Когда они проходили через селения, двигаясь вдоль земляных насыпей - их строили, чтобы отводить на поля воды разлившейся реки, - жители собирались, чтобы поглазеть на войско, шикая на детей и удерживая лающих собак. За века кианского владычества шайгекцы сделались правоверными фаним, но это был древний народ, земледельцы, испокон веков переживавшие своих господ. Они уже не узнавали себя в воинственных ликах, что глядели с полуразрушенных стен. И потому несли пиво, вино и воду, чтобы утолить жажду чужеземцев. Они отдавали финики, лук и свежевыпеченный хлеб, чтобы насытить их. А иногда даже предлагали дочерей для удовлетворения их похоти. Люди Бивня недоверчиво качали головами и восклицали, что здешний край - страна чудес. А некоторым вспоминалось, как они в молодости возвращались в отцовский дом после первой отлучки - из-за странного ощущения возвращения в страну, где никогда не бывали прежде.
Шайгек часто упоминался в "Трактате", вместе со слухами о тиране, что казался древним еще в те далекие дни. И некоторых айнрити стало терзать беспокойство - из-за того, что описание не соответствовало увиденному. Они мочились в реку, испражнялись под деревьями и били комаров. Эта земля была древней и печальной - но оставалась просто страной, такой же, как и все прочие. Однако большинство Людей Бивня все равно ощущали трепет. Каким бы священным ни был текст, пока земля остается незримой, слова лишь дразнят. Теперь же они, каждый на свой лад, поняли, что суть паломничества в том, чтобы совместить мир со Священным Писанием. Они сделали свой первый настоящий шаг.
И казалось, что Шайме совсем рядом.
Затем тидонец Керджулла, граф Варнутский, наткнулся на укрепленный городок Чиама. В прошлом году здесь случился недород из-за насекомых-вредителей, и старейшины городка, боясь голода, потребовали, чтобы айнрити дали определенные гарантии, прежде чем жители отопрут ворота. А Керджулла, не желая разговаривать, просто двинул людей на штурм - тем более что взять город не составляло особого труда. Прорвавшись за стены, варнутцы перебили всех местных жителей до единого.
Два дня спустя произошла другая резня, в Юриксе, крупной крепости на берегу реки. Судя по всему, шайгекский гарнизон, оставленный Скавром, взбунтовался и перебил кианских офицеров. Когда к городу прибыл со своими рыцарями Ураньянка, прославленный айнонский палатин Мозероту, мятежники отворили ворота - после чего их всех перебили. Как позднее Ураньянка объяснял Чеферамунни, язычников он еще может терпеть, но вот язычников-предателей вытерпеть не смог.
На следующее утро Гайдекки, неистовый палатин Анплейский, приказал штурмовать городок под названием Гутерат, расположенный неподалеку от одного из городов Древней династии, Иотии. Возможно, из-за того, что его переводчик, редкостный пьянчуга, неправильно изложил выдвинутые городом условия сдачи. Как только ворота пали, конрийцы принялись бесчинствовать на улицах, насилуя и убивая без разбора.
А затем, словно от первой крови пошла своя жестокая инерция, пребывание Священного воинства на северном берегу выродилось в бессмысленную бойню - хотя никто не понимал, чем она вызвана. Возможно, причиной послужили слухи об отравленных финиках и гранатах. Возможно, одно кровопролитие порождало другое. Возможно, искренняя вера не только прекрасна, но и ужасна. Что может быть более правильным и более добродетельным, чем искоренение ереси?
Вести о зверствах айнрити разнеслись по всему Шайгеку. У алтарей и на улицах жрецы Фана провозглашали, что Единый Бог карает их за терпимость к идолопоклонникам. Шайгекцы запирались в своих огромных храмах с высокими куполами. Вместе с женами и детьми они падали ниц на ковры и с причитаниями каялись в грехах, моля о прощении. Ответом им были лишь удары тарана в дверь. А затем - поток железных людей с мечами.
