- Что ж, ты права насчет того, что я хочу доказать, Мэйлин, - сказал он, глядя прямо в лицо моей матери и качая головой, будто они вели частный разговор, - но эти конфеты я держу дома повсюду, чтобы избавиться от привычки курить. Я заказал их по "Солдатскому каталогу". Они совершенно безопасны.
- А я и не говорил, что конфеты от них, - сказал Бобби и посмотрел сначала на мою мать, а потом огляделся вокруг, пока не уставился на мое лицо, но я притворилась, что не заметила.
Когда мы уходили, мать взяла меня за руку, ее красные ногти впились в мое запястье.
- Молчи, - сказала она, - и пикнуть не смей.
Она отправила меня к себе в комнату, и я уснула в одежде, все пытаясь придумать, какими словами мне извиниться.
На следующее утро, заслышав звон колокольчиков, я хватаю буханку хлеба и жду на крыльце, пока они снова поедут наверх но холму. Тогда я встаю у них на пути.
- А теперь чего тебе надо? - спрашивает Бобби.
Я протягиваю буханку, словно это крошечный младенец, которого поднимают в церкви перед ликом Бога. Девочка, льющая слезы, заплакала еще громче, ее сестра вцепилась в руку Бобби.
- Что это ты надумала? - закричал он.
- Это подарок.
- Что еще за глупый подарок? Убери его сейчас же! Ради всего святого, пожалуйста, опусти его!
Руки мои надают, обвиснув по бокам, буханка болтается в сумке, которую я держу в руке. Обе девочки рыдают.
- Я всего лишь хотела быть доброй, - говорю я, и голос мой дрожит, как у Женщины-Птицы.
- Бог ты мой, разве ты ничего не знаешь? Они боятся нашей еды, неужели ты даже этого не знаешь?
- Почему?
- Из-за бомб, ну и дурочка же ты. Хотя бы чуточку воображала.
- Не понимаю, о чем ты говоришь.
Козы гремят своими колокольчиками, тележка перекатывается на месте.
- О бомбах! Ты что, учебников по истории не читала? В начале войны мы отправляли им посылки с продуктами такого же цвета, что и бомбы, - они взрывались, когда кто-нибудь прикасался к ним.
- Мы так делали?
- Ну, наши родители делали. - Он качает головой и тянет поводья. Тележка с грохотом проезжает мимо, обе девочки жмутся к Бобби, будто от меня исходит опасность.
- Ах, как же мы были счастливы! - говорит отец, погружаясь в воспоминания. - Мы были просто как дети, понимаешь, такими наивными, просто не имели представления.
- О чем, пап?
- Что у нас было достаточно.
- Чего достаточно?
- Да всего. У нас всего было достаточно. Это что, самолет? - Он смотрит на меня выцветшими голубоватыми глазами.
- Вот, давай я помогу тебе надеть каску.
Он шлепает по ней, ушибая свои слабые руки.
- Перестань, папа. Прекрати!
Он нащупывает скрюченными артритом пальцами ремешок, пытается расстегнуть, но понимает, что бессилен. Прячет лицо в покрытых пятнами ладонях и рыдает. Самолет с гулом пролетает мимо.
Теперь, когда я вспоминаю, какими мы были тем летом, до трагедии, до меня начинает доходить скрытый смысл того, о чем мой отец пытался рассказать все это время. Вовсе не о пирожных и почтовых каталогах, и не о том, как они прежде путешествовали по воздуху. Пусть он и описывает всякую ерунду, он совсем не это имеет в виду. Когда-то у людей было другое ощущение. Они чувствовали и жили в мире, которого уже нет, - этот мир так основательно уничтожен, что мы унаследовали лишь его отсутствие.
- Иногда, - говорю я своему мужу, - у меня возникает сомнение - я по-настоящему счастлива, когда счастлива?
- Ну конечно, по-настоящему счастлива, - говорит он. - А как же иначе?
