Прошлое имеет вес. Юношу поток событий несет по воле волн, как мусор, но старик - камень. Пословицы и притчи говорят о воздержанности и ограничениях старости, но более всего на пожилого человека действует скука. Она делает его невосприимчивым к давлению событий. Секрет твердости стариков - повторение, а не озарение. Как можно поколебать душу, видевшую все превращения мира?
- Не можешь, - хихикала тварь, - неужели? Посмотри на эту обольстительную оболочку… эти губы, эти глаза, эту промежность. Я есть то, что ты любишь…
Это создание многому выучилось у скюльвенда. Нелогичные выводы. Внезапные вопросы. Тварь действовала, подчиняясь капризу, как Найюр…
Келлхус все понял.
- В конце концов, - сказала она, - какой же мужчина убьет свою жену?
Он обнажил меч Эншойю, вонзил его между белыми плитками пола.
- Дунианин, - ответил он.
Тварь остановилась прямо перед мечом. Так близко, что острие клинка оказалось между пальцев ее правой ноги. Она посмотрела на него с древней яростью.
- Я Ауранг. Тиран! Сын пустоты, которую вы зовете Небом… Я инхорой, насильник тысяч! Я тот, кто обрушит этот мир. Ну, бей, Анасуримбор!
Эта душа змеилась в веках мира, бросала одного любовника за другим, ликовала от вида вырождения, изливала семя на бесчисленных мертвецов. Нелюди Ишриола. Норсирайцы Трайсе и Сауглиша. Вечная война, отвращающая вечное проклятие…
Раса с сотнями имен, подчинявшаяся капризам своих чресл. Они отказались от любого сочувствия и жалости, чтобы сильнее насладиться неумолкавшим хором своих похотливых желаний. Вечно скитались по миру, желая сделать его своим стонущим от вожделения гаремом.
Это форма жизни столь древняя, что только он, Анасуримбор Келлхус, стал для нее неожиданностью. Дунианин был для нее в новинку.
Кто же эти люди - Анасуримборы, - насмехавшиеся даже над тенью Голготтерата? Способные видеть сквозь кожу? Имеющие силы, чтобы разрушить древнюю веру? Поработившие Священное воинство своими словами и взглядами?
Кто носит имя их древнего врага?
И Келлхус понял, что есть только один вопрос: кто такие дуниане?
"Они боятся нас, отец".
- Бей! - крикнула Эсменет, закинув руки назад и подавшись грудью вперед.
И он ударил - но ладонью. Эсменет опрокинулась, покатилась по плиткам.
- He-бог, - сказал он, наступая, - говорит со мной в моих снах.
- Я, - ответила Эсменет, выплевывая кровь и поднимаясь с пола, - не верю тебе.
Келлхус схватил ее за черные кудри и рывком поднял на ноги. Он прошипел ей на ухо:
- Он говорит, что ты подвел его на равнине Менгедда!
- Ложь! Ложь!
- Он идет, Ауранг. Он идет за этим миром… За тобой!
- Ударь меня еще, - прошептала тварь. - Пожалуйста… Он швырнул ее на пол. Она извивалась у его ног и выпячивала промежность так, словно грозила пальцем.
- Трахни меня, - шептала она. - Трахни меня!
Но обольстительное очарование исчезло, отраженное защитой. Келлхус оставался непоколебим.
- Твои тайны раскрыты, - провозгласил он. - Твои агенты рассеяны, твои замыслы опрокинуты… ты побежден, Ауранг!
Пауза. Круговерть вероятностей.
- Ты лишь помеха… - говорил Келлхус.
Эсменет сама сказала ему: они сделают все, чтобы не дать тебе Гнозис.
Ее глаза полыхнули белым, и на мгновение она показалась хитрым нильнамешским демоном. Странный неестественный смех сочился сквозь заросший сад, извивался, как змея.
- Ахкеймион, - прошептал Келлхус.
- Он уже мертв, - ухмыльнулась тварь.
Она поболтала головой, как кукла, затем осела на холодный пол.
Глухой каменный звук был почти заглушён разноголосым хором в саду, за окнами с железными решетками.
