- Мой господин, - произнес он, опускаясь на одно колено, - прошу меня простить, я не слышал, как вы вошли.
Фулгрим кивнул и величаво прошел мимо. На его мощном теле развевалась длинная пурпурная тога с ослепительно блестевшей серебряной вышивкой. Из складок одеяния выглядывала золотая рукоять меча, благородный лоб венчал лавровый венок с шипами. Лицо примарха из-за толстого слоя белил и ярких мазков ароматизированной краски вокруг глаз и губ казалось почти кукольным.
Чего хотел добиться примарх, украшая свое лицо подобным образом, Остиан не мог понять, но достигнутый результат казался ему вульгарным и смешным. Даже Царственные манеры Фулгрима напоминали игру театральных актеров Древней Земли. Примарх жестом разрешил Остиану встать и замер перед статуей. Лицо под толстым слоем белил было непроницаемо.
- Вот таким я его и запомнил, - произнес Фулгрим. В его голосе Остиану послышались нотки печали. - Конечно, это было очень давно. На Улланоре он выглядел почти так же, но совсем не таким, каким я его помнил. Он был тогда холодным, даже надменным.
Остиан поднялся на ноги, но старался не смотреть на примарха, опасаясь выдать свое смятение по поводу его внешности. Недавняя гордость за свое творение испарилась в то самое мгновение, когда на нем остановился взгляд Фулгрима, и Остиан, затаив дыхание, ждал критической оценки примарха.
Примарх обернулся, и от улыбки гротескная маска на его лице покрылась трещинами. Остиан чуть-чуть расслабился, хотя в равнодушных, похожих на темные драгоценные камни неподвижных глазах угадывалось что-то пугающее.
Улыбка быстро сошла с лица примарха.
- Твоя работа над статуей Императора в такое время, как сейчас, - заговорил он, - свидетельствует либо о непроходимой глупости, либо о предосудительном пренебрежении, Остиан.
Слова Фулгрима лишили Остиана остатков самообладания, и он тщетно пытался сформулировать хоть какой-нибудь ответ.
Фулгрим сделал несколько шагов ему навстречу, и в хрупком теле Остиана распространился всепоглощающий ужас перед недовольством примарха, приковавший его к полу. Повелитель Детей Императора обошел вокруг скульптора, его массивная фигура нависала над ним и окончательно лишала способности думать.
- Мой господин… - прошептал Остиан.
- Ты заговорил? - возмутился Фулгрим, повернувшись к нему лицом и спиной к статуе. - Такой червь недостоин со мной разговаривать. Ты, сказавший, что мои скульптуры слишком совершенны, создаешь статую, совершенную во всех отношениях. Во всех деталях, кроме одной…
Остиан поднял взгляд к темным озерам глаз примарха, и, даже в состоянии ужаса, он заметил и них мучительную боль, душевный конфликт и войну с самим собой. В глубине глаз примарха он увидел стремление причинить ему зло и одновременно желание просить прощения.
- Мой господин, - сквозь быстро текущие по щекам слезы взмолился Остиан, - я не понимаю…
- Нет, - бросил Фулгрим и снова двинулся вперед, вынуждая Остиана отступать к статуе. - Ты не понимаешь? Как и Император, ты был слишком занят собственными эгоистичными желаниями, чтобы обратить внимание на то, что происходит вокруг. Летописцы исчезли, друзья предали. И как ты поступаешь, когда все вокруг рушится? Ты покидаешь всех, кто был тебе близок, и устремляешься к высшим целям.
Ужас Остиана достиг предела, когда он почувствовал спиной мраморную поверхность статуи, а Фулгрим наклонился, так что раскрашенное лицо оказалось на одном уровне с его головой. И все-таки, даже в тисках ужаса, он ощущал жалость к изменившемуся примарху, слышал непереносимую боль в каждом его слове.
- Если бы ты потрудился замечать происходящие вокруг великие события, ты давно разбил бы вдребезги свою статую и умолял бы меня стать моделью для последней работы. В Галактике строится новый порядок, и Император больше не является ее повелителем.