Все храмы северного берега пережили резню того или иного масштаба. Люди Бивня рубили кающихся грешников, пинками опрокидывали треножники, разбивали мраморные алтари, рвали в клочья драпировки на стенах и роскошные молитвенные ковры на полах. Все, на чем лежало пятно чужой религии, летело в колоссальные костры. Иногда они обнаруживали под коврами поразительной красоты мозаики работы тех айнрити, что некогда возводили здание, - и тогда сам храм щадили. Все прочие великие храмы Шайгека были сожжены. Рядом с чудовищными столбами дыма собаки обнюхивали сваленных в кучи мертвецов и слизывали кровь с широких ступеней.
В Иотии, что в ужасе поспешила распахнуть ворота перед захватчиками, сотни кератотиков, членов айнритийской секты, пережившей века господства фаним, спаслись только благодаря тому, что пели древние гимны Тысячи Храмов. Люди, причитавшие от ужаса, вдруг оказались в объятиях давно утраченных братьев по вере. Той ночью улицы принадлежали кератотикам; они вышибали двери и убивали давних конкурентов, нечестных откупщиков и вообще всех, кому завидовали во времена владычества сапатишаха. А завидовали они многим.
В красностенном Нагогрисе Люди Бивня начали убивать друг друга. Почти сразу после того, как Священное воинство добралось до Шайгека, здешние вельможи отправили посланцев к Икурею Конфасу, предложив сдать город в обмен на покровительство императора. Конфас немедля снарядил туда генерала Нумемария с отрядом кидрухилей. Но из-за некой необъяснимой ошибки ворота оказались захвачены крупным отрядом туньеров, которые тут же, не теряя времени, принялись грабить город. Кидрухили попытались вмешаться, и на улицах разгорелось сражение. Когда генерал Нумемарий встретился под белым флагом с Ялгротой Гибелью Шранков, великан размозжил ему голову. Смерть генерала внесла путаницу в ряды кидрухилей, а ярость светлобородых воинов подорвала их боевой дух, и кидрухили отступили.
Но никто не пострадал сильнее, чем фанимские жрецы.
По ночам, в свете костров из чужих реликвий, айнрити использовали жрецов для пьяных потех - вспарывали им животы и водили, словно мулов, на поводьях из собственных кишок. Некоторых ослепили, некоторых удавили, иных заставили смотреть, как насилуют их жен и дочерей. Иных сожгли заживо. Множество людей сожгли, обвинив в колдовстве. Вряд ли нашлось бы хоть одно селение, в котором нельзя было наткнуться на изувеченного жреца, валяющегося в пыли или со знанием дела приколоченного к могучему эвкалипту.
Так прошло две недели, а затем - внезапно, как будто исчерпалась некая мера - безумие схлынуло. В конечном итоге, погибла не такая уж большая часть населения Шайгека, но путнику невозможно было проехать и часа, не наткнувшись на мертвеца. Вместо скромных лодок рыбаков и торговцев на оскверненных водах Семписа теперь покачивались раздувшиеся трупы, и течение несло их в Менеанорское море.
Наконец-то Шайгек был очищен.
Отсюда, со смотровой площадки, зиккурат казался куда выше, чем с земли. Но то же самое можно сказать о многих вещах - постфактум.
Добравшись до вершины ненадежной лестницы, Келлхус принялся разглядывать окрестности. На север и на запад тянулись возделанные земли. Келлхус видел орошаемые поля, ряды платанов и ясеней и селения, казавшиеся издалека грудой битых черепков. Неподалеку высилось несколько зиккуратов поменьше, скреплявших сеть каналов и дамб, что уходили к затянутому дымкой гигантскому откосу. На юге, за зиккуратом Палпотис - так его назвал Ахкеймион, - взору Келлхуса предстали группки болотных гинкго, что стояли, словно согбенные часовые, среди зарослей песчаных ив. За ними блестел под солнцем могучий Семпис. А на востоке Келлхус видел красные полосы на зеленом фоне - свежепротоптанные тропинки и древние дороги среди тенистых рощиц и залитых солнцем полей. И все они вели к Иотии, темневшей на горизонте.
Шайгек. Еще одна древняя страна.
"Древняя и огромная, отец… Тебе она тоже видится такой?"
