Глава 9
ДЖОКТА
В шкуре лося шел я по травам. Падал дождь, и я омывал свое лицо в небесах. Я слышал, как произносится Лошадиная Молитва, но мои губы далеко. Я скользил вниз по сорной траве и сухим былинкам, стекая в их длани. Затем был я призван, и вот я среди них. В скорби радуюсь я. Бледная бесконечная жизнь. Вот что я зову своим.
Неизвестный автор. Нелюдские гимны
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Джокта
Он проснулся постаревшим.
Однажды, во время налета на Южный берег в Шайгеке, Найюр и его люди дали отдохнуть коням в развалинах какого-то древнего дворца. Поскольку о костре и думать было нельзя, они раскатали циновки в темноте под массивной стеной. Когда Найюр проснулся, утро залило светом известняковые плиты над его головой, и он вдруг увидел барельеф. Судя по манере изображения, очень древний. Лица запечатленных там людей были до неузнаваемости источены погодой, а их позы казались жесткими и застывшими. Совершенно неожиданно во главе нарисованной колонны пленников Найюр рассмотрел человека, чьи руки были покрыты шрамами. Он целовал сапоги чужого короля.
Скюльвенд из другого времени.
- Ты знаешь, - раздался голос, - мне было жаль, что последние из твоего народа погибли при Кийуте. - Голос звучал как его собственный. Очень похоже. - Нет… жалость - не то слово.
Сожаление. Сожаление. Все старые мифы рухнули в одно мгновение. Мир стал слабее. Я изучал твой народ, внимательно изучал. Выведывал ваши тайны, ваши слабости. Уже в детстве я знал, что однажды усмирю вас. И вот вы пришли. Издалека - крохотные фигурки, прыгающие и вопящие, как перепуганные обезьяны. И это Народ Войны! И я подумал: в этом мире нет ничего сильного. Ничего, что я не мог бы покорить.
Найюр судорожно вздохнул, пытаясь сморгнуть слезы боли, застилавшие глаза. Он лежал на земле, а руки его были связаны так туго, что он почти не чувствовал их. Какая-то тень склонилась над ним, промокая его лицо влажной холодной тряпицей.
- Но ты… - продолжала тень. Она покачала головой, словно говорила с милым, но раздражавшим его ребенком. - Ты…
Когда его взгляд прояснился, Найюр пригляделся к окружающей обстановке. Он лежал в походном шатре. Холст на потолке крепился у шеста в середине. В дальнем углу валялась куча какого-то хлама, покрытого запекшейся кровью, - его хауберк и одежда. За спиной у того, кто ухаживал за ним, виднелся походный стол и четыре стула. Собеседник Найюра, судя по роскошным доспехам и оружию, был из высших офицеров. Синий плащ означал, что это генерал, но разбитое лицо…
Человек выжал красноватую воду в медный таз, стоявший у головы Найюра.
- Ирония в том, - сказал он, - что ты вообще ничего не значишь. Единственная забота империи - это Анасуримбор, лжепророк. И вся твоя значимость происходит от него. - Смешок. - Я это знаю и все равно позволял тебе подначивать меня. - Лицо мгновенно омрачилось. - И я ошибся. Теперь я это вижу. Разве обиды, нанесенные плоти, сравнятся со славой?
Найюр злобно посмотрел на незнакомца. Слава? Нет никакой славы.
- Столько мертвых, - говорил человек с печальной усмешкой. - Ты сам придумал это? Пробить дыры в стенах. Заставить нас загнать тебя и твоих крыс в норы. Замечательно. Я почти по-жалел, что не ты командовал при Кийуте. Тогда бы я понял, правда? - Он пожал плечами. - Вот так и показывают себя боги, да? Ниспровергая демонов.
Найюр напрягся.
Что-то невольно в нем дрогнуло.
Незнакомец улыбнулся.
Я знаю, что ты не человек. Я знаю, что мы родня.
Найюр попытался заговорить, но из горла вырвался хрип. Он провел языком по запекшимся губам. Медь и соль. Заботливо нахмурившись, незнакомец поднял кувшин и плеснул ему в рот благословенной воды.
- Значит, ты, - прохрипел Найюр, - бог?
