До предела нагруженные подводы одолели предгорья – и Ракмаиль вовсе забывает о дневных привалах. По вечерам, брюзжа, льет коням на овес какое-то снадобье: для восстановления сил, поясняет нам Тувиль. О людских силах никто не заботится. Парни не протестуют, грызут на ходу сухари, поглядывают вверх. Над тропой висит тревога – словно сверлят спину чьи-то злые глаза, ждут… Даже спокойные, сонные битюги чуют неладное, косятся на лесистый пологий склон, на заросли папоротника и ежевики, беспокойно фыркают.
Ночами спим в пол-уха, отгородясь кругом из наговоренной волосяной веревки. Часовые вглядываются в ночь "глазом совы", Ракмаиль то и дело обходит стоянку, проверяя защитный круг.
Мы с Лекой недоуменно переглядываемся, Ясек открыто пожимает плечами. У нас-то мир с гномами!
– Погодите, – бурчит Ракмаиль, – не были вы за перевалом, вот и хорохоритесь. Еще запроситесь обратно, как увидите, что в той Корварене творится, и на наследство на то плюнете.
К перевалу выезжаем внезапно. Дорога вроде и не сильно в гору идет – но вот поворачиваем за скальный выступ в странных сине-зеленых потеках, и открывается впереди простор Золотого Полуострова. Заросшие лесом горы с проплешинами лужков и полей, нитка-речушка далеко внизу, редкие дымки.
– Запоминайте, запоминайте, – суетится Ракмаиль.
– Что запоминать-то? – спрашивает Ясек.
– Дымы, дубина, – отзывается Тувиль. – Люди тут почти что не живут, а дымят гномьи топки. Стража на заставе за каждый замеченный гномий дым золотой дает!
Тянемся вниз… еще поворот – и ехавший впереди Тувиль осаживает коня перед лежащим посреди тракта огромным валуном. "Что за пакость еще", – бурчит Ракмаиль. Навстречу неторопливо выходит гном. Останавливается прямо перед мордой Тувилева огненного жеребца. На сивобородом корявом лице – жутковатая ухмылка; узловатые пальцы небрежно обхватили широкий ремень; кривые ноги попирают землю с уверенностью хозяина.
Ракмаиль пришпорил своего солнечной масти коня, выезжает вперед.
– Доброго дня тебе, достопочтенный, – кланяется Тувиль.
– Не могу ответить тем же, – гнусаво отвечает гном. – Там, внизу, людские караваны вне права и закона. Напрасно вы туда едете. Сворачивайте лучше к нам, мы заплатим честно за ваш товар.
– Меня ждут в Корварене, – надменно роняет купец. – Я обещал.
– Ну, раз обещал… – Гном оглядывает купца, чуть прищурясь, словно оценивает огранку редкого камня. Ухмыляется: – Э, что с тобой говорить. Ехай уж, раз такое дело. Я тебя предупредил.
Гном отходит в сторону – и вместе с ним исчезает с тракта неподъемный валун, как и не было…
– Благодарствую, – чопорно отвечает Ракмаиль. – Что стали, парни?! Двигаем!
Ночуем на нашей заставе. Ракмаиль отсчитывает пошлину, добавляет пару золотых за постой и корм коням, покряхтев, приплачивает и за ужин для себя и охраны. Подводы выстроились во дворе, за высокой оградой. Парни заваливаются спать сразу после немудрящего ужина. Ясек встретил земляка, шумно радуется – и появляется у нашей подводы только за полночь, хмельной и довольный.
Выезжаем с рассветом. Тракт бежит вниз, ежевичные заросли по обочине тонут в сумерках, поросшие лесом горы впереди скрывает туман, и Ракмаиль заметно нервничает. Ворчит что-то себе под нос, озирается по сторонам, то и дело, привставая на стременах и почти валясь на шею коню, хватается за подвешенный к уздечке амулет. Покрикивает напряженным полушепотом: "Смотрите, парни!" – и так всех утомил, что даже Тувиль не выдерживает, отвечает на очередное "смотрите":
– Хозяин, не заводи ребят, драться плохо будут. Смотрим.
