- Меня зовут Конан из Киммерии, - буркнул варвар. - Я вовсе не господин и уж всяко вами не уважаемый. Вы вот назвали меня варваром - так ведь я варвар и есть, а коли у вас в том возникли сомнения, мой друг Фридугис, то я могу привести вам массу ученых доказательств тому, и притом - не сходя с места.
- О! - сказал Фридугис. - И какие это доказательства?
Конан продемонстрировал ему свой гигантский кулак.
Фридугис оживился.
- Любите борьбу?
- Просто могу расквасить вам нос, если попросите, - сообщил варвар.
Фридугис приветливо кивнул ему.
- Что ж, это почтенно. Если угодно, могу именовать вас варваром…
- Лучше просто Конан, - сказал Конан. - Это избавит вас от множества неприятностей в дальнейшем.
- Идет! - сказал Фридугис. - Итак, любезный Конан, не подскажете ли вы мне способ заставить этих олухов обратить, наконец внимание на голодных посетителей?
- Можно, - подумав, ответил Конан. - Например, если помочиться в их костер. Наверняка они подскочат и начнут вопить.
- Превосходная мысль, мой друг! - развеселился Фридугис. И он начал копаться в своей одежде с явным намерением осуществить предложение Конана.
Конан удержал его в самый последний миг.
- Боюсь, дружище Фридугис, что это будет последней шуткой в твоей жизни.
- Да? - Фридугис с презрением осмотрел жителей Рамбхи, глядевших на него, в свою очередь, с нескрываемым подозрением. - Но как же заставить эту глупую обезьяну все-таки принести мне поесть?
Конан встал.
- Я попробую уладить дело.
Он приблизился к хозяину и двумя пальцами зажал его шею в тиски.
- Слушай, ты, - дружелюбно обратился к нему варвар, - подай-ка мне и вон тому господину по куску хорошего жареного мяса. Ты понял? Он платит. Не притворяйся, будто ты ничего не понимаешь.
Хозяин вырвался и потер шею. Он выкрикнул несколько отрывистых фраз, явно бранных, но Конан невзначай коснулся рукояти меча, торчавшей у него из-за плеча (в незнакомом месте, да еще таком недружелюбном, как Рамбха, Конан не решался расстаться с оружием ни на минуту). Хозяин сердито буркнул что-то и ушел - видимо, отправился за мясом в ледник.
И действительно, спустя некоторое время оба чужестранца получили по здоровенному куску плохо прожаренного мяса. Конан невозмутимо грыз свою порцию, впиваясь в жесткое мясо крепкими белыми зубами. Бритунец пользовался острым ножом, не желая чересчур обременять свои челюсти.
Наконец оба гостя, к великому облегчению завсегдатаев, удалились. Бритунец ковырял в зубах ножом и вообще был страшно весел.
- О, я демонстрирую отвратительные манеры! - заявил он Конану.
Рыгнув, варвар ухмыльнулся во всю пасть.
- Могу я полюбопытствовать теперь, дружище Фридугис, какая нелегкая занесла тебя в эту дыру? Здесь даже поживиться нечем. Ни один порядочный вор не задержится здесь дольше, чем на час.
- Отсюда вывод: либо я непорядочный вор, либо я вообще не вор, - заметил Фридугис. - Что ж, логика железная. Не обучался ли ты философии, мой друг?
- Немного, - скромно ответил Конан. - В Кхитае. Я даже возглавлял одну философскую школу. Правда, недолго.
Подробности своего пребывания в качестве главы философской школы в Кхитае Конан предпочел опустить. Достаточно сказать, что учение варвара сводилось к исключительно простому постулату: всякий враг да будет уничтожен любым доступным способом; а следствием распространения этого нехитрого постулата сделались рост агрессивности и повсеместная порча доселе смиренных кхитайских учеников…
Фридугис испытывал явное удовольствие, видя, что его новый знакомец впал в замешательство. При всей своей проницательности и житейском опыте Конан не мог угадать, кто такой Фридугис и что ему понадобилось в Рамбхе.