Мы тогда наступали, как сейчас помнится. Манменсвитцендеры со своими слезами, боязнью хлеба, в своих странных одеждах и со своими грязными козами были, как и мы, детьми, и городское собрание не шло у нас из головы, как и то, что задумали сделать взрослые. Мы лазали по деревьям, бегали за мячами, приходили домой, когда нас звали, чистили зубы, как нас учили, допивали молоко, но мы утратили то чувство, что было у нас прежде. Это правда - мы не понимали, что у нас отняли, но зато мы знали, что нам дали взамен и кому мы обязаны этим.
Мы не стали созывать собрание, как они. Наше произошло само собой в тот жаркий день, когда мы сидели в игрушечном домике Трины Нидлз и обмахивались руками, жалуясь на погоду, как взрослые. Речь зашла о домашнем аресте, но нам показалось, что такое невозможно исполнить. Обсудили разные шалости, как, например, забрасывание шариками с водой и всякое другое. Кто-то вспомнил, как поджигали бумажные пакеты с собачьими какашками. Думаю, именно тогда обсуждение приняло такой оборот.
Вы спросите, кто запер дверь? Кто натаскал палок для костра? Кто зажег спички? Мы все. И если мне суждено найти утешение спустя двадцать пять лет после того, как я полностью уничтожила способность чувствовать, что мое счастье, или кого угодно, по-настоящему существует, я найду его в этом. Это сделали все мы.
Может, больше не будет городских собраний. Может, этот план, как и те, что мы строили раньше, не осуществится. Но городское собрание созвано. Взрослые собираются, чтобы обсудить, как не допустить того, чтобы нами правило зло, и также возможность расширения Главной Улицы. Никто не замечает, как мы, дети, тайком выбираемся наружу. Нам пришлось оставить там грудничков, сосавших пальчики или уголки одеял, они не входили в наш план освобождения. Мы были детьми. Не продумали все хорошенько до конца.
Когда прибыла полиция, мы вовсе не "носились, словно изображали дикарские танцы" и не бились в припадке, как сообщалось впоследствии. Я до сих пор вижу перед собой, как Бобби с влажными волосами, прилипшими ко лбу, горящими щеками, танцует под белыми хлопьями, падающими с неба, которому мы никогда не доверяли; как кружится Трипа, широко раскинув руки, и как девочки Манменсвитцендер со своими козами и тележкой, груженной креслами-качалками, уезжают от нас прочь, и колокольчики звенят, как в той старой песне. Мир опять стал безопасным и прекрасным. За исключением здания муниципалитета, от которого поднимались огромные белые хлопья, похожие на привидения, и пламя пожара пожирало небо, словно голодное чудовище, не способное насытиться.
Джонатан Летем
Чужие в городе
Джонатан Летем - автор бестселлеров "Бастион одиночества" ("The Fortress of Solitude"), "Сиротский Бруклин" ("Motherless Brooklyn") и нескольких других, не так давно была выпущена новая книга "Ты меня еще нe любишь" ("You Don't Love Me Yet"). Дебютный роман писателя "Пистолет с музыкой" ("Gun, with Occasional Music") завоевал премии Уильяма Л. Кроуфорда и журнала "Locus", а также вошел в число финалистов "Небьюлы". Летем опубликовал свыше шестидесяти рассказов во множестве изданий, от "The New Yorker" и "McSweeney's" до "F&SF" и "Asimov's". Его первый сборник "Стена небес, стена ока" ("The Wall of the Sky, the Wall of the Eye") был удостоен Всемирной премии фэнтези. В 2005 году писатель получил стипендию "за гениальность" от Фонда Макартура за вклад в литературу.
Рассказ "Чужие в городе" принадлежит к числу произведений, в которых Летем выражает протест против технологий виртуальной реальности. В интервью "Science Fiction Studies" он заявил: "Я не собирался писать целый цикл рассказов, демонстрирующих мое сопротивление данным технологиям. Но годы мощного утопического бума, вызванного развитием компьютеров и созданием виртуальных реальностей, застали меня в Сан-Франциско, и мне захотелось как-то выразить скепсис относительно казавшихся наивными амбиций. Вот так и родились эти "истории протеста".
Кроме того, на сюжет "Чужих в городе" повлиял интерес Летема к "танцевальным марафонам" тридцатых годов прошлого века.