Через пару часов, как раз к началу дня, выезжаем к таргальской заставе.
Ракмаиль еще раз бурчит свое "смотрите" и, прихватив мешочек с золотом, входит в будочку у ворот. Выходит нескоро. Покряхтев, велит сгрузить бочку с вином.
– У них такие законы – или стража внаглую вымогательством промышляет? – тихонько спрашивает Лека.
– Умолкни, – бормочет сквозь зубы Тувиль.
Из будочки выходит стражник, стучит по бочке, делает ручкой: проезжайте, мол. Створки ворот неторопливо ползут в стороны.
– Ясно, – усмехается Лека.
– Двинули, – рявкает Ракмаиль. – Да глядите в оба!
Караван въезжает на землю Таргалы.
5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Время… я уже потратил его бездумно много на поездку по степи, на неполный месяц пути, в котором ничего не происходило. В этот раз случиться могло что угодно, но Серж убедил меня не задерживаться чрезмерно, и я с ним согласился. Признаться, я почти поверил, что Серый погибнет в этом пути: ни я, ни Серж, ни брат библиотекарь не смогли придумать иной причины тому, что друг и побратим принца Валерия не упоминается ни в одном варианте сказания.
Поэтому я смотрел на путь каравана глазами Леки. И каждый раз перед тем, как погрузиться в видение, напоминал себе: не смотри на рутину, Анже. Ищи события. Но каждый раз в глубине души молил Господа: пусть не станет этим событием гибель Сереги!
Был сожженный мост. Пришлось разгружать телеги и перетаскивать груз через широкое, усыпанное скользкими камнями русло и узкий ручей посреди. С проклятиями поднимать тюки и бочки на обрывистый, заросший ежевикой берег. Сдерживая битюгов, чуть ли не на руках нести опустевшие телеги, обходя валуны, оскальзываясь и кляня все на свете… переправа заняла весь день. И счастье еще, что обошлось без засады на берегу. И без вывихов у оступавшихся на скользких камнях людей. Но день этот так всех измотал, что заснули, не дождавшись горячего ужина, а груз остался лежать кучей до утра, – и в путь отправились, отдохнув, поев и загрузив телеги, ближе к полудню.
Был обвал, перегородивший дорогу, – и половина охранников помогала возчикам растаскивать камни, а другая, скорчившись за повозками, с самострелами наготове ждала нападения. Но, вот странность, – никто не напал. Кажется, даже купец не столько радовался этому, сколько пребывал в тягостном недоумении.
Был не в меру наглый, по мнению Ракмаиля, гном – стоял себе посреди тракта, открыто, не таясь, всунув широкие ладони за кожаный ремень пояса, – ухмыльнулся, услыхав: "Не стреляйте покуда", – и сказал:
– Плати, купец. Плати, и мы тебя не тронем, до самой Корварены доедешь спокойно.
– Я уже платил на границе, – буркнул купец, сам отлично понимая, как смешно и жалко звучат эти слова.
– Людям, – без тени смеха уточнил гном. – А здесь – наши угодья. Плати пошлину, честной купец!
– Ладно, – Ракмаиль махнул рукой. – Сколько?
– Половину.
– Чего?!
– Груза, – невозмутимо пояснил гном. – Половину твоего груза.
– Да вы сдурели, уважаемые! Что ж это теперь, из-за вашей дурацкой войны мы не можем торговать?!
– Э, вам ведь предлагали запродать груз, помните? И предупреждали… Нет, не надо! Не пытайтесь развязать бой, почтенный. Или вы хотите попросту провалиться под землю вместе со всем вашим товаром, лошадьми и людьми?
Ракмаиль медленно опустил руку. Переспросил:
– Половину груза?
– Или весь, если удумаете драться. Вместе с вашими жизнями. Или – половину и свободный проезд в Корварену. Я так полагаю, в убыли вы не останетесь.
Ракмаиль отличался редким здравомыслием. Правда, всю дорогу до Корварены он безбожно ругался, – но дорога и в самом деле прошла спокойно, единственным событием после гнома-вымогателя стала встреча с отрядом королевской гвардии в дне пути от столицы.
