Среди мореплавателей были те, кто посещал остров уже много раз, но и они не смогли отыскать места, позволяющего проникнуть вглубь рощи – там, где раньше, по их утверждениям, был проход, теперь кустилась непроходимая зелень. Казалось, роща намеренно не желала впускать в себя чужестранцев.
Недоуменно разводя руками, моряки сообщили амазонкам, что не могут обнаружить проход. Это страшно разгневало Дару, заподозрившую эллинов в нежелании помочь, тем более, что соблазнительная цель была уже почти у них в руках. Угрожающе размахивая мечом, она заставила моряков вернуться к кораблям и принести с собой топоры.
Топоров обнаружилось едва ли с десяток. Алкинию и ещё двум морякам пришлось вернуться с пустыми руками. Боевые же топоры были слишком легки и для рубки леса явно не годились. Удовлетворённо кивнув, Дара приказала грекам прорубить проход в священную рощу…
Первыми неладное почуяли кони. Беспокойно всхрапывая, они стали пятиться к лесу, не обращая внимания на яростные крики и понукания наездниц.
Между тем, эллины взмахнули топорами, выбрав своей первой жертвой толстоствольный вяз. Тяжёлые лезвия с глухим стуком опустились на ствол…
Внезапно остров вздрогнул, словно от подземного толчка. Мгновенно усилившийся ветер стал нещадно раскачивать ветви деревьев.
…Топоры, не успевшие ударить вторично, вырвались из рук и, зловеще блеснув лезвиями, устремились к небу. Словно увидев перед собой стаю голодных волков, громко заржали кони, став на дыбы.
Взбесившиеся топоры блестящими птицами закружились над поляной, всё ускоряя своё вращение…
Бросившись к лесу, Алкиний упал на землю, закрывая голову руками. Сделал он это вовремя. Успей остальные последовать его примеру, они бы могли уцелеть, но моряки, запрокинув головы, были, казалось, загипнотизированы вращающимся в небе стальным кольцом.
…Секунда, и топоры со свистом, словно коршуны, увидевшие добычу, ринулись вниз. Брызнула кровь. В безумном танце смерти замелькали блестящие лезвия…
Едва издавшие крик глотки захлебнулись собственной кровью.
Алкиний зажмурился.
Что-то непонятное кричали воительницы по-прежнему не в силах справиться с визжащими лошадьми. Ветер усилился.
Юноша открыл глаза.
Эллины были мертвы. Утыканная багровыми лезвиями, шелестела, терзаемая порывами ветра, трава. Небо над лесом потемнело, а на дереве, в том месте, где его ствол касались лезвия топоров, выступила пузырящаяся белая пена.
В два мощных рывка Алкиний достиг ближайших кустов, но ветер внезапно прекратился. С тяжёлым тоскливым скрипом разошлись ожившие деревья, образуя широкий проход в священную рощу. Перед ними была аккуратная песчаная дорога, ведущая прямо ко входу в храм, который несмотря на сгущающиеся сумерки продолжал ослепительно сверкать издавать мягкое белое сияние.
"Точно как в том сне", – ещё успел подумать Алкиний.
Кони немного успокоились, и воительницы, позабыв обо всем, кроме вожделенной добычи, издали громкий боевой клич.
– Вперёд! – закричала Дара, выхватывая меч-акинак. – К храму!
Алкиний не мог понять, как они не видят того, что перед ними ловушка. Неужели всё только что произошедшее здесь совсем их не напугало? Кажется, жажда золота оказалась сильнее страха.
– Вперёд! – повторила Дара. Воительницы, стегая хрипящих лошадей, галопом помчались прямо в зияющий, ведущий в священную рощу проход.
До храма Ахилла оставалось проскакать совсем немного, как лошади вдруг снова отказались слушаться наездниц. Поражённые столь свирепым неистовством животных, женщины стали падать на землю, не в силах удержаться на их спинах.
Как завороженный, наблюдал Алкиний за этой страшной сценой.