- Что? - вырвалось у Остиана.
Фулгрим рассмеялся, но в голосе его слышались отчаяние и обреченность.
- Новым владыкой Империума станет Хорус! - крикнул Фулгрим и широким жестом выхватил из складок одежды меч.
Золотая рукоять ярко блеснула в светлой студии, и при виде бездушного клинка Остиан почувствовал на ногах влажное тепло.
Фулгрим резко выпрямился во весь рост. Остиан облегченно всхлипнул и тотчас встретился взглядом с горящими глазами примарха.
- Да, Остиан, - многозначительно произнес Фулгрим. - Всю последнюю неделю "Гордость Императора" находилась на орбите Истваана-пять, унылого и грязного мира, не представляющего никакого интереса. Но этому миру предстоит войти в историю колыбелью славных легенд.
Фулгрим стал обходить статую, а Остиан, пытаясь отдышаться, прислонился к прохладному мрамору.
- Именно на этой пыльной и непримечательной планете Воитель уничтожит мощь самых верных Императору Легионов, а потом начнет поход на Терру, - продолжал Фулгрим. - Видишь ли, Остиан, Хорус будет настоящим Повелителем Человечества. Именно он вел нас к победам. Именно он покорил десять тысяч миров, и он поведет нас к десяти тысячам новых завоеваний. Вместе с ним мы сбросим иго фальшивого Императора!
От грандиозных предсказаний Фулгрима у Остиана в голове смешались все мысли. Каждое слово примарха дышало изменой, и Остиан внезапно с ужасом осознал, что ему предстоит дорого заплатить за свое уединение. Он отгородился от внешних событий лишь потому, что они его не интересовали, а теперь отчаянно хотел иметь достаточно времени, чтобы…
- Твоя работа несовершенна, Остиан, - послышался голос Фулгрима из-за статуи.
Остиан еще пытался подобрать подходящий ответ, но тут раздался скрежет металла по камню, и кончик оружия примарха, изготовленного чужаками, пробив мрамор, вонзился ему в спину между лопаток.
Мерцающее серое лезвие вышло из груди. Остиан хотел закричать от боли, но рот заполнился кровью. Примарх без усилий продвигал клинок все дальше, пока золотой эфес не звякнул о мрамор.
Кровь густым потоком хлынула изо рта, глаза потускнели. Жизнь вытекала из тела Остиана, словно вырванная когтями ненасытного хищника.
Он из последних сил поднял голову и снова увидел стоящего перед ним примарха.
Фулгрим посмотрел на него со смесью жалости и удовлетворения и показал на запятнанную кровью статую, к которой был пришпилен скульптор.
- Вот теперь она совершенна, - промолвил он.
Галерея Героев на "Андронии" сильно изменилась с тех пор, как Люций был здесь в последний раз. Раньше прекрасные статуи стояли по обе стороны от прохода и, глядя сверху вниз, словно оценивали проходящих мимо воинов, теперь те же самые скульптуры были грубо обработаны молотками и резцами и напоминали странных круглоголовых монстров в украшенных драгоценными камнями доспехах, с витыми костяными рогами. На стенах появились яркие картины, и все вместе создавало впечатление пестрого карнавального парада.
Эйдолон шел впереди, и Люций, шагая следом, почти физически ощущал неприязнь своего командира. Убийство капеллана Чармосиана до сих пор расстраивало Эйдолона, и он назвал Люция дважды предателем, но это было очень давно, еще когда глупцы на Истваане III сопротивлялись неизбежности.
Люций на блюдечке преподнес лорду-командиру возможность одержать великую победу, но Эйдолон по своей глупости упустил шанс завоевать славу. После того как Люций убил своих воинов, восточное крыло дворца осталось без охраны, и Эйдолону надо было всего лишь зайти с фланга, смять смехотворную оборону защитников и утопить их в реках крови и огня. Но лорд-командир проявил ужасную недальновидность и оставил свои фланги без защиты, чем и воспользовался Саул Тарвиц, мгновенно организовав контратаку.