Лека, Серега и Ясек постарались ничем не выделяться среди других охранников. Что же касается Ракмаиля – купец умудрился повернуть дело так, что гвардейцы проводили караван до самого дворца, а их командир обещал лично доложить королю о размере гномьих дорожных пошлин. Похоже, купец уже рассчитал, как получить выгоду и с привезенного товара, и с того, что остался "в загребущих лапах нелюди".
УЧЕНЬЕ – СВЕТ
1. Мишо Серебряная Струна, менестрель
– Принц рос, а дела в стране шли всё хуже. Король посылал против Подземелья рыцарей своих – но рыцари возвращались, не находя пути к врагу. Король разослал по стране гвардию – но гвардия нашла лишь бесславную гибель. И король, не умея найти гномов и дать им решительный бой, начал истреблять своих же подданных, тех, кто учился у гномов и торговал с ними. И Корварена лишилась лучших своих мастеров, и добрый доспех стал так дорог, что мало кто из рыцарей мог достойно снарядиться на битву. Хороший же клинок и вовсе невозможно стало купить, и те счастливцы, что владели оружием гномьей работы, берегли его пуще жизни.
Мишо кашлянул. Взял чашку с водой. Поставил обратно. Вздохнул.
– И год от года жизнь на Золотом Полуострове становилась всё хуже, и страна наводнялась разбойниками и нищими… по правде сказать, святые отцы, это кажется мне удивительным. И война с Подземельем, бесславная для короля Анри, но все же не прекращаемая… и это истребление собственного народа… много лет… будто бы короля снедала страсть, безумная и бестолковая, сжигающая разум и здравый смысл. Я не понимаю… но так было!
– Человек ходит, Господь водит, – вздохнул светлейший отец Николас. – Не нам судить о путях Промысла Вышнего, ибо непознаваемы и неисповедимы… продолжай, сын мой.
– И было так до того дня, когда принц Карел вступил в совершеннолетие. – Мишо отхлебнул-таки воды, вздохнул, на миг задумался. Его жизнерадостное круглое лицо помрачнело, и голос зазвучал глуше. – В тот день, когда возмужавший принц получил из рук отца родовой меч, меч первого вассала и наследника трона, сказал он: "Отец мой король, что за страну оставишь ты мне? Разоренную, обезлюдевшую и беззащитную! Ты проигрываешь эту войну, отец мой король! Так разреши мне уладить дело миром". Но король, которого уже тогда называли Грозным, в ответ отрекся от своего сына и первого вассала, от наследника своей короны – отрекся за трусость и малодушие, недостойные будущего короля. Так и объявили глашатаи – в Корварене и по всей Таргале. Принц, в имени которого жила надежда, стал никем. Безродным отщепенцем, человеком без герба и без чести. И только королева Нина, ведьма и провидица, верила в будущее сына и не лишала его права на честь в словах и мыслях своих. Но и она не решалась спорить с королем, защищая сына, – ведь молодой и храбрый воин не пропадет и в изгнании, а что станется с женщиной, если отречется от нее муж? И королева лишь молилась за сына, не зная, чем еще помочь ему.
Мишо замолчал. Отец Николас встал, обвел братию строгим взглядом:
– Лишь в испытаниях познается величие духа, ибо сказано: кого Господь любит, с того и взыскует. Сын мой, Мишо… я никогда не слышал столь полного сказания. Воистину ты не пожалел усилий, сын мой. Однако принято считать, что король отрекся от сына позже…
– Это так, – поклонился Мишо. – Обычно рассказывают, что… Впрочем, я дойду еще до этого. Сейчас же так скажу: не только в Таргале помнят о святом Кареле. Мне пришлось постранствовать, отец мой… Как-то занесла меня судьба аж за Ограничное море, в Ич-Диару, город, в Империи зовущийся Светлая Песня. Там, на ярмарке, разговорился я с одним ханджаром, собратом по ремеслу. Он и рассказал мне, что в хрониках Великой Империи записана история Карела, принца Таргалы, как поучение потомкам и пример стойкости духа. И менестрели Империи изучают ее в числе прочих легенд и сказаний, и рассказывают честной публике, и немало удивляют ею простых людей, ведь в горах Великой Империи давным-давно не живут гномы…
– И ты читал эти хроники, сын мой?
