Грациано Грандони искоса бросив взгляд на Портофино, чуть улыбнулся. Да, он понимал его. Лелио был человеком живого божественного дыхания, которому в этом мире было ничего не нужно. Он подчинялся Богу как своей высшей и последней инстанции, не знал эгоистической жизни страстей, не был рабом множества мимолетных благ, приносящих жалкую минутную радость, был вне событий и обстоятельств. Философы тщатся понять, но святые давно постигли, что полнота души есть потеря ее в Боге. Господь один обладает совершенной цельностью и дарует её отдающемуся Ему. Только у святых поистине совершенная душа. Для аскета Аурелиано эта комната была роскошной, жареная рыба - королевской трапезой, он умел быть счастливым этими Божьими дарами. Это и роднило их, но у Лелио было дело, коему он посвящал себя, а что у него, Чумы? Когда-то шутовство спасало его - но теперь стало обременять…
- Переверни рыбу, пережарим.
- Достань рюмки и бальзам, - распорядился Песте. - Ничего не пережарим, я люблю, когда хвостики хрустят.
Портофино извлек из ящика драгоценный бальзам, рюмки и поставил на стол тарелки. В коридоре послышался шорох шагов, и Песте, уже различавший шаги Альдобрандо Даноли, сразу после стука распахнул её. Граф окинул комнату отрешённым взглядом.
- Я не ко времени?
Шут рассмеялся.
- Время - вещь временная, преходящая и непостоянная, и настанет время, когда времени больше не будет, но пока мы подчинены временам и несем тягостное бремя времен, придти не ко времени нельзя, ибо всему есть своё время, а при том, что и сами мы временны, время надо ценить, - шут жестом пригласил Альдобрандо за стол. - Ведь время медленно для ожидающих, быстро для боящихся, длинно для сожалеющих и коротко для любящих. Но для тех, кто пирует, время - вечность. Кстати, сегодня последний день весны… Что с вами, граф?
- Ничего, - Альдобрандо по-прежнему смотрел отсутствующим взглядом. - Ничего…
Он напомнил Грациано Грандони пророка Иеремию - проникнутостью чем-то сокровенным, он, твёрдо ступающий на плиты коридоров и вместе с тем призрачный, сквозил сиянием нездешнего света. Аурелиано тоже смотрел на графа исподлобья, с едва скрываемым удивлением. Даноли зашёл, сам не зная зачем, с утра его снова то морозило, то бросало в жар, ему просто захотелось к людям, одиночество давило, но в замке людей было мало, те же странные сущности, что мелькали повсюду, людьми не казались, Альдобрандо смотрел сквозь них, и это ещё больше пугало его. Эти двое были людьми, живыми и осязаемыми, на них почивал Дух Божий, и сейчас они успокоили его мятущийся и больной дух. Альдобрандо отказался от трапезы, ибо не чувствовал голода, но несколько минут смотрел, как Чума переворачивает рыбу на сковороде, и эти простые движения, треск дров, обтекание пламенем потемневших головешек, легкий ветерок, струившийся из окна, запах рыбы - утешили и расслабили его.
Портофино задумчиво спросил.
- Мессир Грандони рассказал мне о ваших видениях, граф. И вы сказали д'Альвелле, что убийца - живой мертвец, внутри которого ползают смрадные черви и тихо смеется сатана…
Даноли растерянно взглянул на Портофино, заметил лазуритовую синеву пристального взгляда и пожал плечами.
- Мне так показалось. Я болен…
- Не больше, чем я. А не можете ли вы понять, Альдобрандо, что руководит этим исчадьем ада? - после того, как девица Фаттинанти ловко доказала свою непричастность к произошедшему, Лелио не знал, кого и подозревать, ведь явной ненависти к Черубине ди Верджилези никто больше не питал.
- Дьявольские откровения лживы, ваша милость, им нельзя доверять. В них порой проступает отражение истины, но искаженное и перекошенное. Я не вижу причин этого убийства, но это подлинно… не смейтесь, мессир Грандони… - Чума покачал головой, словно говоря, что и не думает смеяться, - это настоящая жертва… в этом меня, кажется, не обманули.
На лбу Чумы залегла морщина.
