То, что называлось "данью дней", закончилось, и город был странно тих. То ли потому, что в нем осталось мало голосов, то ли от всеобщего потрясения. Люди, собравшиеся на улицах, либо съеживались, либо падали на колени, опускали подведенные на ксерашский манер глаза, когда Священная свита проходила мимо. Воин-Пророк рассматривал Героту, понял Ахкеймион, как свой трофей.
В "Трактате" Герота иногда называлась Градом Ста Деревень, и после тысячи лет этот эпитет по-прежнему подходил к ней.
Улочки были узкими и запутанными, как Червь - трущобы Каритусаля. Но улицы Червя прокладывались без всякой логики, а здешние всегда сходились на так называемых пятачках - маленьких базарчиках. Солнце раскаляло их камни, словно Герота и вправду была сборищем переплетенных деревушек, выраставших одна из другой, как плесень на хлебе.
Эсменет рассказывала Келлхусу о своей утренней встрече с Багряными Шпилями. По словам Саурнемми, в Джокте все оставалось как прежде, вопреки или благодаря жесткости скюльвенда. С другой стороны, Элеазар сообщил, что сам беседовал с палатином Ураньянкой и предупредил его о последствиях любого подстрекательства к бунту, осознанного или невольного.
- Великий магистр, - говорила она, - просил меня заверить тебя, что палатин Мозероту больше не доставит тебе неприятностей.
Ахкеймион внимал в ужасе и восторге. Она так переменилась, что это казалось чудом. Конечно, отчасти из-за внешнего вида: ее волосы скрепляла драгоценная заколка, а кианский хитон был специально сшит для роскошной жизни во дворце "Белое солнце" Ненсифона. Но в первую очередь - из-за ее манеры поведения. Эсменет держалась прямо и непосредственно, она была проницательна и иронична. Она легко справлялась со своей новой ролью.
У Ахкеймион при взгляде на нее перехватывало дыхание. "Я должен прекратить это!"
Прежде их было двое - только он и она. Ахкеймион мог запросто положить руку на ее бедро, и она шагнула бы к нему в объятия. Теперь все перевернулось. Теперь Келлхус стал центром всего, и каждый должен был пройти через него, чтобы найти другого - и себя. Теперь все представало пред сияющим ликом его правосудия. И Ахкеймион влачился за ним, как бездомный бродяга с разбитым сердцем…
Почему она назвала его сильным?
- Элеазар оскорбил тебя, - говорил Келлхус, обернувшись к Эсменет.
Ахкеймион смотрел на его бородатый профиль. Поверх туники с вертикальными золотыми полосками, блестевшими на солнце, Келлхус носил великолепную узорную накидку с рукавами. У плеч она казалась расширенной - чего и следовало ожидать, поскольку падираджи отличались дородностью и животами.
- Он откровенно назвал меня шлюхой, - сказала Эсменет.
- Следовало ожидать. Ты для него - незнакомая монета. Она улыбнулась вкрадчиво и цинично.
- А где же меняла?
Келлхус рассмеялся. Ахкеймион видел, как лица членов свиты гоже расцветают улыбками. Послышался смех, как меланхоличное эхо. Келлхус везде и всегда влиял на других. Как камень, брошенный в спокойную воду.
- Люди просты, - ответил он - Они в первую очередь думают о материале, а не об отношениях. Они считают, что монету делает ценной золото или серебро, а не повиновение, покупаемое с ее помощью. Скажи им, что нильнамешцы в качестве денег используют черепки, так они начнут фыркать.
- Или, - сказала Эсменет, - что Воин-Пророк в качестве монет использует женщин.
Серебряный солнечный луч скользнул по ее фигуре, и на мгновение все в ней, от складок шелкового хитона до накрашенных губ, замерцало. Сейчас они оба казались неземными - слишком прекрасными, слишком чистыми на этой загаженной мостовой, среди грязных душ.
- Верно, - кивнул Келлхус - Они спрашивают: где золото? - Он искоса глянул на нее и улыбнулся. - Или, в твоем случае…
- Где большой палец? - покаянно произнесла Эсменет. "Большой палец" - так в Сумне называют фаллос. Почему так больно слушать ее, когда она вспоминает старые словечки? Келлхус усмехнулся.