Он посмотрел вниз, на лестницу, дорожкой протянувшуюся по гигантской спине зиккурата, и увидел, что Ахкеймион все еще тащится по ступеням. Под мышками и на воротнике его белой льняной туники проступили пятна пота.
- А мне казалось, ты говорил, будто в древности люди верили, что на вершинах этих штуковин живут боги! - крикнул Келлхус. - Почему ты мешкаешь?
Ахкеймион остановился и нахмурился, оценив оставшийся путь. Тяжело дыша, он попытался улыбнуться.
- Потому, что в древности люди верили, что на вершинах этих штуковин живут боги…
Келлхус усмехнулся, затем повернулся и принялся рассматривать изрядно пострадавшую от времени площадку на вершине зиккурата. Древнее жилище богов пребывало не в лучшем состоянии: разрушенные стены и валяющиеся каменные глыбы. Он разглядел куски изображений и неразборчивые пиктограммы. Видимо, это были останки богов…
Вера воздвигла эти ступенчатые рукотворные горы - вера давным-давно умерших людей.
"Так много трудов, отец, - и все во имя заблуждения".
Келлхус не видел особого различия между древними заблуждениями и идеями Священного воинства. В некотором смысле это была более масштабная, хоть и более эфемерная работа.
За месяцы, прошедшие после выступления из Момемна, Келлхус заложил фундамент собственного зиккурата, постепенно, незаметно завоевав доверие сильных мира сего, возбудив подозрение в том, что он нечто большее - куда большее, - чем просто князь. С неохотой, подобающей мудрости и смирению, он в конце концов принял роль, которую ему навязывали другие. Учитывая все сопряженные с этим сложности, Келлхус изначально намеревался действовать осторожнее, но столкновение с Сарцеллом вынудило его ускорить развитие событий и пойти на риск, которого при ином раскладе он постарался бы избежать. Даже теперь - Келлхус это знал - Консульт следит за ним, изучает его и размышляет над его растущим влиянием. Ему нужно прибрать Священное воинство к рукам прежде, чем терпение Консульта истощится. Нужно построить зиккурат из этих людей.
"Ты тоже их видишь - ведь правда, отец? Это ведь за тобой они охотятся? Именно из-за них ты меня и вызвал?"
Оглядев окрестности, Келлхус заметил человека; тот гнал быков по тропинке в гору, стегая их через каждые три-четыре шага. Он увидел согбенные спины крестьян, трудящихся на полях, засеянных просом. В полумиле отсюда он различил отряд айнритийских всадников, едущих цепочкой через желтеющую пшеницу.
И любой из них мог оказаться шпионом Консульта.
- Сейен милостивый! - воскликнул Ахкеймион, добравшись до вершины.
Что сделает колдун, если узнает о его тайном конфликте с Консультом? Келлхус понимал, что нельзя допускать вмешательства Завета - во всяком случае, до тех пор, пока он не будет располагать такой силой, чтобы говорить с чародеями на равных.
Все так или иначе сводилось к силе.
- Так как эта штуковина называется? - спросил Келлхус, хотя он ничего не забывал.
- Великий зиккурат Ксийосер, - отозвался Ахкеймион, все еще тяжело дыша. - Одно из чудес Древней династии… Впечатляет, правда?
- Да, - согласился Келлхус с вымученным энтузиазмом.
"Ему должно стать стыдно".
- Тебя что-то беспокоит? - спросил Ахкеймион, упершись руками в колени. Он повернулся, чтобы сплюнуть с края зиккурата.
- Серве, - произнес Келлхус с таким видом, словно неохотно в чем-то признавался. - Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, способна ли она…
Он изобразил нервное сглатывание.
Ахкеймион отвернулся к подернутому дымкой пейзажу, но Келлхус успел заметить промелькнувшее на его лице выражение ужаса. Нервное поглаживание бороды, участившийся пульс…
- Способна на что? - спросил колдун с притворным безразличием.
