– Истинно – Златовласка, – не уставала повторять Мина, горничная, расчесывая по утрам Гали. – Если даже не останется в княжестве золота, и то мы не обеднеем, с таким богатством-то.
Гали рисовала пальцем на запотевшем стекле огромного дворцового окна чьи-то раскосые глаза. Глаза выходили плохо, и она перечеркивала рисунок быстрыми штрихами, а потом принималась рисовать их вновь, чуть поодаль.
Из окна было видно, как, перепрыгивая через лужи, неловко подхватив юбки, шлепает по двору в направлении флигеля служанка.
Рассматривая сквозь прорисованные линии, оставленные миниатюрным пальцем, непростое продвижение служанки к заданной цели, Гали нахмурилась. Интересно, что там можно убирать столько дней подряд?
Флигель не являлся жилым помещением, в нем размещали гостей, только когда многочисленных приемных покоев замка не хватало на всех вновь прибывших. Нынешние переговоры закончились с неделю назад, а она все ходит туда и ходит. Завидное постоянство в пристрастии к кропотливой работе, в чем горничная раньше никогда замечена не была. Прямо отдельно взятый феномен, который достоин изучения.
"Разве только, – Гали улыбнулась своей неожиданной догадке, – Мина приспособила флигель для своих тайных свиданий с Марком. Прямо под носом у господ, запретивших эту разрушительную страсть. Очень удобно – есть благовидный предлог для отлучек из замка. Само место уединенное, никаких тебе посторонних глаз, ушей и, как следствие, пересудов. Вот только осталось заприметить, как туда, во флигель, окольными путями пробирается конюх…"
Отношения Мины с грумом отца Гали были полны скандалов, бурных расставаний и не менее шумных же примирений. В какой-то момент сдержанный в повседневной жизни князь Всемир, стуча черенком серебряной ложки по столу, заявил, взвизгнув на последнем слоге фразы:
"Мне осточертела эта кошачья возня!"
Именно после этого исторического момента встречи служанки с Марком были объявлены вне закона. Гали не очень хорошо представляла, где находится вышеозначенная область – "вне закона", но по ее собственному внутреннему убеждению, демонстрацию слугами чувств можно было теперь по тяжести преступления разместить где-то между крупной контрабандой и оскорблением институтов власти.
Мина тайком плакала, а при встрече кидала на Марка томные взгляды, от которых, казалось, мог воспламениться вокруг воздух. В такие моменты грум пытался придать своему лицу безразличное и отстраненное выражение, старательно отводил глаза, но при этом столь явственно попеременно бледнел и краснел, что и в его взаимности тоже сомневаться не приходилось.
– Пап, почему бы их не поженить?
– Что за странная фантазия, Гали? Они, еще не будучи связаны узами брака, каждый день умудряются доводить свои отношения до абсурда! Что будет, если мы разрешим им пожениться? Да они просто поубивают друг друга! А так у меня есть прекрасный конюх, а у твоей матери довольно сносная горничная. Оба они честны и не воруют, в отличие от очень многих. Я не могу позволить таким объективно хорошим людям убивать друг друга без очевидной и разумной причины.
"Абсолютно непонятно, как взрослым удается настолько виртуозно владеть своими эмоциями. Отец часто повторяет, что сначала нужно учиться держать под контролем свои мысли и чувства, а потом уже приступать к науке управления государством. Что без внутреннего спокойствия монаршее правление невозможно. Ну хорошо, допустим, он прав. Но он – монарх! А требовать этого от других? Им-то зачем такой самоконтроль? Как можно запретить страсть?" – И скулы Гали вновь заливал предательский румянец.
В ее юном сердце не так давно первоцветом раскрыла лепестки нега, которую вскормили прочитанные романтические саги и чарующие мелодии песен менестрелей. Из-за нее она все дальше уходила в своих размышлениях от понимания прописных истин отца и все больше познавала смысл и правду через сбивчивые, брошенные мимоходом признания Мины.