Людей мы увидали возле торгово-развлекательного центра, когда я осматривался, нет ли поблизости доходяг. Мы с Глорией собирались их обчистить, конечно, если их попадется не шибко много. Торгово-развлекательный центр лежал милях в пяти от города, куда мы держали путь, так что никто бы не узнал. Но, когда мы подошли поближе, Глория засекла фургоны с людьми и сказала, что это скэйперы. Раньше я этого словечка не слышал и сам не догадался, что оно означает. Но она объяснила.
Было лето. Дня два назад мы с Глорией отвалили от одной гопы… Нас там кормили, но под псалмы и прочую религиозную муть. Осточертело до смерти. С тех пор у нас крошки во рту не было.
- Ну, так что будем делать? - спросил я.
- Я с ними поболтаю, - сказала Глория. - А ты не встревай.
- Думаешь, до города подкинут?
- Не только подкинут, но и… - Она не договорила и загадочно ухмыльнулась. - Будем толковать - молчок, сечешь?
Я бросил обрезок водопроводной трубы, и мы с Глорией пересекли автомобильную стоянку. Жратвы в этом торговом центре было днем с огнем не сыскать, причем уже давно, но скэйперы пожаловали не за жратвой. Они вытаскивали из магазина складные стулья и привязывали к крышам фургонов. Я насчитал четырех мужиков и одну женщину.
- Здрасьте вам, - сказала Глория.
Двое работали на погрузке, на нас они даже не глянули. Женщина дымила сигаретой в переднем фургоне, ее мы тоже не заинтересовали. А остальные скэйперы повернулись к нам. Это были Кромер и Боюсь, но тогда я еще не знал их имен.
- Кыш, - сказал высокий косоглазый парняга с золотой фиксой. Выглядел он малость потрепанным, но зуб намекал, что Кромер никому не уступал в драке и не спал в ночлежке. - Нам недосуг.
Он, конечно, был прав. Если ты не в городе, то ты нигде. А что проку толковать с людьми, которых встречаешь нигде?
А второй скэйпер смотрел на Глорию и улыбался. У него была узкая физиономия с маленькими усиками.
- Ты кто? - спросил он, не глядя на меня.
- Я, ребята, знаю, чем вы промышляете. Сама разок участвовала.
- Да ну? - знай себе лыбился усатый.
- Вам люди понадобятся, - сказала она.
- Шустрая, - сказал усатый золотозубому. И заявил Глории: - Я Боюсь.
- Чего? - удивилась Глория.
- Просто Боюсь.
- А-а… Ну а я просто Глория.
- Чудненько, - отозвался Боюсь. - Это Томми Кромер. Мы с ним тут главные. А как зовут твоего юного дружка?
- Сам сказать могу, - проворчал я. - Льюис.
- Вы оттуда? - указал Боюсь вперед по шоссе. - Из этого славного городка?
- Не-а, - ответила Глория. - Мы туда.
- Да? И как же вы туда пролезть собираетесь? - полюбопытствовал Боюсь.
- Да как-нибудь, - произнесла Глория с таким видом, будто все этим объяснила. - Можно и с вами…
- Ишь ты, - ухмыльнулся Боюсь. - Сразу, значит, быка за рога…
- Или сами придем и скажем, что вы в последнем городе народ обжулили и нас послали предупредить, - сказала Глория.
- Шустрая, - повторил, ухмыляясь, Боюсь, а Кромер покачал головой.
Я не заметил на их рожах особого беспокойства.
- Да бросьте вы ломаться, ребята, - уговаривала Глория. - Я же для вас настоящий подарок. Я сама - аттракцион.
- А что? - сказал Боюсь. - Хуже не будет.
Кромер пожал плечами и буркнул:
- Тоща слишком для аттракциона.
- Конечно тоща, - согласилась Глория. - А потому нам с Льюисом срочно надо похавать.
Боюсь на нее пялился, а Кромер отошел к фургону и остальным скэйперам.
Впрочем, если с хавкой у вас напряг…
- Все, милашка, завязывай с шантажом.
- Нам пожрать надо…
- Приедем - поедим, - пообещал Боюсь. - И Льюиса накормим, если захочет участвовать.
- Конечно, - закивала она. - Он захочет. Правда, Льюис?