– Нет, светлейший отец… кто б мне разрешил? Однако я попросил нового знакомца рассказать мне эту историю три раза кряду, и запомнил точно, и записал, придя на постоялый двор. По правде сказать, ханджарское сказание уступает нашему, очень уж оно коротко. Но начало его – как раз совершеннолетие принца Карела. Отречение, то, о чем рассказал я. И я подумал, что ведь могло случиться и так…
– Но могло и иначе, – мягко возразил отец Николас. – От хроник Империи я бы не стал ждать беспристрастных суждений. Король Анри Грозный перессорился со всеми соседями… и кто поручится, что история его отречения от сына без малейшего повода к тому – не мстительная ложь?
– Да, – пробормотал Мишо, – повод появится позже.
Ударил колокол, сзывая на вечерние моления.
– Назавтра мы ждем продолжения, сын мой! – И светлейший отец Николас простер руку, благословляя смущенного менестреля.
2. Корварена
Рассчитываясь с временными охранниками, Ракмаиль вполне доволен жизнью. Глазки его блестят, толстая ладонь поглаживает бороду – и можно смело биться об заклад, что столь выгодной поездки у него давненько не случалось.
– Я снова приеду в середине осени, а потом – весной, когда установится погода в горах, – говорит он Ясеку. – Если успеете закончить свои дела здесь, возьму вас на обратный путь.
– Благодарствую, – отзывается Ясек. И друзья отправляются на поиски гостиницы.
Столица Таргалы нравится принцу Валерию. Он глазеет на стены домов, сложенные из белого известняка и красного кирпича, на черепичные крыши, увенчанные затейливыми флюгерами, на тенистые садики и кованые калитки, на стекло в свинцовых переплетах распахнутых окон – и радуется, что не совсем чужой этому городу.
Впрочем, гостиница разрушает очарование летней Таргалы. Берут там дорого, а кормят скудно, и физиономия хозяина отличается неприятной угрюмостью. Поэтому друзья там не задерживаются. Оставляют вещи, сами, не доверяя пьяному в зюзю конюху, расседлывают и кормят коней – и расходятся: Ясек бродить по Таргале просто так, а Лека и Серега – в поисках Университета.
Надо признать, Университет они находят с трудом, хотя бродили вокруг него чуть ли не полдня. Искали-то – здание, а Университет оказывается городком на несколько кварталов, огороженным высокой кирпичной стеной, с воротами, выходящими на улицу Золотой Розы, и с калитками на Конюшенную, Каретную и переулок Веселого Ваганта. Ворота заперты, калитки отворены. Во всяком случае, калитка на Каретную, вросшая в землю, покосившаяся, оплетенная цветущим вьюнком, вряд ли бывала закрытой последние годы.
Огромная площадь с утопающей в кленах часовней посередине поражает странным безлюдьем. Как-то по-другому Лека представлял себе Университет… шумным, суетным… Может, король Анри вовсе его закрыл? А что, очень даже просто, объявил сбор ополчения… вот ведь и на улицах совсем не так людно, как в Славышти, а мама рассказывала, что Корварена куда теснее…
– Зайдем, – Серега толкает в бок, показывает на вывеску: кричаще вызолоченный кубок и ядовито-розовый поросенок. – Уж там-то будет хоть кто живой…
И вправду, за полуоткрытой дверью, в остро пропахшем дрянной бормотухой подвальчике, обнаруживается достаточно доказательств того, что Лекины мысли об ополчении по меньшей мере преждевременны. Дюжина или около того вагантов, пьяных в дым, вяло тянут похабную песенку; трое по очереди мечут кости – проигравший подставляет лоб под щелбаны; еще одна компания с гоготом обсуждает какого-то мэтра Клауса, и Лека с некоторым удивлением слышит, что означенный мэтр за некий таинственный "прикорм" освобождает от посещения обязательных лекций. Спрашивать что-либо у этих пьяных рож явно бессмысленно. Серега пожимает плечами и пробирается к трактирщику. Толкует с ним пару минут. Возвращается, широко улыбаясь:
– Все будет даже проще, чем мы думали. Пойдем.
