Камилла ди Монтеорфано. За ней давали прекрасное приданое. Но за Наталио она не пойдет, он стар для неё, а вот Джулио… Она понимала, что тот не слишком-то красив, но красноречиво расхваливала перед девицей заботливость и тонкий придворный такт своего внука. Увы, девица оставалась холодна, почти не слушая её. Теперь Глория приняла решение - Джулио должен овладеть Камиллой и жениться на ней, прибрав к рукам семьи приданое. Она сказала о своих планах Джулио и получила его моментальное согласие: этот способ позволял разбогатеть, ничем не рискуя. Глория велела внуку поджидать девицу на лестнице и с наступлением темноты попросила её спуститься к колодцу на внутреннем дворе. Внук подстерег Камиллу и набросился на неё, но тут, откуда ни возьмись, появился чёртов шут и всё испортил.
Девица пожаловалась дяде-епископу - тот герцогу, и Глория поняла, что новые попытки пока стоит отложить. Она лихорадочно искала выход и тут - не нашла, но подлинно… набрела на него. Она решила съездить в Пьяндимелето, Наталио упорно говорил о продаже дома, и она тоже понимала, что фамильную вотчину придётся продать. Но много ли выручишь?… Чтобы действительно поправить дела, нужно этот дом продать трижды, но, увы…
Глория неожиданно напряглась. А, собственно, почему - увы? Почему бы не продать дом трижды? Все, что нужно, найти покупателя, составить купчую, получить деньги - а потом быстро избавиться от дурака. А избавиться легче всего с помощью яда - нож свяжет, кровь измарает, но яд убьет наверняка и позволит замести следы. И тут вдали от замковой суеты, на пригорке за домом она заметила синие соцветия аконита. Глория разбиралась в травах, заимствовав это умение еще от бабки. Сейчас мысли в её голове бродили медленно и вязко, то цепенея, то шевелясь, подобно змеям. Она осторожно рвала ядовитые стебли, уже понимая, что использует их, но как - ещё не зная. Дважды она останавливалась - её томила испарина, на лбу выступал пот, становилось тошно и страшно. Минутами что-то кричало в ней: "прекрати!", но чёрный помысел уже угнездился в душе. Перед глазами Глории вставали сладостные картины будущего богатства и изобилия - и вскоре она успокоилась. Страх прошёл, дышать стало легче. Метаморфоза произошла.
Женщина стала ведьмой и теперь была готова хладнокровно убивать.
Мысли текли спокойно и четко, но думала Глория уже не о Комини. Никуда старый содомит не денется, его очередь дойдёт, но начать было целесообразно с целей более простых и доступных - а именно, с дурочки Черубины ди Верджилези, которая давно уже хотела приобрести загородный особняк. Яд был приготовлен в подвале дома в Пьяндимелето, - ночью, когда все слуги спали. Бутыли настойки должно было вполне хватить, но тут Глория снова задумалась. Далеко не все в замке были глупцами - и первым умным Глория считала Тристано д'Альвеллу. Устранить его не получится - глупо и рассчитывать на это. Значит, его следует отвлечь. А что отвлечёт его в наибольшей степени?
Угроза герцогу, разумеется.
Глория, вернувшись в Урбино, велела Наталио написать шифром туманное письмо в курию, сделав всё, чтобы его обнаружили, потом отравила кусок свинины, который на ужине у герцога, воспользовавшись оплошностью карлика Марчелло, просто бросила из рукава собаке на пол. Результат был блестящий. Начальник тайной службы переполошился, челядь сгрудилась вокруг дона Франческо Марии.
Тем временем на Пасхальной службе Глория сказала богатой дурочке Черубине Верджилези, что продается прекрасный загородный дом в Пьяндимелето, и расписала его так, что статс-дама, уважавшая Глорию и доверявшая ей, была в восторге. Ситуацию весьма облегчил и тот факт, что банкир Пасарди был родственником Глории и считал её честнейшей женщиной. Он подтвердил Черубине сказанное Глорией, оформил promessa di vendita и принес деньги, кои Черубина при Глории поместила в сундук в чулане.