Человек выпрямился и странно посмотрел на него. Пятна света бегали по гравированным фигурам на его кирасе, как по воде. Голос звучал пронзительно.
- Я знаю, что ты любишь меня. Люди часто бьют тех, кого любят. Слова подводят их, и они пускают в ход кулаки… Я много раз это видел.
Найюр опустил голову, закрыл глаза от боли. Как он попал сюда? Почему он связан?
- А еще я знаю, - продолжал человек, - что ты ненавидишь его.
"Его". Не ошибешься - так напряженно произнес он это слово. Дунианин. Человек говорил о дунианине, и говорил о нем как о враге.
- Ты не захочешь, - сказал Найюр, - поднять на него руку.
- И почему же?
Найюр повернулся к нему, моргая.
- Он знает сердца людей. Он отнимает у них начала и так повелевает их концом.
- Значит, даже ты, - сплюнул неизвестный генерал, - даже ты подпал под общее безумие! Эта религия… - Он повернулся к столу и налил себе чего-то, с пола Найюру не было видно. - Знаешь, скюльвенд, а я уж подумал, что нашел в тебе равного. - Человек ядовито рассмеялся. - Я даже намеревался сделать тебя своим экзальт-генералом.
Найюр нахмурился. Кто же он?
- Нелепо, я понимаю. Совершенно невозможно. Армия взбунтовалась бы. Толпы рванулись бы штурмовать Андиаминские Высоты! Но что поделать… Мне показалось, что вместе с таким, как ты, я затмил бы самого Триамиса. Ужас пробудился в душе Найюра.
- Ты знаешь? Знаешь ли ты, что стоишь перед императором? - Человек поднял чашу с вином. - Икурей Конфас Первый. - Он выпил и выдохнул. - Со мной империя возродится, скюльвенд. Я киранеец. Я кенеец. Скоро все Три Моря будут целовать мне колени!
Найюр вспомнил кровь и искаженные от ярости лица. Рев тысяч голосов. Огонь. Все нахлынуло разом - ужас и экстаз Джокты. А затем он… Конфас. Бог с разбитым лицом.
Скюльвенд рассмеялся, громко и от души. На мгновение человек застыл, словно неожиданно осознал свое бессилие.
- Ты издеваешься надо мной, - произнес он с неподдельным недоумением. - Насмехаешься!
И тут Найюр понял, то Конфас говорит искренне и верит в собственные слова. Конечно, он сбит с толку. Он признал брата, так почему же брат не признает его?
Вождь утемотов засмеялся громче.
- Брат? Твое сердце визгливо, твоя душа бесцветна. Твои заявления нелепы, ты не понимаешь истинной сути событий. Ты говоришь, как глупый маменькин сынок. - Найюр сплюнул розовую слюну. - Равный? Брат? В тебе нет стали, чтобы быть моим братом. Ты сделан из песка. И скоро тебя развеет ветром.
Не говоря ни слова, Конфас шагнул вперед и опустил ногу в тяжелой сандалии ему на голову. Мир мгновенно погрузился во тьму.
Найюр хрипел, захлебываясь кровью. При этом он необыкновенно отчетливо слышал, как уходит экзальт-генерал, как скрипит кожа под его кирасой, как ножны царапают кожаную юбку. Конфас отбросил полог шатра и вышел в лагерь, где его встретили приветственными криками. И Найюр ощутил себя меж двух огромных жерновов: землей, что терзала его избитое тело, и круговертью людей с их фатальными устремлениями.
"Наконец-то, - рассмеялось что-то в глубине его души. - Наконец-то все кончится".
Через мгновение вошел генерал Сомпас. Лицо его было мрачным, в руке он держал кинжал. Не раздумывая, он опустился на колени подле Найюра и начал перерезать кожаные ремни, связывавшие скюльвенда.
- Остальные ждут, - приглушенным голосом сказал он. - Твоя хора на столе.
Найюр смог лишь хрипло прошептать в ответ:
- Куда ты ведешь меня?
- К Серве.
Генерал без помех провел скюльвендского пленника к темному краю нансурского лагеря. Они прошли сквозь ряд часовых, пересекли ликующий и пирующий лагерь. Никто не спросил, почему генерал одет в капитанскую форму. Эту армию возглавлял блестящий и экстравагантный командир, чьи странности неизменно приводили к победе и отмщению. А Биакси Сомпас был его человеком.