- Они не понимают, что золото влияет на наши ожидания и мы сами придаем ему смысл… - Он помолчал. В глазах его светился смех. - То же самое касается и больших пальцев.
Эсменет скривилась.
- Даже для Элеазара?
Священная свита остановилась. Они подошли к одному из пятачков-перекрестков в лабиринте улочек Героты. Из каждого окна высовывались испуганные лица. Кто-то из Людей Бивня упал на колени, с обожанием взирая на них. Стражники из Сотни Столпов смотрели вдоль улочек, словно могли видеть, что там, за углом. Кто-то нарисовал лотос на выщербленных карнизах домов. Где-то плакал ребенок.
Встряхнув львиной гривой, Воин-Пророк рассмеялся и глянул в небо. И хотя Ахкеймион ощутил заразительность этого смеха, неестественную потребность веселиться по великому и малому поводу, скорбь лишила его воодушевления. Анасуримбор Эсменет огляделась по сторонам, преисполненная застенчивой радости. Встретившись с его опустошенным взглядом, она отвела глаза. И взяла мужа за руку.
Караот. Древняя твердыня ксерашских царей.
Командиры Священного воинства собрались в ее разрушенных стенах, с восхищением и нетерпением оглядываясь вокруг. Они ожидали Воина-Пророка. Ахкеймион краем уха услышал слова лорда Гайдекки: тот утверждал, будто в ночном ветре можно расслышать бессвязные речи царя Шиколя. Он увидел, как один из людей Готьелка собирал осколки мрамора.
Еще в первый день осады Ахкеймион увидел возвышавшийся над черными городскими стенами Героты Караот. Он знал, что цитадель была заброшена после возвышения Тысячи Храмов, еще в дни Кенейской империи, но думал, что ее разрушили фаним. Потом Гайямакри открыл ему, что на самом деле кианцы почитали Караот как одно из священных мест. А почему бы и нет? Ведь многие айнрити считали его самым сердцем зла.
Первые стены были снесены, и изнутри виднелись здания цвета слоновой кости. Нильнамешская чувственность сквозила в пузатых колоннах, пилястрах, винтовых лестницах, которые никуда не вели, и четырехкрылых сифрангах, стоявших по сторонам каждого порога. Даже лишенный крыши и полуразрушенный, дворец казался чересчур тяжелым, хотя до странности не походил на циклопические строения древней Киранеи или Шайгека с их колоннадами и переходами. Уцелевшие арки показывали, что древние ксерашцы имели зачатки знаний о напряжении и нагрузках. Но громоздкое строение было иным - все в нем предназначалось для поддержки незримого веса.
Неужели здесь и правда правил Шиколь? Как большинство айнритийских детей, Ахкеймион вырос на сказках о старом развратном царе.
Веди себя хорошо, - говорила ему мать, - или он тебя найдет и сделает с тобой такое, что и сказать невозможно!
Ахкеймион ждал, стараясь не глядеть на Эсменет, сидевшую на золоченом стуле в четырех шагах от него. Он стоял около широкой арки того, что некогда было возвышением аудиенц-зала. Ступеньки и кольцо пилястров с уцелевшими ложными перекрытиями отделяли это место от большого зала. Согласно "Трактату", ксерашские цари правили, не вставая с постели, а Шиколь особенно прославился тем, что развлекался с детьми, отделенный от придворных лишь ширмами. Зная, как предвзято историки описывают нелюбимых героев, Ахкеймион всегда считал эту сказку пропагандой. Однако в самом центре возвышения действительно стояло каменное основание для чего-то вроде ложа. Возможно, там был алтарь.
По огромному залу с массивными колоннами, где водрузили знамена завоеванных земель, разбрелись Великие и Меньшие Имена. Белые стяги с черно-золотыми вышитыми символами Бивня и Кругораспятия были растянуты между колонн. В поисках Воина-Пророка Ахкеймион оглянулся через плечо на лестницу, что вела от возвышения к разрушенной галерее наверху. Келлхуса он не увидел, но уловил какую-то трепещущую черную точку над дальней сетью улочек и переулков, окутанных дымкой. Он моргнул, нахмурился… Что за Метку он ощутил?