Член ученой экспедиции? Конан слыхал о исконно бритунской придури: отправляться в чужие страны не ради наживы, но ради новых знаний и впечатлений. Некоторые из таких путешественников даже считают своим долгом сочинять книги обо всем увиденном и пережитом. Другие находят какие-нибудь замечательные растения, собирают их клубни или, семена, а потом остаток жизни посвящают тому, чтобы вырастить нечто подобное на бритунской почве. Третьи пытаются ловить чужеземных животных и в клетках везут их на родину, дабы знатные и богатые люди получили возможность любоваться на сии диковины. Впрочем, последнее мероприятие, по крайней мере, сулило хоть какую-то выгоду.
Но путешествия за знаниями? Этого Конан решительно не мог понять. Все в его практической натуре противилось подобному времяпрепровождению.
Бритунец сказал:
- Я покинул родину исключительно ради того, чтобы испытать свои способности. Я вышел в путь один и до сих пор избегал всяких спутников. О, иногда мне случалось примкнуть к каравану или к какой-нибудь группе воинов или путешественников. Это было захватывающе! Один раз, когда я находился близ моря Вилайет, я даже побывал членом бандитского отряда. Мы совершали набеги! Точнее, это они совершали набеги на мирные караваны, а я только наблюдал и записывал. У меня осталось несколько портретов…
- И где эти портреты? - спросил Конан без особенного интереса. Чего-чего, а разбойников близ моря Вилайет он повидал больше, чем хотел бы. И все они, по мнению Конана, были довольно скучны. Ну, может быть, кроме двух-трех отдельных личностей… Иногда такие банды возглавляет женщина. Тоже забавно. Но, в общем и целом - тоска. И дерутся плохо, берут числом, а не уменьем.
- Вообразите себе, дружище, - сказал Фридугис с широченной улыбкой, - мне удалось хорошо заработать на этих портретах, когда я оказался на другой стороне озера Вилайет. Их охотно купили представители закона. Дали немалые деньги! Смешной народ, право…
Конан хмыкнул, как бы разделяя веселье своего собеседника. Впрочем, хмыканье получилось малоубедительным.
- Странный способ зарабатывать на жизнь, - сказал Конан. - Рисовать физиономии грабителей! Твое счастье, приятель, что они не узнали, чем ты промышляешь.
- Но я промышляю отнюдь не этим, - сказал Фридугис, несколько удивленный прямолинейностью варвара. - Отнюдь! Это был побочный эффект от моего путешествия. Далее я шел один довольно долгое время. Миновал Карпашские горы. Совершенно один! О, это было увлекательно! В горах водятся оборотни. Принимают вид красивой женщины, заманивают путников - а затем, после упоительной ночи любви, наступает зловещая развязка. Впрочем, в моем случае до развязки не дошло.
- Вероятно, не дошло и до завязки, - заметил Конан как бы между прочим.
Фридугис сделал вид, что оскорблен.
- Я никогда бы не решился отказать даме, - объявил он. - Даже если у этой дамы изо рта растут клыки. Просто времени не хватило. Поздоровались и разошлись, каждый в свою сторону.
- А, - сказал Конан, - вероятно, это тебя и спасло.
- Вероятно, - подтвердил Фридугис и поджал губы. Следует отдать бритунцу должное: сердился он недолго и скоро продолжил повествование. - Спустя некоторое время я решил объявить себя гадальщиком и в таком качестве сделался спутником одной богатой старухи. Она нуждалась в предсказаниях на каждый день, а мой предшественник, старик-прорицатель, еще более древний, чем она, взял да и помер посреди дороги! То ли не выдержал тягот пути, то ли попросту… - Тут Фридугис понизил голос, как будто опасался, что его могут услышать посторонние. - У меня после двухдневного общения с этой старухой возникло такое ощущение, что она попросту свернула своему гадальщику шею. Видимо, он напророчил ей какую-нибудь гадость. Однако это не имело никакого отношения к моему делу. Я видел, что заказчику необходим прорицатель. И кстати, я неплохо справлялся! Я говорил ей, какая ожидается погода, и никогда не ошибался.