…Лошади менялись на глазах. Вместо ржания из их взмыленных пастей стало доноситься утробное рычание. Грива встала дыбом, могучие крупы свело судорогой, и юноша в ужасе увидел, как в исходящих пеной пастях, стали прорезаться острые клыки. Тела почернели, копыта превратились в упругие с длинными когтями лапы…
Ещё никогда в своей жизни Алкиний не слышал такого душераздирающего крика, полного неподдельного ужаса и отчаяния. Женщины визжали, катаясь по земле под ногами ужасных чудовищ. Порождения горячечного кошмара с воем набросились на свои жертвы, разрывая и пожирая окровавленную человеческую плоть.
Борясь с отвращением, юноша старался не смотреть на кровавое пиршество. Всё его естество кричало сейчас только об одном – БЕЖАТЬ. Бежать без оглядки, подальше от проклятого места, чтобы только не слышать зловещее рычание и хруст перемалываемых человеческих костей.
Неведомая сила заставляла юношу взять в руки оружие, Подобрав один из рухнувших с небес топоров, Алкиний бросился в лес. Он бежал, как ему казалось, в направлении берега, где стояли на якорях корабли. Это был его единственный шанс.
Страшный рёв за спиной, наконец, стих. Либо кровавая трапеза была уже окончена, либо Алкиний успел удалиться от священной рощи на достаточно безопасное расстояние. Но он ошибался, решив, что все кошмары сегодняшнего дня остались позади.
Услышав за собой тяжёлое дыхание и шум ломающихся веток, юноша сообразил, что его кто-то преследует. До спасительного берега было ещё очень далеко, силы на исходе, и молодой грек решил встретиться со своим преследователем лицом к лицу. Он остановился, перекладывая тяжёлый топор в правую руку.
…Густые кусты задрожали, послышался треск ветвей… Вот она! Одна из тех зловещих тварей, что некогда были обыкновенными лошадьми. Глаза чудовища, налившиеся кровью, казалось, издавали в сумерках красное свечение. Мощная пасть с двумя рядами острых зубов была хищно приоткрыта…
Зверь прыгнул.
Топор Алкиния мягко вошёл прямо в ощерившуюся клыками окровавленную пасть, но когтистая лапа всё же успела зацепить его грудь, распоров кожу от левого плеча к бедру. Застонав, юноша выронил оружие и упал в траву. Хрипящее чудовище, обильно орошая листву кровью, затихло рядом.
Алкиний попытался приподняться. Это удалось с большим трудом. Грудь была вся залита сочащейся из ран кровью, одежда оказалась изорванной в клочья, но идти он всё же мог.
Пошатываясь, юноша побрёл к виднеющемуся впереди в багровых лучах заката просвету, за которым должен был находиться желанный берег…
На море бушевал яростный шторм, почему-то не задевавший самого острова. Острые гребни волн словно растворялись, не добежав до каменистого берега. Но Алкинию было не до этого. Он у моря… Что дальше? Прислонившись к большому валуну, юноша увидел, как сорванные с якорей корабли бьются невдалеке от берега, проламывая борта друг другу. Значит, не уплыть…
Донёсшийся откуда-то справа звериный рык заставил молодого грека обернуться. На большом скалистом выступе над водой он увидел страшную картину: сбившись в плотную группу, лишь отдалённо напоминающие лошадей чудовища бросались с обрыва в бурлящее море, издавая напоследок громкий полный злобы протяжный вой…
Видимо, на какое-то время Алкиний потерял сознание. Когда же он очнулся, стояла глубокая ночь. Тихая, спокойная, безмятежная…
Превозмогая боль во всём теле, юноша огляделся. Море было гладким, от берега до тёмного горизонта протянулась узкая серебряная дорожка. В небе ярко сияла полная Луна. Ничто не напоминало о тех ужасных событиях, свидетелем которых он волей-неволей оказался.