Чародейскую птицу?
- Мы прибыли! - раздался звучный голос.
Ахкеймион вздрогнул и оглянулся на лестницу. Келлхус спускался по ней. Его борода была заплетена, как в древнем Шире, а белое одеяние расшито золотом. Странно - даже ужасно - было ощущать на нем Метку. Она пачкала его, хотя и сулила невероятное будущее.
Ахкеймион снова посмотрел на небо, но птицы нигде не было.
- Наконец, - продолжал Келлхус, легко преодолевая последний пролет лестницы, - мы подошли к самому началу Писания!
Мысли закружились в голове у Ахкеймиона. Что ему делать? Это Консульт планирует нападение, или просто Багряные Шпили затевают какие-то свои козни? Он решил оставаться настороже и не прислушиваться к проникновенной речи Келлхуса.
Воин-Пророк прошел по возвышению к Эсменет, положил испускающую сияние руку на ее плечо.
- С этого самого места, - провозгласил он, - старый Шиколь посмотрел на свой развратный двор и спросил: "Кто этот раб, который говорит как царь?" - Келлхус широким жестом обвел разрушенный Караот. - Именно здесь Шиколь поднял позолоченную бедренную кость - орудие правосудия… И судил моего брата!
Как всегда, Келлхус говорил так, словно слова не имели иного смысла, кроме сиявшей сквозь них истины. Словно значение слов сжигало их. "Прислушайся к этим простым вещам, - так звучали его интонации, - и они поразят тебя".
Ахкеймион старался держаться настороже.
- Наконец-то мы, святые странники, мы, Люди Бивня, добрались до самого начала Писания, - Лицо Келлхуса помрачнело, он оглядел арки и ряд колонн перед собой. Напряжение ожидания усилилось, и все присутствующие оцепенели, как окружавшие их камни. - Это дом гонителя моего брата! Это обитель того, кто убил бы Айнри Сейена, вопрошая: "Что это за раб, который говорит как царь?" Подумайте! Подумайте о том, как далеко мы зашли! Подумайте обо всех этих землях, роскошных и суровых! Подумайте о горящих городах. Обо всем, что мы завоевали! А теперь мы прибыли к самым вратам… - Он указал на дымку на востоке правой рукой, и снова Ахкеймион увидел божественное золотое сияние…
Кто-то восторженно ахнул.
- Это последний рубеж! - вскричал Келлхус. Голос его грохотал, как гром небесный, и одновременно шептал каждому на ухо. - Последний рубеж, и мы увидим Святую землю. Последний бросок, и мы наконец, наконец-то поднимем меч и воспоем гимн во славу Святого Шайме! Уже сейчас мы пишем историю сего места заново!
Великие и Меньшие Имена, видевшие это чудо, разразились пылкими криками восхищения. Ахкеймион вспомнил о геротцах там, внизу. Что они думают? Безумные завоеватели…
- Никогда! - гремел Келлхус - Никогда мир не видел воинства, подобного нам! Мы - Люди Бивня!
Внезапно он выхватил из ножен свой меч. На солнце клинок сверкнул молочно-белым. Ахкеймион смотрел, как отразившийся от него солнечный зайчик скачет по лицам предводителей Священного воинства. Люди зажмуривались и отворачивались.
- Мы - меч Бога, рожденный в плавильном тигле мора, голода, жажды, выкованный молотом войны, закаленный в крови бесчисленных врагов! Мы…
Он внезапно запнулся и улыбнулся, словно признался в каком-то невинном проступке.