- Ну, еще бы, - вставил Конан, - ведь вы шли, как я понял, через пустыню.
Бритунец ухмыльнулся.
- Вот именно! А ей было важно, чтобы кто-нибудь, кому она доверяет, кто-нибудь посторонний, и притом чрезвычайно напыщенный, - тут Фридугис надул грудь и расправил плечи, - предсказывал жаркую и сухую погоду в разгар лета посреди пустыни. Чем я и промышлял - по преимуществу. Еще я предсказывал появление кочевников, если замечал вдали пыль, поднятую их лошадьми. Бывало, удачно предрекал у хозяйки приступ меланхолии, - особенно если у нас заканчивалась вода, а до ближайшего колодца оставалось еще полдня пути. В общем и целом, мне было с ней хорошо. Она заплатила не слишком щедро, но этого было довольно, чтобы найти для себя место в караване. Последние несколько недель я передвигался один. Радегунда немного скучала без общества себе подобных, но я был доволен. Надоели люди с их глупой болтовней.
- Кто такая Радегунда? - осведомился Конан с недовольным видом. "Не хватало еще выяснить, что с этим бритунцем путешествует какая-нибудь девица, - подумалось киммерийцу. - Возлюбленная, решившая сбежать с горе-путешественником? Сестра? Или, да спасут меня боги, - незамужняя дочь? Нет ничего ужаснее незамужней дочери, особенно если над нею тяготеет какое-нибудь проклятие…"
Конан подозрительно глянул на бритунца, словно пытаясь выяснить: нет ли при том какой-нибудь нежелательной и проклятой дочери. И, попутно недурно бы узнать: не лелеет ли означенный бритунец надежду на то, что Конан-киммериец поможет ему эту самую проклятую дочь избавить от тяготеющего над нею рока?
Фридугис выдержал паузу ровно настолько, чтобы Конан ощутил беспокойство в полной мере, а затем объяснил:
- Радегунда - это моя лошадь. Ты, должно быть, видел ее. Она мирно паслась на лугу.
- Да, - сказал Конан кисло. - Это их священный луг или что-то в том же роде.
- А, - бритунец с беспечным видом махнул рукой, - не имеет значения. В Вендии полным-полно священного. Тут все священное. Просто плюнуть некуда. Везде - след от какого-нибудь божества, древняя лежанка какого-нибудь ветхого мудреца, который когда-то и что-то изрек, либо стойбище для их духов, либо место, где витают духи их предков… Нельзя безнаказанно жить на одном месте столько тысячелетий подряд. Накапливаются духи, предки, умершие, боги, полубоги, демоны, проклятые люди…
При последнем слове Конана передернуло: он усмотрел в нем намек на свое изначальное предположение. Но Фридугис выглядел совершенно невинно.
"Нет, - решил, в конце концов Конан, - он все же действительно путешествует один. Он ведь бритунец. Это уроженец Султанапура мог бы сказать - я еду один, - хотя на самом деле он едет не один, а с целым гаремом. Для такового женщина не является спутником и вообще кем-то, кого следует учитывать. Человек Заката непременно сразу сказал бы, что путешествует вдвоем…"
- Если ты не возражаешь, - сказал Конан вслух, когда все посетившие его мысли пришли в упорядоченное состояние, - я бы присоединился к тебе на некоторое время. Видишь ли, мы с тобой оба по горло завязли в этой Вендии, и выбраться отсюда будет делом весьма нелегким. Мое путешествие не было таким же поучительным, как твое, хотя не могу похвастать тем, что оно было более удобным или полезным.
- В каком смысле? - заинтересовался Фридугис.
Конан поморщился.
- В том смысле, что мне не заплатили за последнюю работу, а здешние жители, канальи, ни за что не захотят расстаться ни с единой монетой, не говоря уж о таких великих ценностях, как хлеб и питье, коль скоро речь заходит о чужестранцах. Словом, ненавижу Вендию! Мечтаю вырваться из ее душных объятий.