Из всех душ, которыми завладел Келлхус, мало кто был полезен больше, чем Серве. Похоть и стыд оказались кратчайшими путями к сердцам людей, рожденных в миру. С тех пор как он подослал Серве к Ахкеймиону, колдун старался расплатиться за прегрешение, которое сам едва помнил, множеством разнообразных способов. Получается, старинная конрийская поговорка полностью соответствует действительности: нет друга великодушнее того, который соблазнил твою жену. А великодушие - это именно то, что ему нужно от Друза Ахкеймиона.
- Да нет, ничего, - отозвался Келлхус, покачав головой. - Наверное, все мужчины боятся, что их женщины продажны.
Некоторые возможности стоит разрабатывать постоянно, а некоторые нужно оставлять и давать им дозреть.
Стараясь не смотреть Келлхусу в глаза, колдун застонал и потер поясницу.
- Я становлюсь слишком стар для этого, - сказал он с притворным добродушием.
Потом откашлялся и еще раз сплюнул.
- Как говорит Эсми…
Эсменет. Она тоже часть игры.
После стольких месяцев тесного общения Келлхус знал Ахкеймиона куда лучше, чем сам Ахкеймион. Люди, любившие колдуна, - Ксинем и Эсменет - часто считали его слабым. Они старались делать вид, будто не замечают его дрожащих рук или болезненного выражения лица, и говорили о нем с почти родительским стремлением защитить. Но Друз Ахкеймион - Келлхус знал это - был куда сильнее, чем считали все, и прежде всего сам Друз Ахкеймион. Некоторые люди растрачивали себя на непрестанные сомнения и размышления, до тех пор, пока не начинало казаться, что у них вообще нет облика, за который они могли бы ухватиться. Некоторых людей словно бы отесывал грубый топор мира.
Испытывал.
- Скажи мне, - проговорил Келлхус, - сколь много должен отдавать наставник?
Он знал, что Ахкеймион давно уже перестал считать себя его наставником, но колдун был достаточно тщеславен, так что не стоило лишать его приятных иллюзий. Самая могучая лесть не в том, что сказано, а в допущениях, стоящих за тем, что сказано.
- А это, - отозвался Ахкеймион, снова отводя взгляд, - зависит от ученика…
- Значит, следует знать ученика, чтобы не дать ему слишком мало.
"Он должен сам задать себе этот вопрос".
- Или слишком много.
Такова была особенность мышления Ахкеймиона: для него не было ничего важнее противоречия и не существовало ничего очевидного. Он наслаждался, срывая покровы и обнажая сложности, скрывающиеся за простыми на первый взгляд вещами. В этом он был почти уникален: Келлхус обнаружил, что люди, рожденные в миру, презирают сложность почти так же сильно, как ценят самообман. Большинство из них предпочло бы умереть в иллюзии, чем жить с неопределенностью.
- Слишком много… - повторил Келлхус. - Ты имеешь в виду таких учеников, как Пройас?
Ахкеймион уставился на свои сандалии.
- Да. Таких, как Пройас.
- А чему ты его учил?
- Тому, что мы называем экзотерикой. Логике, истории, арифметике - всему, кроме эзотерики - колдовства.
- И этого оказалось слишком много?
Колдун озадаченно умолк; он вдруг перестал понимать, что же имеет в виду.
- Нет, - признал он мгновение спустя. - Думаю, нет. Я надеялся научить его сомнению, терпимости, но голос его веры оказался слишком силен. Возможно, если бы мне позволили довести его образование до конца… Но теперь он потерян. Теперь он всего лишь один из Людей Бивня.
"Дай ему возможность успокоиться".
Келлхус издал короткий смешок.
- Как я.
- Именно, - согласился адепт Завета, улыбнувшись лукавой и вместе с тем робкой улыбкой.
Как обнаружил Келлхус, окружающие находили эту улыбку подкупающей.
- Еще один кровожадный фанатик, - сказал колдун.
Келлхус рассмеялся смехом Ксинема, а потом, улыбаясь, пригляделся к Ахкеймиону. Он уже некоторое время изучал, как тот реагирует на тончайшие оттенки чувств, отраженных на его лице. Хотя Келлхус никогда не встречался с Инрау, он знал - с поразительной точностью - все особенности его поведения, так, что довольно было взгляда или улыбки, чтобы напомнить Ахкеймиону о нем.