- То есть… Вы хотите сказать, что жертва… потому и жертва, что ни в чём не повинна? Я правильно понял?
Альдобрандо Даноли опустил глаза.
- Я не говорю, что она была чиста. Но она… жертва. Закланная овца на алтаре хладнокровной подлости. Жертвоприношение…
Портофино и Грандони переглянулись. Альдобрандо же встал и подошёл к окну. Господи, какое было бы счастье в тихом струении вечного дыхания внимать молчаливой тишине монастырских строений, как бы хотел он вечно смотреть на колеблемую ветром рябь залива… Даноли снова сковало холодом.
На поверхности реки вдруг всплыл огромный раздувшийся труп утопленника, на котором, как на плоту, снова сидели омерзительные твари с глазами диких кошек, они гребли воду черными вёслами и распевали все теми же надтреснутыми и визгливыми голосами: "Servi diaboli, servi Satanas…" В голове Альдобрандо помутилось, он со стоном рухнул на пол.
…Очнулся Даноли быстро, ощутив на губах терпкий вкус моденского уксуса, потом проступили лица шута и инквизитора.
- Там утопленник… слуги сатаны, слуги дьявола! Они утопили его.
Аурелиано и Грациано снова переглянулись, инквизитор подошёл к окну и выглянул наружу, скептически обозрев зеркальную гладь водной поверхности, абсолютно ровную, колеблемую только легкими порывами ветра, Чума платком вытирал вспотевшее лицо Даноли. Тот быстро опомнился, встал, и даже обратил внимание шута на рыбу, которую пора было снимать с огня. Ему было стыдно своей слабости, и хотя Грандони ещё раз с любезностью, в которой проступили истинный придворный такт и прекрасное воспитание, пригласил его к столу, Альдобрандо торопливо ушёл.
К удивлению Чумы, Портофино не высказал мысли о безумии их странного гостя, но твердо приказал разложить рыбу по тарелкам, и перевел разговор на предстоящий на Троицу турнир. Чума был рад, что Лелио не позволил себе никакого комментария о графе. Чуме было жаль несчастного.
Они оба с аппетитом закусывали и обсуждали шансы Чумы в поединке с Леричи, которого инквизитор не советовал дружку недооценивать, когда вдруг за окном раздался тяжелый всплеск воды. Оба сотрапезника переглянулись и поднялись: Чума легко и быстро, инквизитор неторопливо и осторожно. Впрочем, мессир Аурелиано вообще никогда и никуда не спешил.
- Бог мой… - Песте побледнел, увидев в воде человека, - сверху, с башни сбросили. Кто это? Надо вытащить.
- Если он мертв - надо подняться наверх…
- С башни спуски на каждом этаже. Там и сейчас уже никого нет. Лучше помоги - я подтяну его к берегу, а ты подхвати с уступа, - и Чума, плававший как рыба, торопливо скинув дублет и рубаху, нырнул в воду.
Аурелиано Портофино злобно посмотрел на тело мужчины, спиной выступившее на поверхности рва, пытаясь понять, жив ли он, потом прошёл по двум коридорам до лестницы, спустился вниз и оказался на гранитном уступе, отделявшем воду от стены. Чума, отплевываясь, тянул тяжёлое тело к берегу. Портофино помог ему извлечь упавшего из воды, и едва увидел утопленника, отказался от намерения вызвать Бертацци. Никакая помощь была невозможна. Он подал руку дружку, Грациано вылез на берег, закованный гранитом, пригладил волосы, с которых стекала вода, и подошёл ближе. Искажённое лицо покойника не помешало Чуме узнать его. Он жестоко и грязно выругался, потом тяжело вздохнул.
Перед ними в струях стекавшей воды лежал постельничий герцога мессир Джезуальдо Белончини.
