Его пробуждение сопровождалось ощущением покоя, неподвижности и внимания. Первые несколько дней все вокруг кружилось, словно его привязали к огромному колесу, самая малая часть которого касалась поверхности горячих околоплодных вод. Он метался на тюфяке в темной комнате, куда приходили женщина и ее дочь. Они приносили воду, а иногда и рыбу, растертую в согревающую желудок кашицу. А еще его преследовали кошмары, сливавшиеся в мучительный тягучий поток страданий и потерь. Конец древнего мира - конец без конца, рана на ране, неутихающий вопль.
Он метался в горячке, как уже было давным-давно. Он хорошо это помнил.
Когда лихорадка отпустила, он обнаружил, что лежит в одиночестве и смотрит на крышу, крытую пальмовыми ветками. С балок - точнее, простых жердей - свисали пучки весенних трав. На стене висели старые сети. На столе лежала высушенная, как подметка, рыба, и пахло рыбьими внутренностями, как после разделки улова. Сквозь шум прибоя было слышно, как скрипят на ветру стены хижины. Дрожали веревки на сквозняке. Сквозняк на мгновение поднимал в воздух пыль из угла…
"Дом, - подумал он. - Я вернулся домой". И впервые уснул по-настоящему.
Ошеломленный, он стоял в колеснице верховного короля Киранеи.
Много лет над горизонтом висело необъяснимое ощущение рока - ужас, не имеющий формы, только направление. Все люди чувствовали его. И все люди знали, что именно из-за этого необъяснимого ужаса их сыновья рождаются мертвыми, что оно разорвало великий круг душ.
Теперь наконец они увидели его. Кость, вставшая поперек горла Творения.
Башраги стучали по земле огромными молотами, шранки бесновались. Они потоком лились на равнины, прыгали в своих доспехах из дубленой человечьей кожи, верещали, как обезьяны, бросаясь на стену, возведенную киранейцами на руинах Менгедды. А за ними поднимался вихрь. Огромный смерч, неудержимый и безразличный, засасывал серую землю в черное небо. Он ревел все ближе, готовый втянуть в себя последних людей.
Он пришел, чтобы замкнуть мир.
Грозовые облака крепче стиснули солнце, все утонуло во мраке и грохоте. Шранки стискивали свои гениталии и падали на колени, не обращая внимания на удары человеческих мечей. И Сесватха услышал миллионоголосый рев Цурамаха, He-бога, в криках его порождений.
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
- Что, - спросил Анаксофус, - ты видишь?
Сесватха, разинув рот, смотрел на верховного короля. Своим собственным голосом, со своими интонациями Анаксофус говорил те же слова, что и Не-бог.
- Государь мой… - Ахкеймион не знал, что ответить.
На равнинах кипела битва. Смерч высотой от горизонта до самых небес приближался. He-бог шел к ним. Он был столь огромен, что руины Менгедды рядом с ним стали каменной пылью, а люди - как пылинки.
Я ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ!
- Я должен знать, что ты видишь.
Накрашенные глаза, честные и настойчивые, пристально смотрели на него, словно требовали дара, значение которого еще не определено.
- Анаксофус! - крикнул Сесватха, перекрывая шум битвы. - Копье! Ты должен взять Копье!
"Это не то, что должно случиться…"
Хор голосов. Люди вокруг них согнулись под порывами ветра, призывая своих богов. Песок бил по бронзовым доспехам. Не-бог приближался, вставал во весь свой невероятный рост, превышающий возможности взгляда. Он вывернул иерархию движущегося и неподвижного, и теперь казалось, будто смерч неподвижен, а весь мир вращается вокруг него.
СКАЖИ МНЕ.
- Скажи мне…
- Во имя всего святого, Анаксофус! Бери Копье! "Нет… этого не может быть…"
He-бог шел по равнине Менгедда, сметая легионы шранков, отшвыривая их от своих грохочущих подошв, как кукол из ничтожной плоти. И в его сердце Сесватха разглядел отблеск щита, подобного черному драгоценному камню… Он повернулся к верховному королю Киранеи.