Единственное, чего она не понимала в терзаниях горничной, что ставило ее в тупик, так это вспыхивающая иногда в глазах Мины необузданная ненависть. Стоя у окна, глядя на проводимые на площади перед замком сборы, та порой изрекала:
– Нет, только посмотрите на него, расфуфырился, словно петух в новом курятнике – в Княжград, видите ли, едет сопровождать их светлость! Знаем мы, для чего все эти поездочки используются! Если бы могла – задушила бы его собственными чулками! Чтоб ты сгинул на плоскогорье! Чтоб тебя в Буре выловили, заразу! Глаза б мои тебя больше не видели! – И Мина смачно и злобно плевалась в окно, из которого открывался вид на предмет ее воздыханий.
Эти сорвавшиеся в сердцах проклятия княжна принимала за чистую монету. От их бьющей ключом экспрессии по спине начинали бегать мерзкие холодные мурашки. Гали представить не могла, как можно пожелать столько зла тому, кто дорог сердцу.
И угораздило же ее саму влюбиться не в соседского принца… О котором можно было бы не особенно переживать – кто-то знакомый с детства, с кем все просто и ясно. Не особо заботясь о конспирации, с ним можно было бы обмениваться сонетами посредством голубиной почты, заставляя всех посвященных ахать от умиления. Добавляя флер романтичности в обыденность существования среди серых стен замка. И это были бы реальные непредосудительные отношения молодости, которые вполне могли бы перерасти во что-нибудь серьезное.
Но нет, ее сердце не искало легких путей. Гали была очарована совершенно незнакомым рыцарем.
Ей не с кем было поговорить о своей любви. Не с кем было поделиться своими переживаниями. И, что хуже всего, не у кого было расспросить о нем. И чем дольше темноволосый незнакомец оставался загадкой для девичьего сердца, тем большим совершенством обрастал в ее воображении его кристальный образ.
Возможно, причиной тому были обстоятельства, при которых они встретились. Все было как в новомодных романах, которые так не одобряла ее мама. Рыцарь спас даму.
Гали и таинственный незнакомец столкнулись на винтовой лестнице северного крыла, по которой княжна в очередной раз сбегала сломя голову, вопреки дворцовому этикету. Заметив возникшую из-за поворота тень поднимающейся навстречу фигуры, она попыталась изменить траекторию своего движения, но запуталась в многочисленных юбках, споткнулась об подол и почти упала. Почти – потому что рыцарь оказался на самом деле рыцарем. Галантным и предупредительным, но самое главное – очень ловким и с быстрой реакцией. Он успел подхватить даму.
Споткнувшись, девушка сильно толкнула его. Полукруг движения от этого резкого удара заставил каскад его крутых смоляных кудрей, взметнувшись, соскользнуть с мощных плеч. Удерживая девушку одной рукой от падения, мужчина отбросил их взмахом второй ладони, облаченной в длинную перчатку. Дабы они не оскорбили даму своим, пусть даже нечаянным, прикосновением к ее коже.
Через секунду мужчина очень почтительно поставил княжну на ступеньку перед собой.
Гали в замешательстве молчала. Ее прерывистое дыхание, определенно намного более экспрессивное, чем требовал этикет, заставляло декольте платья опасно обнажать то, о чем этикет, разумеется, вообще предпочитал умалчивать.
Глаза рыцаря были так близко, что княжна смогла рассмотреть в подробностях каждую ресничку, каждую точку на темно-карей, оттенка горького шоколада, радужке. Раскосый разрез венчали расходящиеся от уголков к вискам лучики наметившихся морщинок. Взгляд был теплым, и в какое-то мгновенье Гали показалось, что он падает через ее удивленно распахнутые глаза прямо в душу и обволакивает своей лаской с головы до ног. Этот обращенный к ней взгляд сделал намного мягче жесткие, будто наскоро высеченные из камня, черты лица.
Девушка едва слышно и не вполне отчетливо пробормотала:
– Извините. – И тут же гордо вздернула подбородок: все же она была княжной и не привыкла извиняться. Никогда и ни за что. Ни перед кем.