Фридугис немного поразмыслил над услышанным и наконец кивнул:
- Ты прав, Конан. Вендия - не лучшее место для тех, кто родился в нормальном месте. Ума не приложу, как мы расстанемся с нею.
- Просто пойдем отсюда вместе, - сказал Конан. - Я что-нибудь придумаю. Но мне хотелось бы иметь рядом с собой верного товарища, по крайней мере, на первое время.
- Согласен! - подхватил Фридугис. - Где ты остановился на ночлег?
Конан показал ему небольшую рощицу за пределами Рамбхи. Деревья росли там достаточно густо, чтобы давать тень днем и защищать от дождя, если таковой пойдет ночью. Ни слова не сказав в осуждение подобной "гостиницы", Фридугис привел в рощу свою флегматичную лошадь Радегунду и показал ей пару симпатичных полянок, где росла сочная трава. Радегунда с энтузиазмом взялась за дело. Она единственная из всех троих выглядела довольной.
Фридугис завалился спать, когда солнце еще не село. Конан бодрствовал некоторое время. Киммериец рассматривал своего нового спутника и раздумывал над всем, что услышал от него. Снова и снова перебирал он в мыслях повествование Фридугиса.
Нет, бритунец не лгал. Он действительно пустился в путь из родной страны и не взял с собой никого, даже слугу. Не подлежит сомнению и то, что большую часть дороги Фридугис проделал в одиночестве. Разные приключения, которых он коснулся в беседе с Конаном, также имели место быть. Любопытно, что Фридугис даже не хвастал своими удачами и ловкостью, хотя кое в чем он превзошел даже бывалого бродягу киммерийца. Бритунец не то не подозревал о том, как ему повезло и как ловко он выкрутился из трудной ситуации, не то попросту не считал свою находчивость чем-то из ряда вон выходящим.
Как будто так и надо: странствовать в одиночку, обводить вокруг пальца матерых разбойников с озера Вилайет, наниматься гадальщиком к старухам-сумасбродкам… М-да, презабавный тип.
Но что же ему, в таком случае, потребовалось в Вендии? Ведь что бы там ни наплел о себе Фридугис, у него вид человека, который в точности знает, чего добивается. Он не просто бродит по свету в поисках знаний или новых впечатлений. Не развеяться, не сразиться со скукой выехал он. Нет, у него имеется некая совершенно конкретная цель. Слишком уж уверенно держится бритунец, слишком мало заботится о неудачах, трудностях и опасностях пути. Такое возможно лишь в одном случае: когда человек твердо убежден в правоте того, что делает.
Так вот, об этой-то своей истинной цели Фридугис и умолчал, хотя производил он впечатление человека весьма общительного, непринужденного и даже болтливого.
Конан мрачно хмурился, рассматривая беспечную физиономию спящего Фридугиса. "Какой же секрет ты утаил от меня? - думал киммериец. - Какая же тайна оказалась достаточно важной, чтобы ты предпринял столь долгое и опасное путешествие? И почему ты не решился открыть ее мне, единственному человеку на множество полетов стрелы кругом, способному помочь тебе? Глупый бритунец! Когда ты погибнешь от собственной предусмотрительности, не вздумай обвинять в этом меня, ибо уж я-то точно мог бы тебе помочь!"
Словно услышав эти мысли киммерийца, Фридугис вдруг всхрапнул и произнес вслух два слова.
Услышав эти слова, Конан напрягся, как старый боевой конь, до которого наконец-то донесся долгожданный зов боевой трубы.
Спящий бритунец сказал:
- Глаз Кали.
Глава третья
Похищенный алмаз
Нелюбовь - нелюбовью, а о Вендии Конан кое-что знал. Иначе ему бы просто было не выжить в этой стране. И в частности многие познания Конана касательно Вендии касались двух вещей. Первая - дурманящие вещества, которые дарили иллюзорную усладу и иногда выполняли роль отравы в заговорах и дворцовых переворотах. Этот опасный товар Конану доводилось и перевозить, и отыскивать в багаже контрабандистов, и даже определять его наличие в том яде, который убил какого-нибудь влиятельного вельможу или знаменитую куртизанку. Вторая же вещь касательно Вендии, которую Конан худо-бедно знал, представляла собой наиболее распространенные легенды о местных божествах.