Алкиний вспомнил ВСЁ, что здесь с ним произошло – сразу, до мельчайших подробностей. Вспомнил – и удивился лишь одному – почему он до сих пор жив. Впрочем, он чувствовал, что опасность никуда не ушла и что она по-прежнему здесь, совсем рядом, на острове.
Оставаться на берегу не следовало. С трудом поднявшись, Алкиний двинулся наугад вглубь острова.
…Храм Ахилла возник перед слабеющим юношей внезапно, будто вырос из-под земли. Он светился – мягко, приветливо, словно ожидая гостя. Песчаная дорожка, ведущая к входу, была девственно чиста. Ни крови, ни кусков человеческой плоти…
Подойдя поближе к храму, Алкиний заметил пасущуюся у самых его ступеней белую козу из тех, что оставляли на острове в дар Ахиллу мореплаватели. Это был шанс – единственный, как показалось Алкинию, шанс на спасение. Следовало во что бы то ни стало принести эту козу в жертву Хозяину острова. Иначе неизбежность, иначе смерть.
Поймать козу юноше не составило большого труда. Животное было практически ручным. Втащив козу вверх по ступенькам, Алкиний с удивлением заметил, что она идёт в храм сама, добровольно направляясь в сторону алтаря.
Переступив порог храма вслед за жертвенным животным, юноша споткнулся и, упав, потерял сознание.
Придя в себя Алкиний больше не чувствовал в своём теле слабости, словно и не сражался с жутким чудовищем и не терял кровь. Поднявшись с мраморного пола, юноша обнаружил свою одежду в абсолютном порядке. Страшной раны на груди больше не было, как и ссадин на руках и коленях.
Чудо?
Он быстро осмотрелся. Белая коза, которую он привёл в храм, оставалась на месте у каменного алтаря. Осторожно, дабы не спугнуть животное, Алкиний завёл правую руку за спину, намереваясь достать из-за пояса припрятанный там короткий нож.
– Что ты собираешься делать? – прогремел над его головой чей-то властный голос. – Разве ты заплатил за неё?
Алкиний замер, медленно подняв глаза на белую статую, но та не двигалась, оставаясь бездушным куском мрамора.
– Я здесь, – уточнил невидимый собеседник, – у колонны.
Алкиний обернулся. За его спиной стоял Ахилл – именно такой, каким юноша видел его в своём странном сне. Только сейчас могучий герой держал в руках боевой топор, отлитый из чистого золота.
– Не стоит доставать нож. Эта жертва мне ни к чему, я и так получил сегодня сполна.
И, запрокинув голову, Ахилл засмеялся, да так, что фундамент храма несколько раз содрогнулся под его ногами.
– Ступай с миром, смертный, – добродушно произнёс герой, пребывающий, как видно, в прекрасном настроении, – завтра к острову пристанут торговые корабли с очередными дарами, и ты сможешь вернуться в Коринф. Платы с тебя не возьмут – я им уже намекнул.
Не в силах что-либо произнести, юноша направился к выходу.
– Да, и ещё одно… – спохватился герой, почему-то ухмыльнувшись.
Алкиний оглянулся.
– Тебя ждёт небольшой подарок – лично от меня. Уж больно ты храбро сражался с той лошадью!
И Ахилл снова громко рассмеялся.
Не понимая, сон это или явь, юноша вышел из храма, сотрясаемого мощным смехом героя, но на пороге, словно пораженный молнией, остановился.
Внизу, у самых ступенек, стояла Мида. Девушка улыбалась…
…Так рассказывают. А правда ли это, ложь, кто знает?
Глава третья
Почта
"Все самое интересное приходит в нашу жизнь либо неожиданно, либо вообще никогда не приходит", – меланхолично рассуждал Гор, перебирая персональную корреспонденцию.