Рыцарь почтительно склонил в поклоне голову и плечи. Гали заметила улыбку, играющую в уголках его губ. Он посторонился, и девушка постаралась как можно более величественно прошествовать мимо, чтобы стереть даже малейшее воспоминание о своей неуклюжести.
Всю дальнейшую дорогу она чинно вышагивала, чувствуя невыносимый жар ярко алеющих щек. Будто бы за ней все еще следили его глаза.
Вот и все. И вся встреча. Все, что должно быть соблюдено согласно жанру новеллы, было соблюдено: мимолетность, неожиданность и чудесное спасение.
И что во всем этом могло заставить Гали потом, спрятавшись за портьеры окон, высматривать во дворе фигуру незнакомца? Подглядывать за ним в обеденной зале? Снова и снова блуждать по северному крылу, ища встречи и одновременно опасаясь ее?
Если бы это все произошло раньше, не в этот раз, у нее наверняка была бы надежда переговорить с ним на балу, во время танца. Или разузнать о нем, как бы между прочим, побольше у какой-нибудь не в меру болтливой придворной фрейлины из Княжграда.
Они там, в Княжграде, знают столько, что иногда даже складывается впечатление, что знают вообще все и обо всех.
Но нынешние переговоры были не похожи ни на один из предыдущих.
Слишком внезапно все приехали и слишком быстро все разъехались.
На этот раз деловые и политические беседы не переходили в долгоиграющие застольные посиделки с непременной дегустацией вин и коньяков различных лет выдержки. Никаких пятничных танцев и пикников с выездом в живописную предгорную область Потлова. Столичные хлыщи не привезли с собой опасно декольтированных веселых дам.
Собственно говоря, в небольшой группе серьезных дядек о прежних временах напоминала только колоритная, почти двухметровая фигура разодетого по последней моде в банты и рюши графа Борима. Да и тот, судя по скучающему выражению лица, попал сюда явно случайно.
Большую часть заседаний политической элиты граф проигнорировал. По обыкновению, их проводили в необъятном помещении библиотечной залы, коей Борим старательно избегал. Единственным его занятием стали прогулки по непривычно пустым для него коридорам потловского замка. Со вздохами часами разглядывал его светлость развешанные в галереях портреты как предков Гали, так и своих собственных, или же меланхолично листал пылящиеся в галерее фолианты с гравюрами. Он явственно тосковал по прежним временам и скрывать свою тоску не считал нужным.
Мытарства графа прекратились, когда во время своих бесцельных блужданий по замку он открыл неведомый ему ранее путь на кухню, а через нее – в славящийся разнообразием своих запасов потловский винный погреб.
Сколько точно времени он там провел, не будучи обнаруженным, неизвестно. Да только как-то вечером кухарку Велле не на шутку встревожила ставшая громче обычной возня крыс в подполе вверенной ее заботам территории. Она сидела, грызла в задумчивости тыквенные семечки, насыпанные горкой на дощатом столе, и слушала шорох и стук под досками. Шорох в отличие от семечек не прекращался, и от этого раздражение женщины все больше возрастало. Ни одного из ватаги поварят, чтобы послать расставить мышеловки, ни своенравной полудикой рыжей кошки с черными пятнами, как назло, не было рядом, а решение проблемы, по мнению Велле, не требовало отлагательств.
Вооружившись шваброй и керосиновой лампой, кухарка ступила за порог двери, ведущей в погреб.
Свет лампы бил в глаза, ни на сантиметр не отодвигая обступивший ее подвальный мрак, но женщина отважно шла в темноту, нащупывая ногами ступеньки.