Мраморная плита переползла через порог развалин, в нансурские времена бывших родовой усыпальницей. Словно по собственной воле, она встала на ребро, затем отодвинулась в сторону, и в ней открылась черная щель, куда с трудом вошел бы тидонский щит. Оттуда появилась нога, один за другим с хрустом выпрямились пальцы. Вытянулось колено, потом бедро. Возникла вторая нога, затем рука, и все три конечности выгнулись вокруг щели, как лапки изуродованного паука.
Затем медленно, неспешно поднялась вся женская фигура, словно рисунок сошел со страниц книги.
Фанашила.
Она танцующим шагом скользнула по бледному полу и столкнулась с близорукой Опсарой, которая возвращалась в детскую из уборной. Сломала ей шею, затем остановилась и перевела дух, чтобы утихло возбуждение. Пошла дальше и в тени превратилась в Эсменет. Она прижалась щекой к двери в его комнату - двери из красного дерева, окованной бронзой. Но ничего не услышала, кроме глубокого дыхания жертвы. В воздухе смешивались остаточные миазмы: запах чеснока из кухни, гнилых зубов, вонь от подмышек и задов…
Сажа, мирра и сандал.
Тварь достала из кармана льняной сорочки хору на кожаном шнурке и умело повесила ее на шею. Она толкнула дверь, сильно нажав на ручку, чтобы не заскрипели несмазанные петли. Тварь надеялась застать его спящим, но защита, конечно, пробудит его.
Тварь застыла в темном дверном проеме, ее фальшивое лицо распухло от слез. Лунный свет лежал у ее ног продолговатыми бледными пятнами. Ахкеймион сидел на кровати, встревоженный и бледный. Он всматривался в темноту, но оборотень хорошо видел его: ошеломленный взгляд, нахмуренный лоб, борода с проседью.
От него просто смердело ужасом.
- Эсми? - прошептал он. - Эсми? Это ты? Ссутулившись, она выпростала руки и плечи из сорочки так, чтобы одежда сползла до пояса. И услышала, как Ахкеймион ахнул, увидев ее грудь.
- Эсми! Что ты делаешь?
- Ты нужен мне, Акка…
- У тебя на шее хора… я думал, их запретили носить…
- Келлхус попросил меня надеть ее.
- Пожалуйста… сними ее.
Подняв руки, она развязала шнурок, и хора со звоном упала на пол. Оборотень вступил в бледный резной квадрат света, обрисовавший контуры подмененного тела. Тварь знала, что оно прекрасно.
- Акка, - прошептала она. - Люби меня, Акка…
- Нет… Это неправильно! Он узнает, Эсми. Он узнает!
- Он уже знает, - сказала она, приближаясь к изголовью постели.
Она чувствовала запах его бьющегося сердца, обещание горячей крови. Какой же в нем страх!
- Прошу тебя, - прошептала она, скользя грудью по его коленям и бедрам.
Его лицо так близко светилось над ней в темноте.
Удар был верен. Клинок прошел сквозь шелковые простыни, пробил грудину, сердце и позвоночник. Но даже и тогда тварь сумела дотянуться до его глотки. И когда тьма, кружась, обрушилась на нее, она увидела сквозь обманчивый туман капитана Хеорсу, содрогавшегося в предсмертных конвульсиях. Дунианин перехитрил их.
"Ловушка внутри ловушки, - отстраненно подумала тварь, называвшая себя Эсменет. - Как прекрасно…"
Так сказала она себе в глубине того, что считалось ее смертной душой.
"Ахкеймион…"
Лампа упала на грязный пол, покатилась по грудам костей. Сесватху кто-то схватил и швырнул во тьму. Он ударился затылком обо что-то твердое. Мир померк, а потом он увидел безумное лицо своего ученика.
- Где она? - кричал Нау-Кайюти. - Где?
А он думал только о том, что его голос колоколом звучит в нечеловеческих безднах, разносится и проникает повсюду, обрекая их на гибель. Ведь вокруг - лабиринты Голготтерата. Голготтерат!
"Ахкеймион! Это Ксин…"
- Ты солгал!
- Нет! - крикнул Ахкеймион, закрывая руками глаза от света, - Послушай! Послушай же!
Но перед ним стоял Пройас с измученным и до тупизны растерянным лицом.
- Прости, старый наставник, - сказал принц, - но Ксин просил… Он зовет тебя.