Несколько минут дружки смотрели друг на друга - молча и мрачно. Чума был до гневного сокрушения и досады огорчен смертью врага, при этом с удивлением поймал себя на том, что сожалеет о хрустящем хвостике сазана, который он не успел доесть, а мессир Портофино, злясь на новое убийство, сокрушался о бальзаме, оставшемся в рюмке, и, поняв по взглядам друг друга о мыслях каждого, оба помрачнели ещё больше и опустили глаза. Но, опустив глаза, снова увидели мокрый труп. Господи, как хотелось бы обоим вернуть те минуты незамутненной радости, что услаждали обоих всего четверть часа назад! Но, увы…
Были спешно отправлены челядинцы - за мессиром Тристано д'Альвеллой и управляющим Салингера-Торелли, и не успели они подойти - набежала толпа придворных, раздался женский визг, истошные крики, дурацкие возгласы и глупые вопросы. У Тристано д'Альвеллы от ярости потемнело в глазах, лицо побагровело. Он разогнал собравшихся, приказал своим людям оцепить уступ и никого не пропускать к трупу, велел медику Бениамино успокоить синьору Бьянку, бьющуюся в истерике, потом осмотреть тело, а сам вместе с Портофино и Чумой прошёл в покои шута.
Те внятно в один голос повторили, что ужинали вместе и услышали звук падающего тела. Грациано Грандони даже показал, как они сидели, при этом шельмец отправил в рот хрустящий хвост сазана, а Аурелиано Портофино, заметив это, кивнул и допил бальзам. Потом, объяснил инквизитор, Чума разделся и прыгнул в воду, а он, Аурелиано Портофино, плавать не умеющий, обошёл лестничный пролёт и помог вытащить тело.
- Значит, упал он сверху… - начальник тайной службы старался говорить спокойно, но сам бесновался. Кстати, ничего не скажешь! - Это уже не бабёнка, мессир Портофино. Такое бабе не под силу… - Тристано вовсе не пререкался с инквизитором, просто злился. - Пойдём, посмотрим, откуда его сбросили.
Песте, сказав, что ему надо переодеться в сухое, остался, инквизитор же и начальник тайной службы поднялись наверх. На террасе башни никого не было. Чума подошёл спустя несколько минут и удовлетворенно кивнул. "Что и требовалось доказать…" Все трое плюхнулись на скамью, д'Альвеллазастонал.
- Мало мне проблем…
- Totum revolutum… - отстранённо и горестно прокомментировал шут.
Грациано ди Грандони злился не менее Тристано д'Альвеллы. Подумать только! Белончини! Кто мог убить этого идиота? Не хватало, чтобы подумали, что это он отомстил Джезуальдо за его дурацкие покушения и решил избавиться от него! Сам Грациано никогда не принимал постельничего всерьёз - даже когда трижды натыкался на свидетельства его мстительности, тот всё равно оставался в его глазах просто глупцом. Грациано задумался. Почему неизвестный убийца выбирает столь странные жертвы? Что общего у статс-дамы Черубины Верджилези и мессира Джезуальдо Белончини? Джезуальдо….
Песте погрузился в воспоминания. Невысокого роста, плотный, лысоватый, с округлым, вечно лоснящимся жиром лицом, небольшими блекло-зелеными глазками, толстым носом и мясистыми губами, - он был неприятен Чуме. Сразу по появлении шута во дворце постельничий герцога невзлюбил его: Грандони, по его мнению, нагло втерся в доверие дона Франческо Мария, строил из себя умника, тогда как был просто нулём и ничтожеством. Узнав, что род Грандони известен в Пистое уже свыше пятисот лет, почему-то взбесился ещё больше, и, придравшись к какому-то пустяку, вызвал шута на дуэль.
К этому времени Джезуальдо успел уже порядком осточертеть Чуме, и постельничему впервые довелось видеть оружие в руках того, кто до этого в течение двадцати лет, с самого детства, не выпускал меча из рук и владел им в совершенстве. Грациано удовольствовался тем, что в присутствии пяти секундантов пятикратно разоружал противника, надменно швырял ему под ноги оружие, и минуту спустя снова выбивал его из рук Белончини. Но не убил, ибо, повторимся, не принимал дурака всерьёз. Чума полагал, что этим поединком сумел показать мессиру Джезуальдо его подлинное место в дворцовой иерархии, и считал инцидент исчерпанным, но тут к нему, как назло, воспылала страстью синьора Белончини…
Этого удара Грандони Белончини наносить не хотел, тем более - что может быть смешнее, чем стать предметом страсти вздорной замужней дурочки? Грациано полагал, что у Джезуальдо хватит мозгов образумить супругу, вместо этого стал натыкаться на наемных убийц, одного из которых разговорил. Тому было приказано уничтожить мерзопакостного кривляку любым способом. И вот теперь кто-то весьма экстравагантно расправился с самим Джезуальдо… Воистину, qui fodit foveam incidet in eam, et qui volvit lapidem revertetur ad eum. Но кто это сделал? Кому был нужен Джезуальдо?