- Это всегда так просто? - спросил Найюр у твари.
- Всегда, - ответила тварь.
В темноте под зарослями рожкового дерева их ждали Серве, ее братья и восемь коней, нагруженных всем необходимым. Еще не забрезжил рассвет, когда далеко позади, за спиной, они услышали первый звук рога.
Одно слово преследовало Икурея Конфаса. Оно как будто наблюдало за ним со стороны. "Ужас".
Он сидел, устало навалившись на луку седла, и глядел, как пламя факелов сверкает между темных деревьев впереди. За спиной в лагере перекликались голоса. Тьма кишела огнями.
- Скюльвенд! - крикнул Конфас в темноту. - Скюльвенд! Он даже не оборачивался к своим офицерам, и так зная, что они вопросительно переглядываются.
Что же такого было в этом человеке, в этом демоне? Почему он так влиял на Конфаса? Несмотря на извечную ненависть нансурцев к скюльвендам, Конфас испытывал к ним какую-то извращенную любовь. В них было нечто мистическое. Их мужественность переступала границы всех законов, ограничивавших жизнь цивилизованных людей. Там, где нансурцы льстили и торговались, скюльвенды просто брали свое. Их жестокость была целой и абсолютной, в то время как нансурцы разбивали ее на мелкие кусочки и вставляли в разноцветную мозаику своего общества.
От этого скюльвенды казались более… более сильными мужчинами.
И теперь вот этот Найюр, этот вождь утемотов. И Конфас, и множество воинов в Джокте видели: в отблесках пожара глаза варвара сверкали, как вставленные в череп горящие угли, а кровь вернула его коже истинный цвет. Несущие смерть руки, рокочущий голос, слова, поражавшие прямо в сердце. Они видели Бога. Они видели, как за скюльвендом вставала тень Гильгаоала, огромная и рогатая…
И вот теперь, когда они повергли его на землю, словно бешеного быка, когда они наконец захватили его - словно взяли в плен саму войну! - он просто исчез.
Кемемкетри утверждал, что никакого колдовства тут нет, и Конфас впервые разделил опасения своего дяди насчет Сайка. Может, это их рук дело? Или, как говорил Кемемкетри, это сделали Безликие? Солдаты будто бы видели, что скюльвенда через лагерь провел Сомпас. Но это совершенно невозможно, поскольку сам Конфас, выйдя от Найюра, сразу пошел к Сомпасу.
Безликие… Оборотни, как называл их адепт Завета. Конфас узнал от Кемемкетри, что дядю убила одна из этих тварей под личиной императрицы. Он стал вспоминать, что там болтал о них болван из Завета, когда они в Карасканде обсуждали судьбу князя Атритау. Они не кишаурим, Конфас уже понял. Теперь, когда Ксерий погиб, это стало еще очевиднее: зачем кишаурим убивать единственного человека, способного их спасти?
Но если они не кишаурим, значит ли это, что тут замешан Консульт, как утверждал адепт? Неужели и в самом деле начался Второй Армагеддон?
Ужас. И как тут не ужасаться?
Все это время Конфас считал, что они с дядей держат все под контролем. Остальные ходят по веревочке и путаются в сетях их тайных замыслов - так он думал. Какое самомнение! Кто-то другой знал, кто-то другой наблюдал за происходящим, а Конфас даже не подозревал об этом!
Что творится? Кто руководит событиями?
Не император Икурей Конфас I.
Его орлиный профиль был четко очерчен в свете факелов. Сомпас смотрел на него выжидающе, но, как и прочие, держал свое мнение при себе. Они понимали, что настроение у него не просто паршивое. Конфас осматривал выбеленные луной окрестности и испытывал отчаяние перед лицом безбрежного мира, поглотившего все, чего он желал. Будь он сейчас один, сам по себе, у него не осталось бы надежд.
Но он был не один. У него было много людей. Умение подчинять разум и тело воле другого - вот в чем истинный гений человека. В способности преклонять колена. С такой силой, понял Конфас, он уже не связан местом и временем. С такой мощью он может дойти до горизонта! Он - император.