- Люди любят хвалиться, - покаянно сказал он. - Кто из нас не шептал небылиц девушке на ушко? - Среди обезглавленных колон прокатился смех. - Что угодно, лишь бы она согласилась залезть тебе в штаны… - Снова хохот, уже громогласный. Высокие слова исчезли, Воин-Пророк стал князем Атритау, насмешливым и справедливым. Он пожал плечами и усмехнулся, как в веселой компании на пирушке. - Но есть то, что есть… Война смотрит нашими глазами. Голос судьбы звучит в нашем боевом кличе. Вот что есть. Слава о наших подвигах затмит все деяния праотцев! Она станет путеводным маяком столетий! Она будет ошеломлять, радовать и, о да, вызывать ярость! Ее подхватят тысячи уст! Она останется в памяти на века. И дети наших детей возьмут в руки свитки с именами предков и станут читать их с почтением и трепетом, поскольку их кровь благословенна - благословенна! - нашим величием! Мы - Люди Бивня. Мы - титаны! Титаны!
Восторженный рев. Захваченный его словами, Ахкеймион невольно присоединил свой голос к общим крикам. Он поморщился от эха… Откуда этот взрыв страсти? Он увидел слезу на щеке Эсменет.
- Итак, кто? - пророкотал Келлхус - Кто этот раб, который говорит как царь?
Внезапно все стихло. От тесно сложенных камней, обвитых травой и плетьми сорняков, шел гул. Воин-Пророк воздел сияющие руки, приветствуя, призывая, благословляя.
И прошептал:
- Я.
Все без исключения люди подчиняются иерархии движущегося и неподвижного. Одни стоят на земле, другие идут по ней. Но с Келлхусом даже эта основополагающая традиция была перевернута - каждым шагом он увлекал мир следом за собой. И потому, когда он спустился с возвышения и жестом приказал Инхейри Готиану начать молитву предводителей Священного воинства, весь мир словно упал на колени. Эхо молитвы отразилось от стен, а Ахкеймион сморгнул пот с глаз и глубоко вдохнул влажный воздух. Он подумал о том, с каким человеком делит ложе Эсменет, и испугался за нее, словно она была лепестком, падающим в огромный костер… Ведь Келлхус - пророк!
Но влияет ли это на ненависть Ахкеймиона?
Из расчищенного от обломков прохода рабы принесли длинный стол и поставили в центральном проходе несколько стульев для Келлхуса и Великих Имен. Под знаменами с Бивнем и Кругораспятием они начали ритуальную трапезу. Пили только разбавленное вино. Ахкеймион стоял, выпрямившись, и слушал разговоры, что велись за трапезой. Это звучало невероятно, но они планировали завоевать Амотеу в качестве подхода к Шайме! Келлхус говорил правду - они добрались. Почти.
Разговоры были удивительно вежливыми. Прошло время перебранок, порожденных уязвленной или чрезмерной гордостью. Даже будь тут Саубон или Конфас, Великие Имена не вернулись бы к старым замашкам. Келлхус уравнял их так, что им, как детям, стало безразлично, кто есть кто. Они принадлежали ему до самой смерти… Цари и ученики.
Разногласия, конечно, были, но спорщики никогда не унижали друг друга и решение никогда не принималось по чьему-то произволу. Как говорил Келлхус, "когда тиран - Истина, честным нечего бояться". Самые жесткие вопросы задавал Пройас, а старый Готьелк сдерживался, подавляя вспышки гнева и ограничиваясь разочарованными вздохами. Чинджоза лишь крутил в пальцах палочку для счета. Выдвигались и опровергались доводы, рассматривались альтернативы, и словно по волшебству сам собой открывался наилучший путь.
Хулвагра получил почетное право возглавить передовые войска, поскольку считалось, что его туньеры лучше всего сумеют отразить нападение фаним. Чинджоза с его айнонами и Пройас с конрийцами должны были составить основной эшелон Священного воинства. Они пойдут прямо на Шайме, по пути собирая припасы и материалы для осады. Готиан и шрайские рыцари сопроводят их в качестве личной охраны Воина-Пророка и его Священной свиты. Граф Готьелк и его тидонцы получили приказ в то же время обложить Каргиддо, киранейскую крепость, прикрывавшую юго-западные подходы к границам Амотеу и Ксераша.