Ключи висели у Черубины на поясе, и Глория видела их.
Подписание купчей было назначено на вторник, а в пятницу, когда вся придворная клика была занята приемом мантуанцев и хохотала над измазанным в дерьме Дальбено, после утреннего приема герцогини, Глория за полчаса до торжественной церемонии встречи герцога Мантуанского велела Наталио ожидать в её комнате, сама же нашла Черубину и уединилась с ней в её покоях. Она угостила дурочку прекрасным экзотическим вином, попутно отвечая на вопросы об удобствах в покупаемом доме… Неожиданно Черубина прервала речь, побледнела и упала на пол. Глория, как было у неё условлено с сыном, три раза постучала в стену, поторопилась впустить Наталио и запереть дверь.
Надо сказать, последнего конвульсии Черубины испугали - он был посвящён в замысел матери, но воплощение его было страшно. Но страх миновал, едва Глория сняла с пояса умершей ключи и открыла её ларь. Вид золотых монет, кои Черубина держала на мелкие нужды, взбодрил Наталио, он помог матери положить труп на постель и прибрать в комнате. Деньги она отдала сыну, спешившему на приём гостей. Наталио ушёл и, воспользовавшись тем, что все фрейлины и статс-дамы глазели на церемонию с балюстрады, Глория осторожно покинула комнату - и ее некому было заметить, тем более, что до собственной двери Глории было всего десять шагов. Затем Глория прошла в чулан. Всё, что было нужно - открыть ларь ключами Черубины, вынуть деньги из и пронести мешок к себе - и это тоже удалось сделать незаметно.
В мешке синьоры Верджилези было около тысячи флоринов.
До темноты Глория сидела в своей комнате. Простота замысла и легкость исполнения удивили её. Убить оказалось легче легкого, а доход от столь пустяшного дела был огромен. Донна Валерани задумалась. Раньше она полагала, что после первого убийства, если всё сойдет удачно, спустя месяц-другой можно будет отравить и Комини, но теперь её охватил странный азарт. Глория не видела смысла ждать. Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit… Она, безусловно, сумеет убедить Джанмарко стать её посредником - если Черубина стала жертвой неизвестного убийцы, что ж, дом-то всё равно надо продавать… И ей легко удалось убедить родственника - Джанмарко Пасарди и помыслить не мог, что Глория причастна к свершившемуся злодеянию.
Пасарди вскоре сообщил ей, что на его предложение откликнулся мессир Антонио ди Фаттинанти, мессир Джезуальдо Белончини тоже заинтересовался домом и виноградниками. Это было прекрасно. Начать Глория решила с Белончини, считая его куда большим дураком, нежели Фаттинанти. И расчет оправдался - глупец был удивительно доверчив, и вместе сompromesso принес Наталио, квартировавшему напротив Белончини, всю необходимую сумму, не дожидаясь прихода Пасарди. Там сделку и отметили. Присутствовали и Глория, и Джулио - отец посвятил его в замысел и велел караулить коридорный пролет. Идиоту стало дурно через четверть часа, и Глория посоветовала им с Наталио выйти на террасу башни. Валерани заранее договорился с матерью, что просто сбросит тело дурака вниз.
И снова ничего не помешало.
Глория в коридоре болтала с Лавинией дела Ровере, Джулио дожидался отца внизу и слышал звук падающего в воду тела. Едва тот спустился вниз, появился Донато ди Сантуччи. Все прекрасно обошлось, отец и сын занялись подготовкой к турниру, благо теперь-то экономить не приходилось. И именно в эти дни Глория неожиданно услышала от Пасарди, что Тиберио Комини желает купить дом за городом и ему как нельзя лучше подходит Пьяндимелето.
Услышав эту новость, Глория, Наталио и Джулио переглянулись - лучшего и ожидать было нельзя…
И снова судьба благоприятствовала им - Комини панически боялся встречи с Портофино и не выходил из комнаты, не хотел афишировать сделку, думал только об отъезде - под его разбитой ногой горела земля. Наталио сообщил ему, что завтра, во время турнира, незаметно наведается к нему, и они оформят сделку - а после Валерани заверит купчую у банкира. Это позволит сделать все тайно. Это как нельзя более устраивало старого содомита. После передачи денег глупец бездумно согласился выпить. Всё, что осталось Наталио - убрать бокалы и данную матерью склянку, и рассовать деньги по карманам, бросив в камин купчую.