Граф Борим же, напротив, ясно видел огонек и идущую к нему миловидную женщину, которая сквозь призму винных паров конечно же показалась ему верхом совершенства и изящества. Врожденная галантность заставила его найти в себе силы и оторваться от облюбованной ранее бочки с божоле крю пятилетней выдержки. Граф потянулся на свет с беспечностью мотылька-переростка. То ли Велле, разгоняя предполагаемых ею грызунов, слишком рьяно размахивала шваброй, то ли граф был более чем пьян и потому крайне неустойчив, но закончилась их встреча грандиозным совместным падением с лестницы.
У его светлости в результате скоростного спуска сильно пострадала "основная" (по словам обследовавшего его много позже придворного лекаря) правая нога, от боли в которой граф на некоторое время потерял сознание. Велле же приземлилась непосредственно на распростертое мужское тело, а потому намного более удачно. Она вскочила с несколько примятого ее тяжестью графа и, не потеряв присутствия духа, принялась затаптывать деревянные ступеньки, занявшиеся из-за разлившегося масла разбитой лампы.
Когда огонь был потушен, пришло время Велле разбираться с добытым в результате проведения ею столь рискованной операции трофеем. На ощупь мужчина был молод и крепок, поэтому она решила не бросать его распростертого ниц, а потихоньку втащить по лестнице в кухню. Слабо сопротивляющийся, постанывающий, но постепенно трезвеющий от шока Борим, щурясь, вышел из сумрака полюбившегося ему погреба. Под светом кухонных ламп оказалось, что найденыш еще и весьма красив.
Последним доводом, заставившим Велле принять решение в пользу предоставления кухни в полное распоряжение графа, стало сказанное мурлыкающим сочным баритоном:
– Мадам, мне, к глубочайшему сожалению, не выпало случая быть представленным вам ранее…
Кухаркам редко доводится выслушивать что-либо подобное, так что удивляться произведенному этой фразой эффекту не приходилось.
Гали усмехнулась, вспомнив, какой переполох устроили слуги графа, заметившие (где-то через неделю, когда уже дело шло к сборам к отъезду) отсутствие хозяина.
Были организованы запоздалые поиски с поэтапным прочесыванием окрестных таверн и дна опоясывающей город речки Петли. Поиски ничего не дали (еще бы!).
И тогда все озадаченно пожали плечами и почесали в затылках. Тут же поползли противоречивые слухи то ли о похищении графа, то ли о его тайном пострижении в духовный сан. И даже о пленении в казематах замка как вольнодумца, открыто высказывающего свои соображения, категорически не совпадающие с официально проводимой Потловом последнее время политикой в отношении Княжграда и Латфора, из-за чего он якобы демонстративно не посетил ни одного заседания с участием их послов.
Еще через несколько дней всплыла новая деталь, после чего отдельные лица не на шутку обеспокоились. Больше всех нервничал из-за новости отец Гали, князь Всемир. Куда там слухам о политической диверсии – выяснилось, что самый последний раз пропавшего видели в непосредственной близости от погребов дворца.
Всерьез опасаясь за состояние своих легендарных запасов, Всемир тут же организовал поисковую экспедицию, которую сам же и возглавил. Обнаружение его светлости Борима, спящего в примыкающей к кухне комнате кухарки, стало шоком для дам и вызвало немалое веселье и огромное количество разномастных шуток у господ.
Раздосадованного графа вынудили покинуть территорию кухни, а Велле весь день проплакала, сидя на ставшей для нее роковой лестнице. С того дня граф заперся в своей комнате, а ужин, вопреки обыкновению, стал неизменно подгорать. Впрочем, на это, как ни странно, мало кто обратил внимание.
Такая почти фельетонная ситуация разнообразила для Гали монотонную серость бесед, которые она слышала из-за закрытых дверей и которые прерывались при ее появлении. И ненадолго отвлекла от собственных мыслей, то и дело заставляющих вспыхивать девичьи скулы будто под легким мазком кисти, предварительно погруженной в краску оттенка бордо.
– Гали, ты отойдешь от окна или нет? Почему мне приходится повторять? – Мать сидела в резном кресле-качалке. Кресло недовольно поскрипывало, словно вторя Младе.