Как же ему не смеяться? Какая замечательная у него жизнь!
Надо лишь все упростить. И начнет он со скюльвенда… Выбора нет.
Скюльвенд станет первым не случайно. Конфас приблизился к тому, чтобы восстановить империю в полноте ее былой славы, а для этого необходимо убить потомка их давнего врага. Скюльвенды издревле стояли на пути империи. Конфас об этом и говорил, не так ли? Он киранеец. Он кенеец…
Немудрено, что дикарь смеялся!
За всем этим стояли боги, Конфас не сомневался. Они завидовали своему брату. Как дети разных отцов, они обижались. Во всем этом заключался некий смысл, несомненно. Это некое предупреждение. Он теперь император. Ход сделан. Правила изменились…
Почему, почему он не убил демона? Что за слабость, что за тщеславие остановило его руку? Что за железная рука держала его за горло? Ожог от семени скюльвенда у него на спине?
- Сомпас! - почти крикнул Конфас.
- Да, о Бог Людей?
- Как тебе нравится звание экзальт-генерала? Этот неблагодарный сглотнул.
- Очень нравится, о Бог Людей.
Как же не хватает Мартема и холодного цинизма его взгляда!
- Возьми кидрухилей. Всех. Загони этого демона для меня, Сомпас. Принеси мне его голову, и ты станешь… экзальт-генера-лом, Копьем империй. - Конфас улыбнулся, но злобно прищурил глаза. - А если ты подведешь меня, я сожгу тебя, твоих сыновей, жен - все семя Биакси. Всех сожгу живьем.
Полагаясь на сверхъестественное зрение Серве, они вели коней в непроглядной ночи. Они понимали, что чем дальше они успеют уйти до рассвета, тем больше их преимущество. Они прокладывали путь среди кустарников, по высоким склонам, затем спустились в лесистую долину, где воздух был напоен кедровой горечью. Израненный Найюр неуклюже хромал, держась лишь на неутолимом чувстве вроде голода или страха. Мир вокруг расплывался, обычные предметы становились злонамеренными и кошмарными. Черные деревья хватали Найюра, всаживали когти в его щеки и плечи. Невидимые камни били по ногам. Окаймленная кругом луна раздевала его.
Мысли его путались. Он сплевывал кровь. Тропа, темная и каменистая, уходила из-под шатающихся ног. В ночи сгустилась еще более темная тень, и он стал падать, теряя сознание и изумляясь: как это души могут мерцать?
Затем он увидел лицо Серве. Ощутил ее колени под своей головой. Прикрытые тонкой льняной туникой, они были твердыми и теплыми. Ее грудь касалась его виска. Она взяла мех с водой, смочила тряпицу. Стала протирать ссадины на лице Найюра.
Серве улыбнулась, и он судорожно вздохнул. Колени женщины - такое спокойное убежище! Яростный мир сразу становится маленьким, а не всеобъемлющим, случайным, а не совершенным. Найюр поморщился, когда она промокнула порез под его левым глазом. Он наслаждался ощущением холодной воды, нагревающейся от жара его кожи.
Черное блюдо ночи начало сереть. Подняв голову, он увидел слабый ореол волос вокруг щеки Серве. Он потянулся погладить ее, но остановился, увидев корку запекшейся крови на костяшках пальцев. В груди нарастала тревога. Хотя боль от ран сковывала движения, он рывком заставил себя встать, закашлялся и выплюнул кровавую слюну. Он сидел в зеленой траве на вершине какого-то холма. Восток нагревали лучи пока незримого солнца. На многие мили тянулись невысокие хребты, темные от деревьев и бледные от голых каменных стен.
- Я о чем-то забываю, - сказал он.
Она кивнула и улыбнулась блаженно и весело, как всегда, когда у нее был готов ответ.
- О том, за кем ты охотишься, - ответила она. - Об убийце. Он почувствовал, как кровь приливает к лицу.
- Но убийца - это я! Самый жестокий из людей! Все люди скованы цепями. Они подражают своим отцам от начала времен! Таков завет земли. Завет крови. Я встал и узрел, что мои цепи - дым. Я обернулся и увидел пустоту… Я свободен.