Квартира ректора занимает второй этаж университетского Управления. Друзья переглядываются, Серега поправляет дорожный мешок на плече, и Лека дергает золоченый шнур звонка.
3. О расценках на учебу
– Вот, мэтр Клаус, – бодро докладывает слуга, – новые ваганты к нам в ученье. Аж с закатного побережья. Заходьте, молодые люди.
Ректор, неопрятного вида сморщенный старикашка, пребывает в сумеречном состоянии духа, и появление двух новых вагантов немало его удивляет.
– Надо же, – бормочет, шевеля острым носом, – учиться приехали… Видать, хорошо живут у себя на побережье. А что, молодые люди, гномы к вам туда пока не дошли?
– Не видели, – пожимает плечами Лека.
– Опять же, что гномам до рыбы в море, – усмехается Серега. И выкладывает на стол перед ректором огромную копченую камбалу. – А платить мы, уж не взыщите, господин ректор, будем дарами моря. С наличностью ныне ерунда какая-то творится, ну ни на что не хватает! Вот, это вам лично. – И дополняет одуряюще соблазнительную камбалу связкой крупных, с локоть, красноперок, с оттопыренными жабрами, серыми крапинками соли на сухих боках и аппетитно полными икряными брюшками.
– Ученье – свет, – ободряется господин ректор. – Ибо делает нас внимательными к Свету Господню. А что, молодые люди, квартиру вы себе уже нашли? А то сестра моя жаловалась на днях, что дом ее стал слишком пуст с отъездом детей, и не прочь она слышать в нем молодые голоса, пусть даже и помешают они ее покою…
Да, думает Лека, лучшие деньги в этом городе – те, которые съедобные, будь трижды благословенна предусмотрительность Васюры, еще год назад перекупившего поместье с двумя рыбацкими деревеньками недалеко от Готвяни: нынешнюю предполагаемую вотчину двух братьев-вагантов и их бездельника-слуги…
Вечером, распрощавшись с мрачной гостиницей, трое друзей обживают второй этаж просторного дома в переулке Веселого Ваганта. Мадам Урсула, многословная и несколько нервная дама, чем-то неуловимо напоминающая норовистую лошадь, наблюдает за стелющей кровати горничной, не закрывая рта.
– Так вы, значит, с побережья? Хорошо, как хорошо, что братец вспомнил о моей просьбе! Здесь стало слишком тихо. Со мной, знаете ли, жили два моих сына, да еще и жена старшего, хорошая девушка, милая и воспитанная, и ведь на сносях была, когда уехали! Позвали их, вишь… наплели, небось, семь миль до небес! Куда ехать, зачем ехать?! Везде сейчас плохо, а здесь все-таки столица.
– Так уж и везде, – удивляется Серега.
– Видно, на вашем побережье в самом деле гномам искать нечего. Но вот на Готвянь, говорят, пару недель назад напали пираты. И хотя налет отбили, от двух рыболовных шхун, что стояли у причала, остались одни головешки, а заодно и от таможенного склада.
– Готвянь – богатый город, – пожимает плечами Лека, – а мы хоть и недалеко оттуда, но в такой глуши! Ну откуда пиратам знать о каждой деревеньке на побережье? Нет, мадам Урсула, у нас спокойно.
– На тракте, правда, пошаливали, – Серега чешет шрам, – но там уж мы управились.
– А мои-то в Себасту отправились, – вздыхает мадам Урсула. – Портовый город, говорят, купцы, рыба… обещались написать, да что-то молчат. И не знаем, добрались ли. – Мадам Урсула вытирает глаза большим клетчатым платком. – Устраивайтесь, молодые люди, как вам удобно, и спускайтесь вниз. Я чайник поставлю.