Воспоминания о последней стычке с Тарвицем в том самом зале, где он убил Соломона Деметра, до сих пор вызывали у Люция приступы злобы. Как раньше Локен, Тарвиц не пожелал сражаться честно, и Люций ушел живым только благодаря счастливому случаю.
Хотя все это теперь не имело значения. После того как он вернулся в Легион, Воитель отозвал свои силы с поверхности Истваана III и начал такую массированную бомбардировку, что там не осталось ни одного уцелевшего здания. Дворец Регента превратился в груды щебня, и даже могучие стены храмового комплекса сровнялись с землей. На Истваане III не осталось ничего живого, и Люций, предвкушая открывающееся перед ним будущее, трепетал от восхищения.
Он даже остановился, упиваясь сиянием предстоящей славы и новыми ощущениями, ожидавшими тех, кто перешел на сторону примарха. Статуя, возле которой он остановился, оказалась изображением лорда-командира Телиоза, героя мандриванской кампании, которого, как вспомнил Люций, весьма почитал Саул Тарвиц.
Он хихикнул, представив себе, что сказал бы Тарвиц при виде резных рогов и обнаженных грудей, добавленных к статуе руками изобретательных, но вряд ли очень искусных скульпторов.
- Апотекарий Фабий нас ждет, - с явным нетерпением окликнул его Эйдолон.
Люций с усмешкой развернулся и неторопливо догнал лорда-командира.
- Я знаю, но он может подождать еще немного. Я восхищался происшедшими с кораблем переменами.
- Если бы это зависело от меня, я оставил бы тебя умирать внизу, - хмуро заметил Эйдолон.
- Что ж, значит, я должен быть благодарен судьбе, что это зависело не от тебя, - насмешливо ответил Люций. - Хотя после бегства от Саула я удивлен, что ты еще остаешься лордом-командиром.
- Тарвиц!.. - зарычал Эйдолон. - Он стал для меня занозой с того самого дня, как был произведен в капитаны.
- Он больше не будет тебе докучать, лорд-командир, - сказал Люций, вспоминая вид Истваана III с орбиты: светящиеся тучи в атмосфере и грибовидные желтые облака атомных и термических взрывов.
- Ты видел, как он умер? - спросил Эйдолон.
Люций покачал головой:
- Нет, но я видел, что осталось от дворца. После такого никто не мог бы выжить. Тарвиц мертв, как мертв Локен и этот нахальный мерзавец Торгаддон.
При упоминании о гибели Торгаддона Эйдолон наконец-то позволил себе улыбнуться и неохотно кивнул:
- Вот это действительно хорошие новости. А как остальные? Соломон Деметр, Древний Риланор?
Люций со смехом вспомнил смерть Соломона Деметра:
- Деметр погиб, в этом я совершенно уверен.
- Как ты можешь знать наверняка?
- Потому что я сам его убил, - сказал Люций. - Он очень удачно наткнулся на меня в тот момент, когда я убивал воинов, назначенных для обороны развалин восточного крыла дворца. А когда я крикнул, что на меня напали, он мгновенно ко мне присоединился.
Эйдолон все понял и ухмыльнулся:
- Значит, Деметр убивал своих людей?
- Точно, - кивнул Люций. - И с большим усердием.
Эйдолон разразился смехом, и Люций убедился, что гибель Соломона Деметра несколько улучшила отношение к нему лорда-командира.
- А как Древний Риланор? - спросил Эйдолон, продолжая путь по Галерее Героев к входу в главный апотекарион.
- О нем я не могу сказать ничего определенного, - сказал Люций. - После бомбардировки он ушел куда-то вниз, под дворец Регента, и больше я его не видел.
- Старейшина Риланор не из тех, кто бежит с поля боя, - заметил Эйдолон, огибая угол и шагая по коридору с пергаментами на стенах, ведущему к корабельному апотекариону.
- Верно. - Согласился Люций. - Хотя Тарвиц говорил, что он охраняет какой-то объект.
- Какой еще объект?