Плохо понимая, что делает, Ахкеймион отбросил покрывало и спрыгнул с кровати. На мгновение он утратил равновесие - в отличие от Инку-Холойнас холщовые стены шатра принца были натянуты под прямым углом к земле. Пройас поддержал его, и они обменялись мрачными взглядами. Маршал Аттремпа долго защищал ту черту, где сомнения одного сражались с уверенностью другого. Возможность остаться без него внушала ужас. Но это правильно, это испытание.
Ахкеймион понял, что они всегда были очень близки, но смотрели в разные стороны. Неожиданно он схватил руку молодого человека. Не слишком горячая, она казалась невероятно живой.
- Я не хотел разочаровывать тебя, - прошептал Пройас. Ахкеймион сглотнул комок в горле.
Только когда что-то в жизни рушится, его значение становится ясным.
Келлхус обнимал Эсменет, бившуюся на постели.
- Я же люблю тебя! - кричала она. - Люблю!
Крики в коридорах еще не стихли. Келлхус знал, что Сотня Столпов сейчас прочесывает все вокруг, выискивая инхоройского агента. Но они ничего не найдут. За исключением смерти капитана Хеорсы, все вышло так, как он ожидал. Ауранг хотел лишить его Гнозиса, но не жизни. Ничего не зная о дунианах, Консульт попал в парадоксальную ловушку: чем сильнее они хотели убить Келлхуса, тем больше им надо было изучить его. И найти его отца.
Потому их целью являлся Ахкеймион, а не Келлхус.
Келлхус не мог решить, помнит ли Эсменет о своей одержимости. Как только ее глаза открылись, он понял: не только помнит, но чувствует себя так, словно сама произносила все сказанные тварью слова. Множество тяжких слов.
- Я же люблю тебя! - плакала она.
- Да, - отвечал он голосом более глубоким и объемным, чем она могла услышать.
Дрожащие губы. Глаза, где вспыхивает то ужас, то раскаяние. Неровное дыхание.
- Но ты сказал!.. Ты сам сказал!..
- Только то, - солгал он, - что им нужно было услышать. Ничего более.
- Ты должен верить мне!
- Я верю, Эсми… Я правда верю тебе.
Она схватилась за голову, ногтями расцарапала себе щеки.
- Вечная шлюха! Почему я должна оставаться шлюхой? Он смотрел внутрь нее, сквозь ее обезумевшее сердце, и видел побои, оскорбления и предательства. Он проникал глубже, в мир смрадной похоти, выкованной молотом привычки, подкрепленной преданиями, измеренной древним наследием чувства и веры. Ее естество было ее проклятием, хотя и делало ее тем, что она есть. Аморальность и благословение - обещание их живет между ног у каждой женщины. Сильные сыновья и судорожный спазм. Если то, что мужчины зовут истиной, находится в плену их желаний, как же им не делать рабынь из женщин? Их прячут, словно клад. Наслаждаются ими как фруктами. Выбрасывают как шелуху.
Не потому ли он использовал Эсменет? Из-за того, что ее лоно обещало ему сыновей. Дунианских сыновей.
Ее глаза блестели в темноте, как серебряные ложки. Она едва сдерживала слезы. Он смотрел в них и видел то, что никогда не сможет исцелить…
- Обними меня, - прошептала она. - Пожалуйста, обними.
Как и многие другие, она расплачивалась за него. И это только начало…
Ахкеймиона всегда удивляло то, что в момент события он почти ничего не чувствует. Только потом, и эти чувства никогда не казались… уместными.
Когда педериск (так называли адептов Завета, занятых поиском Немногих среди детей Нрона) пришел в их хижину в Атьерсе, намереваясь забрать Ахкеймиона, мальчика "с большими способностями", отец сначала отказал ему. Не из любви к сыну, как потом понял Ахкеймион, но по причинам куда более прагматичным и принципиальным. Ахкеймион показал себя весьма способным к морской науке - его не требовалось так часто наказывать, как остальных детей. И, что еще важнее, Ахкеймион точно был его сыном в отличие от других.
