузу и закатывал глаза вверх, чтобы было понятно, о ком идет речь) сделался совсем невыносим. Требует все новых и новых жертв. Вон, на днях вызывал и поручил собрать компромат на своих старых соратников Молотова и Микояна. Он знает, ему по секрету донесли доброжелатели, что Хозяин уже подумывает над тем, чтобы заменить и его, своего верного пса, готовя ему участь Ягоды и Ежова.
Но он не так прост, как может показаться. И не пойдет покорно на заклание, как миллионы этих тупых и уничтоженных, как личности, его соотечественников. Но для борьбы с Хозяином ему, Берия, нужны средства. Много средств. Чтобы подкупить кого следует, приобрести необходимое оружие, а потом накормить изголодавшуюся и разоренную небывалой войной страну.
Нарком говорил очень убедительно и, по крайней мере, внешне, искренне. Их беседы продолжались не день и не два. Мелоун уже был готов поделиться с Лаврентием Павловичем нужными тому сведениями, но тут произошел неожиданный случай, резко повернувший судьбу плененного археолога.
В один из вечеров, когда уже была выпита одна бутылка замечательного вина с экзотическим названием "Цинандали" и они уже перешли ко второй, называвшейся не менее цветистым именем "Киндзмараули", дверь в помещение распахнулась, и в комнату вошел невысокий человек в полувоенной одежде. Одного взгляда, брошенного на него, англичанину хватило, чтобы узнать гостя и мигом протрезветь. Перед ним стояла личность, хорошо известная Дэмпси по многочисленным фотографиям и кадрам кинохроники. Вон и здесь на стене висит его большой портрет, увитый зеленым плющом.
– Ну что, загаворщыки, нэ ажидалы? – зло процедил Сталин сквозь прокуренные пожелтевшие усы. – Шлиманы хреновы!
Берия и переводчик вытянулись по стойке смирно. Загипнотизированный взглядом тигриных глаз, медленно поднялся со стула и англичанин.
– Ладно, ладно, садытесь. Пашутил, – махнул слабой рукой Хозяин. – Пока пашутил… Лаврентий, как ыдут дела с нашим англыйским другом? Надэюсь, он меньше упорствует, чэм гаспадин Валленберг?
– Так точно, товарищ Сталин! – браво рапортовал Берия. – Достигнуто полное взаимопонимание!
– Харашё! – вождь неспешной походкой обошел стол и сел на место, занимаемое до этого наркомом. – Так какие же тайны оставил нам наш покойный противник Гитлер?
"Странно, что его интересует не золото Вавилонии, а бумаги фашистов, – подумалось Мелоуну. – Хотя, зачем ему драгоценности. Он ведь и так полноправный властитель этой дикой страны и всего того, что в ней находится".
Мелоун отвечал генсеку, что работы по расшифровке архивов "Дойче Анненербе" только начались. Немцы использовали специальный шифр, основанный на скандинавском руническом письме. К сожалению, все бумаги остались в Берлине, записи тоже.