Никто - даже сам Келлхус - не знал, что затевают язычники. Во всех донесениях, особенно передаваемых Багряными Шпилями через Чинджозу, утверждалось, что кишаурим не оставят Шайме. Это означало, что Фанайял либо попытается не дать Священному воинству войти в Амотеу, либо отступит в Святой город. В любом случае он будет драться. На волоске висело само существование кишаурим, а значит, и Киана. Несомненно, Фанайял уже собирает силы, чтобы опрокинуть их. Пройас призывал к осторожности, но Воин-Пророк был непреклонен. Священное воинство должно вступить в бой без промедления.
- Нас становится меньше, - говорил он, - а их силы растут.
Несколько раз Ахкеймион осмеливался глянуть на сидевшую подле супруга Эсменет. К ней поминутно подходили какие-то чиновники, опускались на колени, задавали вопросы или подносили бумаги. Однако ее внимание было поглощено тем, о чем спорили внизу, в зале. Ахкеймион рассматривал группу наскенти в белых одеждах, расположившихся рядом с Воином-Пророком. Среди них выделялись Верджау и Гайямакри. Появилось странное чувство, что Священное воинство - не более чем кочевое вторжение, а сейчас происходит шумный сход его вождей, зачем-то сбившихся в имперском дворце. Это не совет Великих и Меньших Имен. Это лишь совещание Келлхуса и его военачальников, не более. Все они… перегруппированы. И, как в бенджуке, правила, определяющие их поведение, полностью изменены. Даже те, которые предписывают Ахкеймиону оставаться неподвижным, в качестве визиря пророка…
Это слишком абсурдная мысль.
Солнце уже висело низко над влажной землей, когда Келлхус заканчивал совет. С гудящей от жары головой Ахкеймион пережидал обязательные молитвы и взаимные поздравления. Солнце и бездействие так влияли на него, что он готов был заплакать. Он почти пожелал, чтобы та привидевшаяся ему зловещая птица действительно предвещала нападение Консульта. Что угодно, только не это… лицедейство.
Затем, словно все пришли к согласию, совет завершился. Каменные провалы руин гудели от приветственных криков и разговоров. Ахкеймион потер затекшую шею, поднялся по ступеням на возвышение и бесцеремонно уселся там. Его спину щекотал взгляд Эсменет, но айнритийские вельможи уже поднимались на возвышение, чтобы поклониться ей. Ахкеймион чувствовал себя слишком усталым. Он стер с лица пот шафрановым рукавом.
Кто-то коснулся его, словно хотел схватить за плечо, но передумал. Ахкеймион обернулся и увидел Пройаса. Темный от загара, в шелковом халате, тот мог бы сойти за кианского принца.
- Акка, - просто произнес он.
- Пройас.
Повисло неловкое молчание.
- Я подумал, что должен сказать тебе, - начал Пройас, явно смущенный. - Тебе надо повидаться с Ксином.
- Это он тебя прислал?
Принц покачал головой. Он выглядел странно: отросшая борода была заплетена в косички, от чего он казался много старше своих лет.
- Он спрашивает о тебе, - запинаясь, выговорил Пройас - Тебе надо пойти…
- Я не могу, - ответил Ахкеймион резче, чем хотел. - Я - единственный щит между Келлхусом и Консультом. Я не могу покинуть пророка.
Глаза Пройаса гневно сузились, но Ахкеймион не мог отделаться от мысли, что внутри принца что-то надломилось. Что касается Ксинема, то он перестал искать искупления. Он больше не делал различий между бедствиями. Он вынесет все, если надо.
- Раньше ты мог его покинуть, - ровно сказал Пройас.
- Только по его просьбе и вопреки моим возражениям. Откуда появилось это внезапное желание - наказать? Теперь, когда принц о чем-то попросил, Ахкеймиону захотелось, чтобы Пройас увидел отражение своего же жестокого пренебрежения и так отомстить ему за собственные грехи. Даже сейчас, после всех уроков Келлхуса, Ахкеймион не забыл старые счеты. "Почему я всегда так поступаю?"
Пройас моргнул, поджал губы и процедил сквозь зубы:
- Ты должен пойти к Ксинему, - на сей раз даже не пытаясь скрывать злость.
Он ушел не попрощавшись.