Педериск, худощавый человек с лицом жестким и обветренным, как у моряка, не удивился и не был впечатлен пьяным упрямством отца мальчика. Ахкеймион запомнил навсегда, как его аромат - розовая вода и жасмин - наполнил их вонючую комнату. Отец рассвирепел, и охранники адепта со скучающим видом принялись избивать его. Мать завопила, братья и сестры заверещали. Но на самого Ахкеймиона снизошел странный холод, несокрушимый эгоизм, которым порой отличаются дети и безумцы.
Он злорадствовал.
До того момента Ахкеймион не верил, что отца так легко победить. Для детей строгие родители - это фундамент, они ближе к богам, чем к людям. Как судьи, они стоят за пределами любого осуждения. Унижение отца сделало первый воистину печальный день его жизни днем триумфа. Когда ты видишь, как сломлен тот, кто сам тебя ломал… Может ли это не изменить все твои представления о мире?
- Проклятье! - кричал отец. - Преисподняя пришла за тобой, парень! Преисподняя!
Только потом, трясясь в повозке адепта вдоль берега Моря, Ахкеймион ощутил боль утраты и заплакал, охваченный раскаянием. Поздно. Слишком поздно.
- Я вижу это, Акка… - Голос Ксинема превратился в хрип. - Вижу, куда я иду. Я вижу это сейчас.
- И что же ты видишь? - Он хотел подбодрить друга. Что еще сделаешь для смертельно больного?
- Ничто.
- Глупости. Я сейчас все тебе опишу. Многоглазые Стены. Первый храм. Священные высоты. Я буду твоими глазами, Ксин. Ты увидишь Шайме моими глазами.
Глазами колдуна.
Рабы Пройаса поставили ширмы, чтобы устроить подобие отдельной комнаты для больного маршала Аттремпа. На створках ширм были вышиты играющие фазаны. Их раздвоенные хвосты вплетались в ветки деревьев, на которых они сидели. Помещение освещалось парой фонарей, по настоянию жреца-лекаря обернутых синей тканью. Возможно, Аккеагри цвета выбирал тщательнее, чем своих жертв… В результате получилось что-то неестественное, среднее между костром и лунным светом. Все в комнате - провисшие холщовые потолки, устланный камышом пол, покрывало на постели маршала - приобрело тошнотворный болезненный оттенок.
Ахкеймион опустился на колени у ложа. Он заботливо промокнул лоб друга влажной тряпицей, а потом стер влагу, накопившуюся в глазницах больного. Он сделал это не столько для Ксинема, сколько потому, что она раздражающе блестела во мраке - словно жидкие глаза.
Его снова охватило желание убежать. Самые жуткие и кровожадные из нечестивых духов - те, что служат страшному богу болезни. По словам жреца-лекаря, Ксинемом овладел Пулма, один из самых ужасных демонов Аккеагри.
Легочная лихорадка.
Маршал метался и дрожал. Он изгибался на простынях, как лук, натянутый незримым лучником. Он издавал звуки, которые можно описать фразой - звуки, недостойные мужчины. Ахкеймион обхватил ладонями его заросшие бородой щеки и говорил ему что-то, чего потом не мог вспомнить. Затем Ксинем внезапно обмяк и зарылся в простыни.
Ахкеймион вытер пот с лица.
- Тихо, -шептал он между хриплыми вздохами друга. -Тсс…
- Как же, - просипел маршал, - изменились правила…
- О чем ты?
- Игра… наша…. бенджука.
Ахкеймион по-прежнему не понимал, о чем речь, но сообразил, что говорить ничего не надо. Переспрашивать больного было бы слишком жестоко.
- Помнишь, как все было? - спросил Ксинем. - Как ты ждал в темноте, пока я советовался с Великими?
- Да… помню.
- А теперь жду я.
Снова Ахкеймион не нашел, что сказать. Словно слова кончились, осталась одна беспомощность и искаженные образы. Даже мысли ощетинились.
- У тебя когда-нибудь получалось? - вдруг спросил маршал.
- Получалось что?
- Выиграть.
- В бенджуку? - Ахкеймион заморгал, натянуто улыбнулся - Против тебя, Ксин, ни разу. Но когда-нибудь…
- Вряд ли.
- Но почему? - Он застыл, боясь услышать ответ.
- Потому что ты слишком стараешься выиграть, - сказал Ксинем. - А когда игра не складывается… - Он закашлялся, разрывая истерзанные легкие.