- Он не сказал. Ходили слухи, что он обнаружил подземный ангар, но, если бы он там был, почему им не воспользовался Праал, когда пришли наши Легионы?
- Справедливо, - кивнул Эйдолон. - Этот трус скорее согласился бы бежать, чем сражаться. Ну, какой бы ни была находка Риланора, теперь это уже несущественно, поскольку все погребено под тоннами радиоактивного шлака.
Люций кивнул и взмахом руки указал вниз, на лестницу.
- Апотекарий Фабий… Что именно он собирается со мной сделать?
- Неужели я слышу в твоем голосе страх, Люций? - спросил Эйдолон.
- Нет, - покачал головой Люций. - Я просто хочу знать, чего ожидать.
- Совершенства, - пообещал Эйдолон.
В коридорах "Гордости Императора" больше никогда не бывало тихо, наскоро установленные репродукторы постоянно транслировали какофонию из "Ла Фениче". После пробного прослушивания увертюры к "Маравилье" Фулгрим распорядился, чтобы все его корабли были наполнены музыкой, и теперь в каждом помещении день и ночь раздавались странные переливы симфонии Бекьи Кински.
Серена д'Анжело шла по ослепительно-яркому коридору флагманского корабля Фулгрима, шатаясь из стороны в сторону, словно пьяная. Ее одежда вся была в пятнах крови и нечистот, остатки длинных волос слиплись в пряди, большая же часть была вырвана во время приступов бреда.
После завершения портретов Люция и Фулгрима вдохновение покинуло ее, словно огонь, возносивший на недосягаемые высоты и швырявший в пропасть отчаяния, выжег все дотла. Она долгие дни не покидала своей студии, а все то время, что экспедиция провела в системе Истваан, прошло в сплошном оцепенении и леденящем душу самоанализе.
Сны и кошмары разворачивались в ее голове, словно плохо смонтированные отрывки; ужас и деградация, о которых она даже и не подозревала, страшные сцены мучили ее своей яркостью и достоверностью. Картины убийств, насилия, надругательств и настолько отвратительные действия, что ни один человек не мог участвовать в них, не рискуя своим разумом, лихорадочными галлюцинациями проносились перед мысленным взглядом независимо от ее воли.
От случая к случаю она вспоминала о необходимости есть и не узнавала одичавшую женщину с покрытым шрамами телом, встречавшую ее в зеркале каждое утро после пробуждения в разгромленной мастерской. Несколько недель в ее душе росло подозрение, что видения, преследующие ее по ночам, не были просто фантазиями… Это были воспоминания.
С горькими слезами она вспомнила тот день, когда эти подозрения подтвердились самым ужасным образом, едва она открыла дурно пахнувшую бочку, стоявшую в углу студии.
Вонь гниющей плоти и едкий запах химикатов ударили в лицо, а когда она увидела тягучие, почти полностью разложившиеся останки шести трупов, выпавшая из рук крышка покатилась по полу. Бочка была заполнена разбитыми черепами, распиленными костями и густой жижей разложившейся плоти; от увиденного Серену несколько минут безостановочно рвало.
Она с трудом отползла от бочки и горько зарыдала. Омерзение, вызванное совершенными ею поступками, грозило разрушить ее и без того надломленный разум.
Мысли метались на грани безумия, пока из пучины сознания не всплыло имя, за которое она уцепилась, словно за якорь: Остиан… Остиан… Остиан…
Держась за это имя, как утопающая за соломинку, она поднялась на ноги, кое-как умылась и побрела к студии Остиана, все еще в слезах и в крови. Он пытался ей помочь, но она отвергла предложенную поддержку, зато теперь, проклиная себя за запоздавшее прозрение, поняла, что его намерениями двигала любовь.
Остиан мог ее спасти. Добираясь до его мастерской, она молилась, чтобы Остиан не отвернулся от нее сейчас. Ролета на дверях была приоткрыта, и Серена застучала ладонью по рифленому металлу.
- Остиан! - закричала она. - Это я, Серена… Пожалуйста, разреши мне войти!