Я знаю, когда надо говорить "правда".
Понятное дело, на окраине машины встречала городская милиция. Но, похоже, скэйперов тут ждали; потолковав минуту-другую с Боюсем, городские заглянули в фургоны и помахали руками - мол, проезжайте. Мы с Глорией катили во втором фургоне вместе с целой горой аппаратуры и парнем по имени Эд, а за баранкой сидел Кромер. Боюсь вел передний фургон, с ним в кабине ехала женщина. Четвертый парняга вел последнюю машину.
Я еще ни разу не въезжал в город на тачке, но ведь я всего-то два раза бывал в городах. В первый раз сам тайком пробрался, а во второй нас с Глорией провел ее чувак из милиции.
Вообще-то те города были не шибко велики. Может, этот покрупнее окажется?
Мы оставили позади несколько кварталов, а затем ка-кой-то мужик на улице дал Боюсю знак остановиться. Боюсь тормознул, мужик подошел к его кабине, они потолковали, а затем мужик вернулся к своей тачке и махнул нам, чтобы ехали дальше. Мы двинули за ним вслед.
- Это еще что за хмырь? - спросила Глория.
- Джильмартин, пробивала, - сказал Кромер. - Я думал, ты все знаешь.
Глория промолчала. Я спросил, кто такой "пробивала".
- Добывает нам крышу, жратву и все такое, - объяснил Кромер. - С властями договаривается. Ну и народ зазывает.
Близилась ночь. Жрать хотелось до умопомрачения, но я помалкивал. Тачка пробивалы Джильмартина тормознула возле большого дома, похожего на сарай для лодок, хотя поблизости я не заметил никакой воды. Кромер сказал, что раньше тут был кегельбан.
Эд со вторым парнем взялись выгружать барахло, Кромер велел, чтобы я им подсобил. В доме было пусто и пыльно, многие лампы не горели. Кромер сказал, чтобы мы перенесли туда вещи, потом сгонял куда-то на фургоне и привез целую гору раскладушек - их взял напрокат пробивала Джильмартин. Так что я сразу смекнул, на чем буду дрыхнуть этой ночью. Еще мы перетащили в дом уйму всякой всячины для какого-то "марафона": компьютерные кабели, пластмассовые скафандры, телевизоры… Боюсь поманил Глорию, и они сходили за хавкой - жареным цыпленком и картофельным салатом. Когда все поели, я не удержался и сходил за добавкой, и никто меня не попрекал.
Потом я улегся на раскладушку и заснул. Дрыхнуть мне тоже не мешали. Глория на раскладушку не ложилась - она, наверное, провела ночь с Боюсем.
Пробивала Джильмартин не даром ел свой хлеб. Чуть свет к нам повалили горожане. Когда я протирал зенки, Боюсь толковал с ними на улице.
- Регистрация начнется в полдень и ни минутой раньше, - говорил он. - Соблюдать очередь, без нужды никуда не отлучаться. Мы позаботимся насчет кофе. Предупреждаю, мы возьмем только годных по состоянию здоровья. Все пройдут медосмотр, а нашего врача еще никто не обдуривал. Ну что, кореша, всем все ясно? Тут у нас дарвиновская логика: будущее - для сильных и наглых. Кротким и слабым достанется только нынешний день.
В доме Эд и второй парень настраивали аппаратуру. Посреди зала на полу были расстелены десятка три скафандров из пластмассы с проводами, а на них и между ними валялась такая уйма кабелей, что все вместе напоминало паутину с высосанными мухами. К каждому скафандру прилагалась металлическая хреновина - что-то вроде велосипедной рамы с седлом, без колес, зато с подголовником. Возле паутины Эд с напарником расставляли по дуге телевизоры с номерами на корпусах, такие же номера были и на скафандрах. Напротив экранов ставили стулья.
Вернулась Глория и молча протянула мне пончики и кофе.
- Это только начало, - сказала она, увидев мои большие глаза. - Будем хавать трижды в день, пока все не кончится. Вернее, пока мы не кончимся.