Зато с Антонио Фаттинанти пришлось повозиться - тот настаивал на обязательном присутствии при заключении сделки банкира Пасарди и своего нотариуса. С ним пришлось договариваться Глории, которой удалось убедить его, что сделку надо заключить тайно, ибо она сглупила - пообещала продать замок Донато ди Сантуччи. Это решило дело, и Антонио отправился туда же, где уже пребывали остальные покупатели.
Увы. На этом везение и кончилось.
Кое-что заподозрил Джанмарко Пасарди, и прислал записку с просьбой о встрече. Любопытная вертихвостка Тассони, переписывавшаяся с Бьянкой Белончини, получила от неё письмо, в котором вдова недоумевала - оказывается, перед смертью Джезуальдо взял из банка почти тысячу дукатов и сказал своему банкиру Руфино Пацци, что собирается купить виноградники и землю с домом у Наталио Валерани… А тут пустоголовая дурочка Франческа Бартолини неожиданно спросила Глорию, купила ли у неё перед смертью Черубина дом? Нельзя было терять ни секунды. С Черубиной Глория расправилась бездумно, просто пронзив кинжалом. Сына она направила к Пасарди, а Джулио заткнул рот много знавшей Иоланде, предварительно оглушив её и отменно потешившись. Угрозу представляла и Бьянка Белончини, но пока минет срок траура, никого из них в Урбино уже не будет…
Да, оставаться в замке теперь было незачем, но Глория понимала, что внезапное исчезновение всей семьи привлечет внимание, и решила немного выждать, тем временем найдя и приличный повод для отъезда…
…Глория Валерани рассказывала спокойно. Шевелились только губы, лицо оставалось странно неподвижным. Из всех её слушателей спокоен оставался только Аурелиано Портофино - на допросах в Инквизиции он наслушался исповедей хладнокровных ведьм и ничему не удивлялся. Поборов первый приступ гнева, инквизитор обрёл безмятежность и выслушивал признания Глории просто по должности. Чума был мрачен, на него временами накатывали странные приступы леденящего душу страха: спокойно повествующая о своих злодеяниях ведьма просто пугала его, пугала тем сильнее, что он привык доверять ей. Дженнаро Альбани понуро молчал, про себя читая молитву. Прокурор то и дело стирал с лысины пот и мелко дрожал. Трясся и Тристано д'Альвелла, с ужасом рассматривая женщину, чей дьявольский замысел полтора месяца не давал ему спать по ночам. Мессир Альмереджи дышал ртом, пытаясь подавить приступы тошноты. Ведьма была противна ему. Дженнаро Альбани неожиданно наивно спросил.
- Глория, а…вам… не было жалко Черубину Верджилези? Она ведь так уважала вас…
Глория Валерани окинула его тусклыми глазами и после минутной паузы ответила, пожав плечами.
- Мне нужны были деньги.
Старуха устала и не лгала, отвечала почти бездумно.
- А о ней… вы просто не думали? Она была молода, хотела жить…
Валерани чуть дернула плечом. Тон её был мертвенно холоден.
- Что мне до неё?
Дженнаро Альбани, мрачно глядя на Портофино и Чуму, вполголоса пробормотал.
- Да, они правы… Пришли новые времена - свободы от Бога, традиций и авторитетов… "Наше время преобразовало не жизнь, но умы, не реальность, а воображение…", говорят они, а потом ум и воображение, свободные от Бога, став бесовскими, преображают реальность и меняют жизнь, порождая бесовские времена.
Люди подеста под конвоем препроводили негодяев в тюрьму. Д'Альвелла, Дженнаро Альбани, Портофино, Песте и Ладзаро Альмереджи вышли из мрачного каземата и вдохнули вечерний воздух, свежий и прохладный. Из темноты выступили две женщины - донна Грандони и синьорина Фаттинанти. На сердце Ладзаро неожиданно снизошел покой.