Паро Инрау. Ученик, которого Ахкеймион потерял в Сумне. Ученик, которого он подвел.
- Есть разные виды фанатизма, - сказал Келлхус.
Глаза колдуна на миг округлились, потом сощурились при тревожной мысли об Инрау и событиях прошлого года - событиях, о которых Ахкеймион предпочел бы не думать.
"Завет должен стать для него не просто ненавистным господином. Он должен стать для него врагом".
- Но не все его виды равны, - отозвался Ахкеймион.
- Что ты имеешь в виду? Не равны по своим принципам или не равны по последствиям?
Инрау как раз и был таким последствием, так же как и бессчетные тысячи людей, погибших за последние дни. И теперь Келлхус наводил колдуна на мысль: "Твоя школа ничем не лучше".
- Истина, - сказал Ахкеймион. - Различие между ними - в истине. Неважно, от кого исходит фанатизм - от айнрити, Консульта или Завета. Результат один и тот же - люди страдают либо умирают. Вопрос в том, ради чего они страдают…
- Так, значит, цель - истинная цель - оправдывает страдания и даже смерть?
- Ты должен в это верить - иначе ты бы здесь не находился.
Келлхус улыбнулся - смущенно, словно застеснявшись того, что его разгадали.
- Значит, все упирается в истину. Если цель правильная…
- То она оправдывает все. Любое мучение, любое убийство…
Келлхус округлил глаза так, как это делал Инрау.
- Любое предательство? - подхватил он.
Ахкеймион внимательно взглянул на него, постаравшись сделать свое подвижное, выразительное лицо непроницаемым. Но Келлхус видел сквозь смуглую кожу, сквозь переплетение тонких мышц, даже сквозь душу, таящуюся внутри. Он видел тайны и муку, страстное стремление, пропитавшее собой три тысячелетия мудрости. Он видел ребенка, которого бил и изводил пьяный отец. Он видел сотни поколений нронских рыбаков, зажатых между голодом и безжалостным морем. Он видел Сесватху и безумие безнадежной войны. Он видел племена древних кетьянцев, хлынувшие с гор. Он видел животное, укоренившееся в глубине души, возбужденное, уходящее к незапамятным временам.
Он не видел, что пришло после; он видел, что было прежде…
- И предательство, - глухо повторил колдун.
"Он закрылся".
- Для тебя, - безжалостно продолжал Келлхус, - цель - это предотвращение Второго Апокалипсиса.
- Верно. В этом не может быть сомнений.
- Значит, во имя ее ты можешь совершить все, что угодно?
Глаза Ахкеймиона потускнели от страха, и Келлхус заметил промелькнувшее в них беспокойство, слишком мимолетное, чтобы сделаться вопросом. Колдун стал привыкать к продуктивности их бесед: они редко перескакивали от одной темы к другой, как сейчас.
- Странно, - сказал Ахкеймион, - отчего слова, которые один человек произносит с уверенностью, в устах другого звучат возмутительно, если не сказать - ужасно.
Неожиданный поворот, но это тоже вариант. "Более короткий путь".
- Сложный вопрос. Он доказывает, что убежденность сто́ит не дороже слов. Всякий может верить во что-то всей душой. Всякий может сказать то же самое, что сказал ты.
- И поэтому ты боишься, что я ничем не отличаюсь от прочих фанатиков?
- А ты отличаешься?
"Насколько глубока его убежденность?"
- Ты - действительно Предвестник, Келлхус. Если бы ты видел Сны Сесватхи, как я…
- Но разве Пройас не может сказать то же самое о своем фанатизме? Разве он не может сказать: "Если бы ты говорил с Майтанетом, как я"?
"Насколько далеко он способен зайти? Верит ли он всей душой?"
Колдун вздохнул и кивнул.
- Эта дилемма возникает всегда, не так ли?
- Но чья это дилемма? Моя или твоя?
"Готов ли он пойти дальше?"
Ахкеймион рассмеялся, но невыразительно - так смеются люди, пытающиеся преуменьшить свой страх.
- Это дилемма целого мира, Келлхус.