Мы сидели снаружи, жевали пончики и слушали, как треплется Боюсь. Народ все подваливал. Многие становились в очередь, как он и велел. Трудно их за это судить - Боюсь был мастер уговаривать. Остальные нервничали, а то и вовсе уходили, но мне думалось, что они еще вернутся - если не участвовать, то смотреть. Когда началась регистрация, Боюсь подошел к нам с Глорией и потребовал, чтобы мы тоже встали в очередь.
- Нам-то зачем? - вскинулась Глория.
- Раз говорю, значит, надо.
В очереди мы познакомились с Лэйн, ей было двадцать лет, как и Глории. Хотя, по-моему, она малость приврала. Ей, наверное, было лет шестнадцать, как мне.
- Тебе уже случалось этим заниматься? - спросила Глория.
- Не-а. - Лэйн помотала головой. - А тебе?
- Конечно, - сказала Глория. - А из города выбиралась когда-нибудь?
- Раза два, - ответила Лэйн. - Когда маленькая была. Я бы и сейчас не прочь.
- Почему?
- Да так… Порвала со своим хахалем.
Глория оттопырила нижнюю губу и сказала:
- Боишься уйти из города, вот и решила заняться этим.
Лэйн пожала плечами. Мне она нравилась, а Глории нет.
Врачом оказался не кто иной, как пробивала Джильмартин. Сдается мне, он только прикидывался доктором. Но он послушал мое сердце. До него никто не слушал мое сердце; сказать по правде, это было приятно.
Впрочем, регистрация была туфтой. Игрой на публику. Скэйперы задали каждому уйму вопросов, но отбраковали только двух баб и одного мужика. "Слишком старые", - объяснила мне Глория. Всех остальных признали годными, хотя некоторые, вроде нас с Глорией, прямо-таки шатались с голодухи. Городишко нам попался не из сытых. Позже я смекнул, что Боюсь с Кромером потому и выбрали его, а деньги для них - не главное.
После регистрации нам велели сгинуть до вечера. А к восьми быть как штык - начнется марафон.
Мы прогулялись но бывшей деловой части города. Но почти все магазины оказались на запоре, работал только торгово-развлекательный центр, и туда не пускали без карточки жителя города. Понятное дело, мы с Глорией таких карточек не имели, у нас вообще за душой ни хрена, кроме свободного времени, - Глория часто это повторяла. А потому мы просто гробили время.
К восьми воротились к кегельбану. Там кипела жизнь, с крыш фургонов светили прожектора, над входом висел транспарант, а Боюсь распинался в микрофон. Я спросил Глорию, что все это значит, она коротко ответила: "Виртуальный марафон". Эд предлагал народу пиво из холодильника, и некоторые покупали, хотя он, конечно, добыл его здесь же, в городе, и теперь сбывал вдвое дороже. Вечер был душный. Скэйперы продавали билеты, но в зал пока никого не пускали.
Нам с Глорией Боюсь велел войти.
Там уже собрались почти все участники состязания. Среди них я заметил и Энн - женщину из фургона. Она помалкивала и вообще ничем особым не выделялась. Была там и Лэйн, мы помахали друг дружке. Каждому участнику Джильмартин помогал залезть в пластмассовый скафандр. Для этого сначала приходилось раздеться догола, но никто на тебя не пялился и не ржал. Как будто ты, пройдя регистрацию у скэйперов, стал невидим для других участников.
А можно нам с тобой рядом держаться? - спросил я Глорию.
Конечно, только это не важно. Внутри ты меня не увидишь. А я - тебя.
- Внутри чего? - спросил я.
- Виртуальных реальностей, - ответила она. - Скоро и сам все поймешь.
Глория помогла мне напялить скафандр. Он был из жесткой холодной пластмассы, весь в проводах и с подбивкой в коленях, запястьях, локтях, под мышками и в паху. Я примерил шлем, он оказался жутко тяжел и неудобен, и вдобавок никто кругом шлем пока не надевал, так что я поспешил снять свой и решил не трогать, пока не прикажут.
Потом Джильмартин вызвался пособить Глории, но она сказала, что сама управится. И вот мы стоим, опутанные проводами, посреди освещенного кегельбана; входит Боюсь со своим оглушительным микрофоном, за ним валит публика, и представление начинается!