- А у мессира Белончини была любовница? - любезно поинтересовался инквизитор у начальника тайной службы.
- Нет, - резко обронил по-прежнему взбешенный д'Альвелла, - какая там любовница? У него же дрянная болезнь. В смысле, была, - поправился он.
Эти слова произвели на Грандони неожиданное и страшное впечатление. Песте побелел. Он не ослышался? Белончини? Господи! Он не знал этого. Чума вскочил и почти в беспамятстве сделал несколько шагов по террасе, потом остановился, не понимая, куда идёт. Руки его заледенели. Он уставился на Тристано невидящими глазами.
- Почему ты не предупредил? Какого чёрта я его вытаскивал? - Голос Грандони звенел. Он лихорадочно размышлял, и, весь трепеща, спросил, - а от покойника можно заразиться? - Губы шута тряслись, в глазах застыл ужас.
Портофино бросил изумленный взгляд на дружка, не понимая его волнения, а до д'Альвеллы наконец дошло, о чём спрашивает Грациано.
- Тьфу ты, Господи, да не французская зараза у него! Ты, что, идиот? Tigna, чирьи на животе, и шелушился он весь. Но Анджело его осматривал и сказал, что это… - Тристано пощелкал пальцами, но это не помогло подстегнуть память, - эх, забыл…malattia della pelle… Но это не заразно, просто бабы шарахались, потому что страшные они… А, foruncolo!
Чума одарил подеста очумелым взглядом, плюхнулся на скамью и вздохнул. Молчал он долго, не принимая никакого участия в дальнейшей беседе и, кажется, даже не слыша. Аурелиано и Тристано тем временем обсудили дальнейший ход расследования. Было решено восстановить события дня, точно установить, кто ошивался рядом с Белончини, кто враждовал с ним, каким образом и за каким чёртом он оказался здесь, на террасе Южной башни, и кто мог быть с ним?
На площадку поднялся Бениамино ди Бертацци. Вид медика, закусившего губу и смотрящего в землю, был растерянным и несколько ошарашенным.
- Ничего не понимаю. Он отравлен, это видно, но… то ли яд действовал медленно… то ли…
- И его решили утопить?
- Да, его напоили чем-то вроде того же аконита, но он, видимо, не хотел умирать и его поторопили, острием кинжала спихнули вниз, в воду, чтобы избавиться от тела. Под левой лопаткой синьора Белончини - отверстие от клинка, но крови на одежде нет, то ли потому, что он уже был мертв от яда, и кровь успела свернуться, то ли - вода остановила кровь и смыла её следы с рубашки. Он холодный, но вода не теплая. Я не могу сказать, как давно он убит. Ты надел бы колет, Чума, простудишься, - элегично заметил медик шуту.
Инквизитор и шут переглянулись, и кривляка не мог не обронить, правда, к его чести, без всякой злости: "De fer ne venin morir, maus pot l". Сообщив шуту, что тот - наглый гаер, инквизитор никак не прокомментировал сказанное, но тихо поинтересовался у Грациано, где можно найти мессира Даноли? Шут понял и кивнул. Да, видение несчастного снова оказалось пророческим.
Д'Альвеллаже поинтересовался у медика тем, что пока не понимал.
- Странно. А почему он не хотел умирать?
Медик не затруднился.
- Анджело говорил мне, что лечил его от прострела в прошлом году и употреблял аконит для компрессов.
- А у вас есть аконит?
Бертацци покачал головой, сказав, что свой запас израсходовал на подагрика Паоло Кастареллу и астматика Комини. Чума задал дружку-эскулапу ещё один вопрос, спросив, правда ли, что Белончини был болен? Медик бросил на шута быстрый взгляд и опустил глаза.