Газета, в которую устроился младший Енски, не могла претендовать на большой тираж, богатство оформления и высококачественную бумагу. Все, чем могла бы похвастаться "Evening London", – это здание редакции, расположенное почти в самом центре города, и замечательный вид на Темзу из окон кабинета главного редактора. Конечно, если быть точным, то газете принадлежало не все здание, такую роскошь могли позволить себе только крупные, солидные и по настоящему толстые издания, а всего один этаж, самый верхний, и только потому, что владельцем дома был двоюродный брат главного редактора.
В пыльном кабинете, очень маленьком и тесном, ютился сразу весь журналистский состав "Evening London" – два человека, которые исправно исполняли свои роли начальника и подчиненного. Гор Енски, по бухгалтерским бумагам – начальник отдела, и Рональд Брагинский, являющийся по тем же бумагам его подчиненным. В комнате, кроме двух столов, доверху заваленных бумагами, находился также компьютер, громоздкий, дешевый, с залапанными грязными клавишами, и лаптоп, маленький и чистый, собственность Брагинского.
Большая, зеленая, явно неучтенная в ведомости о рангах, муха наматывала круги над лысиной Рональда, который внимательно наблюдал за ней из-под кустистых черных бровей. Иногда муха, этот редакционный заключенный, предпринимала попытку побега и, срываясь с привычной орбиты, совершала прыжок в сторону окна. Там она смачно стукалась о стекло в нескольких сантиметрах от открытой форточки и возвращалась на место. После каждой такой попытки Брагинский чертил на листе бумаги одну полоску. На его столе, кроме лаптопа, лежало уже несколько исчирканных листиков.
"Ждать чего-либо неожиданного от такой старомодной вещи, как бумажное письмо – верх нелепости, – Гор щелкнул пальцами по краешку письма с рекламными проспектами внутри. Конверт спланировал на пол, в кучку себе подобных, обреченных на бессрочную ссылку мусорное ведро еще со своей первой же наклеенной на них почтовой марки. – Самое смешное, что я никак не могу отказаться от этой глупой, в сущности, привычки. Читать и писать письма, делать копии на бумаге, когда есть компьютер, читать с листа, а не с монитора, водить ручкой над строчками, делать пометки. Неужели все это только для того, что бы выглядеть более значимым, чем я есть на самом деле? Хотя перед кем? Перед Рональдом?".
Гор покосился на круглого губастого коллегу, который, закинув ноги на стол, удерживал упрямую муху в гипнотическом радаре своих масляных глаз.
"Смешно! Значит, я хочу казаться более значимым в собственных глазах?"
На пол отправился еще один конверт, на этот раз содержащий мягкий и убийственный, как удавка служителей богини Кали, ответ из "Times". Таких ответов, из разных изданий, у Гора накопилась уже немалая коллекция. Все они начинались одинаково:
"Дорогой Сэр,
Мы внимательно рассмотрели вашу кандидатуру и предложенные вами материалы касательно…"
Заканчивались же не менее однообразно:
"… с сожалением вынуждены отказать Вам, в связи с тем, что…"
Далее следовала некая вариантность концовки, не меняющая, впрочем, сути. Увы, солидные издания не интересовались ни статьями по социологии, ни этническими проблемами современной Европы, ни археологическими выкладками Енски-младшего. "Times" неизменно ссылалась на некоторое несоответствие представленных примеров реальному положению вещей, намекая на необходимую политкорректность. "The Guardian" углублялась в детальную проработку стилистических особенностей статей Гора. "Sunday Times" вообще не указывало причин отказа, за что Гор был этому изданию весьма признателен.
Работа, по началу представлявшаяся первой ступенькой на пути в большую журналистику, оказалась волчьей ямой, откуда выход был только один: повесить свою шкуру на стену мировому глобализму в качестве трофея.
– Опять отказ? – поинтересовался Брагинский.
Он настолько внимательно следил за мухой, что Гор даже не сразу понял – Рональд обращается именно к нему.