- Ты что-то говорил о свадебной трапезе, - деловито обронил он Грациано Грандони, - завтра я венчаюсь, давай совместим - выпьем спокойно, пока новых отравителей не завелось - ибо прав, похоже, каноник-то, насчет бесовских времен…
Портофино усмехнулся.
- Полно, Ладзарино, не стоят города без семи праведников.
Альмереджи вздохнул и пригласил не завтрашнюю свадьбу начальника тайной службы и инквизитора. Тристано поглядел на лесничего, перевел взгляд на его невесту, усмехнулся и кивнул, после чего отбыл с докладом к герцогу. Портофино и Дженнаро Альбани направились в храм, Ладзаро пригласил будущую жену на прогулку под луной. Та поцеловала подругу и, взяв жениха под руку, удалилась. Мессир Грандони повёл супругу в свои покои.
- Ты расскажешь о допросе? - спросила Камилла, как только они вошли к себе.
Чума поморщился.
- Не сегодня. От этой мерзости меня может спасти или ведро аконита, или… - Он сжал её в объятьях и, торопливо развязывая шнуровку на её платье, опрокинул на ложе.
Чума в эту ночь не отводил глаз в сторону от супруги, но семикратно доказал ей свою любовь. Он овладевал ею - и не мог насытиться, падал в изнеможении - и вновь подымался. Силы ему придавали нерастраченная мужская мощь и понимание, что любовь женщины дарит не только наслаждение, но и забвение. Он не хотел думать.
Неожиданно, отдыхая от очередной любовной атаки, услышал вопрос супруги.
- Грациано, почему мессир д'Альвелла так смотрел сегодня на мессира Альмереджи?
Расслабленный наслаждением мужчина не склонен размышлять.
- Жалел, - бездумно обронил Песте, - кошмарная девица… - он осёкся, поймав гневный взгляд супруги.
- Кошмарная? Да если б не она… Ты всегда считал женщин глупыми курицами, а когда одна оказалась умнее тебя, то и хвост поджал? Да ещё и поносишь её?
Чума вяло махнул рукой.
- Боже упаси. Синьорина великолепно извлекает следствия из причин, однако причины-то, напомню, обнаружил я. Но бедняжка Ладзарино…
- Да поделом ему, прохвосту, - милосердно заметила синьора Грандони.
Чума не проявил никакой мужской солидарности и не возразил, но снова взобрался на супругу.
Эпилог
- Не валяй дурака, Чума… - Бениамино ди Бертацци досадливо отмахнулся от вопрошающего взгляда дружка.
- Да говорю тебе, тут нечисто… - Грациано Грандони подозрительно озирал идиллическую картинку: двое черноглазых малышей прыгали в зелёной траве, скрещивая деревянные мечи, а рядом с ними курносая зеленоглазая малышка ловила за крыло Морелло.
- Вздор это всё.
Надо сказать, что ни Грациано, ни Камилле так и не удалось до конца преодолеть горестные воспоминания отрочества. Песте по-прежнему считал, что женщинам верить нельзя, ибо женщина со времен Эдемского сада являет собой сосуд греха и порока, и был уверен, что никакие предосторожности в отношении этих существ лишними не будут. Потому, вступив в брак, он большую часть ночи проводил, заменяя супруге одеяло, когда же сползал с неё, обессиленный и умиротворенный, всё равно считал необходимым сжать вокруг неё руки покрепче и лишь тогда засыпал. Камилла же полагала, что мужчины - распутники по сути, и если кто-то из них не шляется по блудным домам и не пялится на других женщин, - то доверять подобному поведению всё равно нельзя, ибо мужчины - существа не только развращенные, но и лицемерные. Поэтому, даже когда супруг отправлялся с конюхом закупать провизию на рынок - по возвращении он подвергался такому пристрастному допросу, какой мессир Портофино никогда не учинял ни одной ведьме. Камилла могла спокойно уснуть только тогда, когда её руки были крепко сцеплены вокруг шеи супруга, и не ревновала лишь в те минуты, когда не спускала с него, спящего, настороженных глаз.