- От пояса и до пят он покрыт фурункулами, а если к этому добавить подагру, грудную жабу и симптомы застарелого чешуйчатого лишая, - жизнь бедняги приятной я бы не назвал.
Грандони содрогнулся и поспешно предложил Аурелиано Портофино найти Даноли, но его остановил голос Тристано д'Альвеллы.
- А зачем вам Даноли?
Дружки переглянулись, и Песте нехотя рассказал о произошедшем за четверть часа до находки трупа.
- Он сказал, что видел труп?
Грациано мрачно кивнул, и тогда Тристано д'Альвеллатоже выразил желание повидать графа. Втроем они направились на поиски Даноли, по пути к ним присоединился Ладзаро Альмереджи, доложивший подеста, что, по сообщениям челяди, у входа на башню видели только Лавинию делла Ровере, она болтала с Глорией Валерани, которая ждала сына и внука, а мужчины там замечены не были.
Мессир Даноли оказался неподалеку от башни Винченцы. Он сидел на окне коридорного пролета и смотрел на город. Рядом сидел каноник Дженнаро Альбани. До этого они оба тихо беседовали, причем разговор шел о предстоящем паломничестве герцогинь к местным святыням. Дженнаро, человек твердый и праведный, давно заметил графа Даноли, выделил его в толпе и иногда навещал. Даноли тоже с удовольствием беседовал с Ринуччо, удивляясь той разнице душ, что являли братья Альбани, ибо младший, Пьетро, был до дрожи неприятен Альдобрандо. Сейчас он решился спросить о нем Дженнаро.
- А ваш младший брат, мессир Пьетро, он не будет сопровождать герцогинь?
- Пьетро никогда не ездит по святыням… - улыбнулся Дженнаро.
- Он равнодушен к духовным вопросам?
- Напротив. Совсем не равнодушен. Он ненавидит клириков, и говорит, что сама идея загробного наказания и воздаяния - фантазия злобных церковников. - Тон Альбани был ироничен, но глаза его веселы не были.
- Вы не пытались его переубедить?
- Как? Мы расходимся в исходных постулатах. Подлость он называет умом, ум зовет занудством, честность считает ханжеством, а лицемерие - житейской опытностью - мне не определиться в таких дефинициях.
Оба умолкли, заметив подходящих, Альбани откланялся, Даноли же вздохнул. Чувствовалось, что ему тяжело - и вспоминать о случившемся, и думать о кошмарном видении.
- Мне уже лучше. Это просто слабость… Я болен.
- Ваши пророческие видения, граф, являют собой весьма интересную болезнь, - проронил инквизитор, - но мне хотелось бы понять…
- Не нужно смеяться надо мной, - торопливо перебил Даноли, - я не волен над этим, и…
- …и мне хотелось бы понять, граф, - бас Портофино утвердил себя, перебив Альдобрандо, - кого вы видели в воде? Вы узнали этого человека? Четверть часа назад из канала нами был выловлен утопленник.
Даноли замер с полуоткрытым ртом, онемевший и побледневший. Утопленник?
- Вы сказали, что во рве - утопленник. Кто это был? Вы видели лицо?
Даноли стал странно напряжённым, прикрыл глаза и чуть побледнел.
- …Нет. Он всплыл вверх спиной. На нём сидели бесы. Но это был мужчина. Широкая спина, волосы тёмные, на макушке проплешина.
Шут и инквизитор переглянулись. Аурелиано Портофино про себя подумал, что всей этой чертовщине только и не хватало пророчеств, а в голове Грациано Грандони проскользнула мысль, что дружок Лелио, предположив, что убийством Верджилези дело не кончится, оказался прав.
Д'Альвелла же задал только один вопрос:
- И это, по-вашему, граф, тоже подлость?
Альдобрандо Даноли скользнул по начальнику тайной службы прозрачным взглядом светло-голубых глаз и уверенно кивнул. Ладзаро Альмереджи только недоуменно переводил взгляд с подеста на Даноли.
…Все разошлись.
Когда они остались вдвоем с начальником тайной службы, лесничий поинтересовался, что имел в виду этот странный человек? Д'Альвелла не затруднился.
- Он говорит, что убийца - подлец, Ладзарино.