Здесь, в Вендии, невозможно было и шагу ступить, чтобы не споткнуться о какую-нибудь статую или памятную стелу. В глухих джунглях, где, казалось бы, никогда не ступала нога человека, внезапно обнаруживался кусок обрушившейся древней стены, а на нем - недурно сохранившиеся остатки барельефа или надпись, сделанная на забытом языке.
Что до крохотных святилищ - иногда это был просто камень, на который время от времени возлагали цветы, - то им в Вендии не было числа.
Кали была великой богиней. Кое-что в ее культе вызывало у Конана даже нечто вроде почтения. В глубине души он считал ее вендийским - то есть несколько разжиженным - аналогом киммерийского бога Крома. Кали была весьма свирепа, она не ведала снисхождения. Люди поклонялись ей не из любви, а из страха.
В этом, кстати, заключалось отличие Кали от Крома: Кром вообще не требовал поклонения, ибо, дав новорожденному мальчику душу воина, Кром переставал интересоваться дальнейшей его судьбой. По мнению Крома, он сделал для юноши больше, чем достаточно. И уж как будущий воин распорядится своей жизнью, своим мечом и своей душой - его личное дело. По смерти воин встретит Крома лицом к лицу - тогда и состоится их главный разговор. И никакие ритуалы, жертвы, заклинания, молитвы и воздевания рук тут не помогут.
Кали же поступала более жестоко. Она требовала жертв, причем жертв кровавых. А если она была не удовлетворена людским поклонением, то насылала на род человеческий всякого рода несчастья: мор, чуму, детскую смертность, безумие…
Ее святилища находились в глухих джунглях. Обезьяны и змеи устраивали себе там жилища. Кали это не беспокоило. Люди приходили туда раз в году с подношениями. На талии у Кали висит ожерелье из младенческих черепов, драгоценные камни она попирает ногами, в руках у нее окровавленные ножи.
У нее три глаза: двумя она следит за миром людей, а один смотрит в преисподнюю. При создании статуй эти глаза обычно имитируются драгоценными камнями. Не простыми, каких Конан перевидал множество, но какими-нибудь особенными: исключительной чистоты, красоты и величины.
"Глаз Кали"! Бритунец выдал себя. Стало быть, вот какова цель его путешествия! Вот зачем его понесло в такую даль! Но что он знает о глазе Кали? И какая из многочисленных здешних Кали имеется в виду?
Конан размышлял над этим довольно долго. Со стороны могло показаться, что варвар впал в каталепсию. Он уселся на землю, скрестив ноги, как часто делают люди, привыкшие жить без мебели, в шатрах, а то и под открытым небом, и, выпрямив спину, замер. Бронзовое от загара лицо киммерийца было совершенно неподвижным. Глаза застыли и казались сделанными из стекла, губы не шевелились, только ноздри чуть трепетали, втягивая душный воздух.
Глаз Кали! Теперь дело за малым. Нужно лишь идти вслед за бритунцем. И когда он отыщет то, что искал, забрать у него камень. Или, если этот Фридугис покажет себя добрым товарищем и сговорчивым малым, разделить добычу пополам. Конан вовсе не был таким уж кровожадным чудовищем и предпочел бы не убивать вновь обретенного приятеля. В конце концов, половина такой грандиозной драгоценности, которой, несомненно, является глаз Кали, - это большое состояние. Конану хватит на полгода безбедного существования, а бритунцу, воплощению умеренности и аккуратности, - лет на двадцать счастливой и полноценной жизни.
Фридугис опять повернулся. Кошель, висевший у него на поясе, вдруг выпал и лежал рядом со своим владельцем, крепясь к поясу лишь одним-единственным ремешком.