Через полгода после венчания она объявила Грациано, что он скоро будет отцом, и мессир Грандони был обрадован, а когда малыш появился на свет и был наречён Альдобрандо, то разглядывая сына в купели, Песте и вовсе почувствовал себя счастливым. Не менее счастлив был он и два года спустя, когда родился второй сынишка, названный в честь его крестного отца Аурелиано. Малыши подрастали и супруги, хоть и ревновали друг друга, но занятые воспитанием малышей, не имели сугубых поводов для подозрений.
Но вот три года назад Чуме снова было объявлено о грядущем увеличении семейства.
Он воспринял это с философским спокойствием и с горделивой улыбкой уже представлял себя отцом троих сыновей, как вдруг на свет из утробы супруги появилось нечто странное. Начать с того, что родившееся существо не было черноглазым, что Чума считал почему-то обязательным. Дитя смотрело на мир зелеными глазенками и улыбалось. Этого мало. Нос новорожденного создания был совсем не похож на его нос, Грациано же считал, что он не мог зачать дитя с носом иным, чем у него самого. Но все было пустяком в сравнении с третьим, сугубо драматичным обстоятельством: ребенок был инвалидом, лишенным каких бы то ни было признаков мужского достоинства.
В итоге дитя крестили не именем Бениамино, которое папаша для него приготовил, но Гаэтаной, в честь его восприемницы и крестной. В глазах же Грациано с того дня застыло тяжкое подозрение. Он почему-то был уверен, что женщина, он прочёл об этом у древних авторов, "лишь кормилица воспринятого семени", а каким, интересно, образом супруга могла воспринять подобное от него? Мысль о том, что он мог произвести на свет женщину - не укладывалась у Чумы в голове. Как это возможно, помилуйте? Сомнениями он поделился с дружками. Ладзаро повертел пальцем у виска, Портофино расхохотался, ди Бертацци сказал, что он валяет дурака. Самым же забавным оказалось то, что подросшая кроха колдовскими чарами покорила сердце Чумы - он был весьма строг с сыновьями, но при виде нефритовых глазёнок дочки просто таял…
Что сказать об остальных? Герцог Франческо Мария умер осенью в Пезаро. И смерть его, как водится, породила волну слухов о новых отравителях. Напрасно ди Бертацци уверял всех, что его светлость стал жертвой неизлечимой болезни желудка, никто не слушал. Д'Альвелла подал в отставку и целиком посвятил себя малышу Тристано. Новый герцог Гвидобальдо, вопреки ожиданиям весьма многих голодных придворных, мало что изменил при дворе: оставив министром финансов Дамиано Тронти, в связи с чем в фаворе осталась и его подружка Виттория, но назначил нового хранителя печати, взамен казненного Наталио Валерани. Не смог он удержать при дворе и шута Песте, который уединился с семьей в своём доме, где коротал вечера с дружком Лелио, бывшим в его доме своим человеком. Они с аппетитом поедали вкуснейшие сыры и распивали прекрасные вина Пьемонта. Весьма часто им составляли компанию Дженнаро Альбани, Бениамино ди Бертацци и мессир Ладзаро Альмереджи, появлявшийся в доме, окруженный ватагой ребятишек.
Надо сказать, что мессир Альмереджи в брачную ночь испытал самый большой ужас в своей жизни, хоть до этого участвовал в четырех военных кампаниях. Отстояв на ватных ногах церемонию венчания, он, провожаемый завистливыми взглядами глупцов и сочувственными взорами мессира Грандони, мессира д'Альвеллы и прочих умных людей, оказался у супружеского ложа Гаэтаны. Сковавшая его бессильная робость едва не привела к мужскому позору: он, привыкший к разврату, в чистой любви терялся, как ягненок на бойне. Но, возопив в душе к Господу, обрёл подобие решительности, и оказалось, что сладость любви чистой женщины после саднящего перцем блудной любви подобна молоку и мёду.