Остиан не отвечал, и Серена до крови разбила руки о металл, всхлипывала, выкрикивала его имя и умоляла о прощении. Не дождавшись ответа, она в отчаянии нагнулась и проползла под ролетой.
Знакомый страшный запах заставил ее замереть, пока измученные глаза не рассмотрели зловещую картину.
- О нет! - в ужасе прошептала Серена при виде тела Остиана, наколотого на блестящий меч, торчащий из великолепной статуи.
Подбежав ближе, она упала перед ним на колени.
- Прости меня! - закричала Серена. - Я не ведала, что творю! Пожалуйста, Остиан, прости меня!
Последние остатки разума Серены не выдержали и сдались перед новым жестоким испытанием. Вскочив на ноги, она положила руки на плечи Остиана.
- Ты любил меня, - прошептала она. - А я этого не замечала.
Серена закрыла глаза и обняла тело Остиана, чувствуя в груди острый кончик меча.
- Но я тоже любила тебя, - произнесла она и со всех сил прижалась к нему.
22
Мир смерти
Ловушка расставлена
"Маравилья"
По представлениям местных создателей мифов, Истваан V был местом ссылки. В легендах говорилось, будто в давно забытые времена сам Отец Истваан вызвал к жизни этот мир своим пением, доступным слуху и толкованию только Дев Битвы. Согласно мифам, Отец Истваан был плодовитым божеством - он распространил свое семя среди звезд, и безымянные матери принесли ему множество детей, которые и составили первые поколения населения этого мира.
Такое аллегорическое представление относилось к дню и ночи, земле, морям и другим бесчисленным составляющим мира, в котором жили истваанцы. Огромные фрески величественных залов храма Искушения рассказывали эти легенды во всех деталях: здесь были картины любви, предательства, кровавых битв, но все это безвозвратно пропало, и мифы были обречены на забвение после бомбардировки Воителя.
Такой конец вполне согласовывался с легендами истваанцев. В них говорилось, что некоторые из детей Отца Истваана отвергли свет и повели свои армии против своего великодушного повелителя. Разразилась ужасная война. Утраченные дети, как их стали называть впоследствии, в решающем сражении были разгромлены, а их армии истреблены. Вместо того чтобы казнить неблагодарных детей, Отец Истваан сослал их на Истваан V - унылую планету черных пустынь и пепельных барханов.
В этом кошмарном мире тьмы Утраченным детям было велено размышлять об их изгнании из рая, и горечь поражения исказила их красивые черты до того, что ни один человек не мог взглянуть на них без отвращения. Чудовищ оставили жить в исполинских крепостях из черного камня, где они лелеяли мечты о мести своим врагам.
Таковы были легенды, поведанные Девами Битвы, предупреждавшими свой народ не сбиваться с верного пути, чтобы Утраченные Дети не вернулись и не осуществили долгожданную месть.
Были ли эти мифы аллегорическими иносказаниями или повествовали о подлинных исторических фактах, не имело значения, поскольку Утраченные Дети действительно вернулись в облике Легионов Воителя.
На пепельном небе Истваана V клубились грозовые тучи, собираясь над южным сектором укреплений, где должна была состояться первая битва за Империум. На Юлия Каэсорона, несмотря на все легенды, это место не производило особого впечатления. В воздухе еще ощущались запахи выбросов давно исчезнувшей промышленности, а земля под ногами напоминала пыльный черный порох - сыпучий и гранулированный, как песок, но тяжелый и хрустящий, словно стекло.
Впервые ступив на просторы черной пустыни, Юлий почувствовал ветер, хлеставший по темным дюнам, будивший тоскливое эхо в башнях и бастионах полуразрушенных укреплений на вершине пологого холма над северной оконечностью обширной пустоши. Эта местность, известная под названием Ургалльская впадина, была самой большой пустыней на планете. Ничем не примечательное плато с голыми скалами и чахлым кустарником плавно поднималось к невысоким горам, на которых и была построена крепость. Кто возвел это сооружение, было неизвестно, хотя механикумы утверждали, что оно принадлежит цивилизации, предшествовавшей человечеству, миллионы лет назад.