Она несколько мгновений внимательно изучала его. Ее прекрасное лицо застыло, на нем отражались задумчивость и лунный свет.
- Да… Как и тот, за кем ты охотишься. Кто эти пустые твари?
- Ты зовешь себя моей возлюбленной? Ты думаешь, ты моя защита? Моя добыча и трофей?
Она закрыла глаза в страхе и печали.
- Да…
- Но ты нож! Ты копье и молот. Ты яд, опиум! Ты берешь мое сердце, как рукоять, и сражаешься мною, как оружием. Сражаешься мною!
- А я? - послышался мужской голос- Что ты скажешь обо мне?
Это заговорил один из братьев Серве, сидевший справа от нее. Но нет, он не был ее братом… Это он - змей, чьи кольца всегда сжимали сердце Найюра. Моэнгхус, убийца, в броне и инсигниях нансурского пехотного капитана.
Или это Келлхус?
- Ты…
Дунианин кивнул. Воздух стал тяжелым и влажным, как в як-ше. И таким же смрадным.
- Кто я?
- Я…
Что за безумие? Что за дьявольщина?
- Говори же, - повелел Моэнгхус.
Сколько же лет он прятался в Шайме? Как долго готовился? Это не имело значения. Найюр и солнцу вспорол бы брюхо своей ненавистью! Он вырезал бы свое сердце и погрузил мир в бездонный мрак!
- Скажи мне… кого ты видишь?
- Того, - сказал Найюр, - за кем я охочусь.
- Да, - подтвердила Серве. - Убийцу.
- Он убил моего отца своими словами! Пожрал мое сердце своими откровениями!
- Да…
- Он освободил меня.
Найюр снова повернулся к Серве. Его переполняла тоска, разрывающая сердце. Лоб, щеки, подбородок Серве пошли трещинами. Узловатые щупальца вылезли из-под совершенных черт ее лица, которые мягко оплыли. Ее губы исчезли. Она подалась вперед в медленном всеохватывающем стремлении. Щупальца, длинные и стройные, протянулись и охватили затылок. Она крепко сжала его, словно в кулаке, и притянула ко рту. К своему настоящему рту.
Найюр встал на ноги, затем без усилия поднял ее на перевязанные руки. Такая легкая… Рассветное солнце плеснуло светом на их переплетенные тела.
- Идем, - сказал Моэнгхус - Следы свежие. Мы должны нагнать нашу добычу.
Вдалеке они услышали рога. Нансурские рога.
Они знали, что Конфас хочет схватить их любой ценой, и потому отчаянно гнали лошадей. Они ориентировались лишь на с ною усталость, а не на смену дней и ночей. По словам тварей, Конфас послал колонну на юг от Джокты сразу же после высадки. Его план предполагал, что Священное воинство ничего не знает, но, поскольку Саубон наверняка проведает о предательстве, ему придется перекрыть все пути между Караскандом и Ксерашем. Значит, нансурские войска находились и позади, и впереди их маленького отряда. Лучшее, что они могли сделать, - направиться строго на юг, пересечь Энатпанею и затем пробраться на восток через Бетмуллу, где из-за особенностей ландшафта преследовать их будет трудно.
Найюр разговаривал со своими спутниками и кое-что узнавал о них. Они называли себя "последними детьми инхороев", хотя говорить о своих "Древних Отцах" не хотели. Они утверждали, что являются "хранителями Обратного Огня", хотя все вопросы об этом самом "хранении" и "огне" повергали их в смущение. Они никогда не жаловались, разве что говорили, что жаждут общения вне слов, или утверждали, что падают - всегда падают. Они настаивали, что Найюр может им доверять, потому как Древний Отец сделал их его рабами. По их словам, они были как псы - скорее подохнут с голоду, чем возьмут мясо из рук чужака.
Найюр видел, что они несут в себе искру пустоты. Как шранки.
В детстве Найюра очаровывали деревья. В степи они почти не встречались, и он видел их лишь в зимние месяцы, когда утемоты переносили свои лагеря в Сварут - холмистую равнину вокруг моря, которое айнрити называли Джоруа. Иногда Найюр смотрел на голые деревья так долго, что они теряли объем и казались плоскими, как кровь, размазанная по морщинкам старухи.