Ахкеймион нетерпеливо повторил:
- Когда игра не складывается… - Он уже не шутил. "Эгоистичный дурак!"
- Я ничего не вижу, - задыхаясь, проговорил маршал, - Сейен сладчайший! Я ничего не…
Ксинем издал крик и захлебнулся сгустками крови, широко разевая рот. Он метался по постели. Комнату наполнил пряный сладковатый запах внутренностей.
Затем он обмяк. Несколько мгновений Ахкеймион молча смотрел на него. Лишенный глаз, Ксинем видел столько… скрытого.
- Ксин!
Маршал беззвучно разевал рот. У Ахкеймиона в голове промелькнуло безумное воспоминание о рыбе на разделочном столе отца… Рты выпотрошенных рыб открывались и закрывались, как молочай качается на ветру.
- Оставь меня… - выдыхал Ксинем. - Уйди…
- Не время для гордыни, дурачок!
- Не-е-ет, - прошептал маршал Аттремпа. - Это… это только…
И тут все кончилось. Его лицо, мгновение назад бывшее мертвенно-бледным, внезапно пошло пятнами и так же быстро, как тряпка впитывает воду, окрасилось сизым. Прохладный воздух просачивался сквозь холщовые полотна, а тело лежало абсолютно неподвижно. Вши выползли из волос на лоб, поползли по восковому лицу. Ахкеймион смахнул их с тупой брезгливостью человека, отрицающего смерть, действующего ей наперекор.
Он стиснул руку друга, поцеловал его пальцы.
- Утром мы с Пройасом отнесем тебя к реке, - прошептал он. - Вымоем тебя…
Воющая тишина.
Ахкеймиону казалось, что сердце его останавливается в нерешительности, как мальчик, не уверенный, на самом ли деле отец с ним согласился. Губы его сжались, в груди медленно разверзлась пустота - сначала тянущая, а потом засасывающая, требующая воздуха.
С постыдной неохотой он смотрел в темноте на Крийятеса Ксинема - человека, который был ему вместо старшего брата. На мертвое лицо своего единственного друга.
Первая вошь добралась до него, Ахкеймион почувствовал это. Озарение коснулось его, как щекотка.
Он вздохнул, набрал в грудь смрадного воздуха. И его вопль полетел над равниной, чтобы затихнуть недалеко от Шайме.
Он думал, склоняясь над доской и потирая замерзшие руки. Ксинем поддразнивал его, мерзко хихикая.
- Ты всегда такой строгий, когда играешь в бенджуку!
- Это никудышная игра.
- Ты так говоришь, потому что слишком стараешься.
- Нет. Потому что проигрываю.
Он раздраженно передвинул камень, заменявший одну из его серебряных фигурок - украденную рабом, как утверждал Ксинем. Еще один повод для досады. Хотя ценность фигурок определялась только тем, как их использовали, камень каким-то образом ломал его игру, придавая всему оттенок ничтожества.
"Почему камень достался именно мне?"
Ахкеймион в ту ночь не уснул.
Пришел воин из Сотни Столпов и вызвал его вместе с Пройасом на виллу в центре лагеря. Похоже, произошло покушение на жизнь Келлхуса. Ахкеймион сразу отказался. Он набросился на Пройаса, согласившегося пойти, с такими резкими и кощунственными словами, что ожидавший стражник выхватил меч. Ахкеймион выскочил из палатки, прежде чем Пройас успел ответить.
Он бродил по темному лагерю Священного воинства и думал о том, как болят его ноги, и о том, что Небесный Гвоздь всегда неподвижен, и о том, что Люди Бивня спят сейчас в кианских шатрах, а все различия между ними сметены, как мусор, на долгом пути к спасению. Он думал обо всем, кроме того, что еще глубже вогнало бы в его душу клин безумия.
Когда на востоке над незримым Шайме забрезжил рассвет, он вернулся на укрепленную виллу. Взобрался по склону, вошел в ворота, и стража его не окликнула. Ахкеймион брел по заросшему саду, не обращая внимания на рвущие одежду сучки и шипы, на жгучую крапиву. Он остановился у веранды, примыкавшей к главным покоям, где его жена совокуплялась с человеком, которому он поклонялся.
Ахкеймион ждал Воина-Пророка.