"Наверное, я до крайности нелепо выгляжу в глазах Бетси, – промелькнула унылая мысль. – Со своими письмами, бумажками, приглашениями. Хорошо хоть она не знает истинного положения вещей! После той злополучной экспедиции в Индию я ухитрился крупно поссориться с отцом, оказаться без средств и вляпаться в "Evening London". А все так хорошо начиналось!..".
И Гор углубился в воспоминания…
– Опять отказ? – чуть громче спросил Брагинский, не отрываясь от мухи, которая явно вознамерилась совершить еще одну попытку побега.
– Что? – вздрогнул Гор.
– Откуда?
– А?!
Диалог звучал настолько нелепо, что Рональд оторвался от своих гипнотических упражнений с насекомыми и обратил взгляд вечно удивленных глаз на Гора. В тот же момент муха (как ждала?!) сорвалась со своей орбиты и рванулась к окну. Миг – и насекомое, победно пожужжав на прощание, оказалось на свободе.
– Эк!.. – только и сказал Брагинский, разочарованно провожая муху взглядом. – Ну, что ты поделаешь?
– Сколько там? – спросил Гор, глядя на исчирканный полосками листок.
– Еще не считал, – Рональд почесал кругленький животик. – Кофе хочется. Давай загадаем, если четное число, то кофе делаешь ты, а если нечетное, то я. Давай?
– Нет уж, – возразил Гор, наученный горьким опытом. – Давай наоборот. Четное – ты, нечетное – я. Ты почти наверняка все уже посчитал.
– Как хочешь, – подозрительно легко согласился Брагинский. – Ты начальник, тебе и решать.
…Начальником Гор сделался только благодаря фамилии и тому, что главный редактор когда-то в юности увлекался археологией и даже пытался поступить в университет, где отец Гора благополучно завалил его на экзаменах. Главред на семейство Енски зла не держал. Как-то на очередном "дне рождения газеты" он признался, что благодарен "старику-профессору", ведь тот раскрыл ему, будущему редактору, глаза на его истинное призвание, то есть журналистику. Правда, когда стало ясно, что молодой Енски не поддерживает тесных связей со своим отцом и надеяться на дотации не приходится, карьерный рост Гора сильно замедлился, едва успев начаться…
Пока Рональд, высунув язык, подсчитывал закорючки на бумажке, Гор вытащил из середины еще одно письмо, на этот раз без обратного адреса, и поборов зевоту вскрыл конверт.
– Оп! – явно не к месту брякнул он, вытащив листок на свет божий.
Чуть желтоватая плотная бумага с ясно видимыми водяными знаками в виде аккуратных вертикальных полосочек в сантиметр длиной. Ага, верже! Бумага дорогая, шикарная, повсеместно использующаяся в переписке разве что между посольствами двух враждующих государств.
"Дорогой Сэр", – значилось в заголовке, и Гор слегка поморщился, однако дальнейшее содержимое письма заставило его измениться в лице.
"…будучи давним другом Вашей семьи, и большим почитателем научных трудов Вашего отца и лично Ваших социологических изысканий, считаю своим долгом протянуть Вам руку помощи, которую Вы, я надеюсь, примете, оказав неоценимую услугу мне и серьезно поправив свое собственное положение, как материальное, так и общественное. Зная Вашу склонность к различного рода путешествиям и приключениям, а также веря в благородство Вашего сердца, рискну предложить Вам одно предприятие".
"А стиль хромает, – отстраненно подумал Гор, прочитав первый абзац. – Видно, не привык…"
Мысль оборвалась. Зерна лести упали в подготовленную неудачами почву.
"…дело касается одной небезызвестной Вам особы женского пола (полагаю, что мне даже не потребуется называть ее по имени). И я более чем уверен, что Вы в состоянии обеспечить надлежащую опеку этой юной леди".
– Ну да, – не выдержал Гор вслух. – Еще бы!..
Брагинский с интересом посмотрел на своего коллегу. На своем журналистском веку он повидал немало многое, в том числе на его счету было несколько душещипательных интервью из домов скорби. Кажется, данный случай был из подобных…