Последние годы пошатнувшееся здоровье заставило княгиню все больше времени проводить в его удобном нутре. По-стариковски заворачивалась она в плед и подкладывала под ноющую спину подушечки, набитые овечьей шерстью.
Равномерное поскрипывание кресла уносилось под своды гостиной залы. В этих просторных комнатах с наступлением первых дождливых дней стали разжигать огромные пасти каминов. Огнем пытались разогнать сырость каменных стен замка, отпугнуть вечную жилицу – черную плесень, терпеливо выжидающую момент для своего ежегодного крупномасштабного наступления.
Соприкасаясь, постукивали спицы. Мама умело перекидывала петли с одной инкрустированной металлической мини-рапиры на другую, вывязывая очередной узор на очередном шарфе, который после отнесут в самые бедные кварталы города вместе с остальными ежегодными пожертвованиями знатного семейства.
Раньше Гали занимал вопрос, о чем думает княгиня во время этого ритуала. Тратя изо дня в день определенное количество часов на вязание, она, несомненно, погружалась в некие размышления. Не могла же она, в самом деле, думать только о петлях и накидах? Может, она представляет, как в связанный уже шарф завернут ребенка из неимущей семьи, а может, ее мысли далеки и она, подобно Гали, проигрывает в голове все странности предыдущих дней? И вязание всего лишь способ отгородиться от всех остальных?
– О чем ты думаешь, мама?
Княгиня выразительно глянула на дочь поверх сползших на кончик носа очков.
– В данный момент, как, впрочем, уже некоторое время, что уж тут скрывать, я озадачена твоим созерцательным настроением. Ты постоянно витаешь в облаках. Если бы на переговорах был хотя бы один человек младше тридцати пяти, я бы заподозрила тебя в романтической увлеченности. А так – я теряюсь в догадках.
Скулы Гали тут же покрылись розовыми пятнами, и она поспешила спрятать свое смущение, вновь отвернувшись к разрисованному стеклу окна.
– Мина опять топает к флигелю…
– Неправильно говорить "топает". Надо говорить "идет" или "спешит", а "топает" – это не приличествует молодой леди, – машинально поправила княгиня, одновременно отмечая, что дочь снова перевела тему разговора.
– Но она не идет и не спешит. Если не топает, то уж скорее прыгает, что ли…
"А к Марку на свиданье, верно, бежала бы. Или это ее замешательство для вида? Для того чтобы ее как раз и не заподозрили? Нет, притворяться и плести таинственные интриги ей не по силам…"
Княгиня недовольно покачала головой, снова углубляясь в вязание, посчитав по довольно абстрактным замечаниям Гали, что разговор окончен.
Гали была младшей дочерью князя Всемира и княгини Млады. Она появилась в семье, когда четыре ее старшие сестры уже были девушками на выданье. Поздний ребенок – до самого момента рождения ее родители надеялись, что наконец-то небо послало им мальчика. Продолжателя рода потловских князей их династии. Но, видимо, Всемиру рассчитывать передать власть потомку своей фамилии, а не отпрыску принца-консорта, мужу одной из дочерей, не приходилось.
В младенчестве и раннем детстве Гали была болезненной малышкой, что принесло немало бессонных ночей ее родным, а также кормилицам и нянькам. С ней носились как с хрупкой и безумно драгоценной вещью. Может, поэтому у окружающих вошло в привычку сверх необходимого заботиться о ней, а также позволять и прощать несколько больше, чем надо. Может, поэтому мать не одернула ее за пространное возражение и, по сути, неотвеченный вопрос.
Мина поэтапно отряхивала на ступенях под козырьком флигеля свои многочисленные юбки, прежде чем отомкнуть дверь. Топала каблучками коричневых полуботинок, сбивая с них прилипшую грязь дворовых луж.
Сразу после отъезда гостей была распущена по домам нанятая на время их приезда прислуга. Кухарка, горничная, секретарь, дворецкий, конюший да два поваренка, – прислуги более чем достаточно для малочисленной сейчас княжеской четы.