ЧТО Я ЕСТЬ?
- Что я есть? - нахмурилось смуглое царственное лицо. Умащенные маслом косы змеями разметались по плечам. Последний свет мерцал на бронзовых львах его панциря.
- Мир, Анаксофус! Весь мир! "Все идет не так!"
Смерч встал над ними громадным столпом ярости. Чтобы увидеть его вершину, пришлось бы встать на колени и запрокинуть голову. Вокруг него выли и закручивались ветра. Лошади дико ржали и метались. Колесница шаталась под ногами. Все покрыла охряная тень. Резкие порывы ветра бросались на них как волны прибоя, бездонные и всеобъемлющие. Песок сдирал кожу с костяшек пальцев, царапал скулы.
He-бог приближался.
"Слишком поздно…"
Странно, что страсти угасают перед тем, как уходит жизнь.
Визжали лошади. Колесница качалась.
СКАЖИ МНЕ, АКХЕЙ…
Он закричал и сел на постели.
Женщина, стоявшая у дверей, уронила таз и бросилась к нему. Ахкеймион инстинктивно схватил ее за руки, как муж - перепуганную жену. Она попыталась вырваться, но он вцепился сильнее и попытался встать. Ноги его не слушались. Женщина закричала, но Ахкеймион не отпускал. Пальцы сжимали ее ладони, наверное причиняя боль, но он не мог отпустить ее!
Распахнулась дверь. В комнату ворвался мужчина с поднятыми кулаками.
Потом Ахкеймион не мог вспомнить самого удара. Он уже пытался встать, а мужчина тащил прочь оттуда свою жену. Щеку саднило. Человек что-то кричал на непонятном языке, дико жестикулировал, а женщина, похоже, о чем-то умоляла, цепляясь за его левую руку, но мужчина только отмахивался.
Ахкеймион поднялся, совершенно обнаженный, и почувствовал, что его правая нога не в порядке. Он схватил с тюфяка грубое полотенце и завернулся в него. Затем, ошеломленный, обогнул мужчину и его жену, добрался до двери, вышел на солнце и пошатнулся, ощутив под ногами горячий песок. Прикрыл глаза ладонью от яркого солнца, увидел берег и вздымающиеся морские волны. Заметил девочку с веснушками, съежившуюся у задней стены. Затем разглядел вдалеке и других людей - там, где черные скалы вырастали из белого песка. Люди вытаскивали лодки из перламутровой морской пены.
Ахкеймион обернулся и, как только мог, быстро побежал по берегу.
"Пожалуйста, не убивайте меня!" - хотел он закричать, хотя и понимал, что так может погубить их всех.
Он направился на восток, к Шайме. Как будто других дорог он не знал.
Утреннее солнце словно убегало от той стороны света, куда направлялся Ахкеймион, словно боялось его. Пока песок был плотным и ровным, он шел вдоль берега и наслаждался теплым плеском волн у ног. Красношеие чайки неподвижно висели в пустом небе. Все двигалось одновременно и быстрее, и медленнее, как бывает на краю Великого моря. Широкая водная гладь мощно вздымалась на неподвижном горизонте, отблески солнца бежали по тихо дышащей поверхности вод, и ветхая жизнь трепетала на вечном ветру.
Он останавливался четыре раза. Один раз, чтобы сделать себе посох из выбеленного морем куска дерева. Второй - чтобы подпоясать обрывком гнилой веревки свою простыню, из которой сделал одеяние, которое нансурцы называют "хламидой отшельника". Третий раз он остановился, чтобы осмотреть свою ногу, рассеченную на икре и щиколотке. Он не знал, где получил эту рану, но точно помнил, что выпевал себе защиту кожи за мгновение до того, как демон провал его оборону. Возможно, не успел допеть до конца.
В четвертый раз Ахкеймион остановился перед сваями волнолома, заставившими его свернуть от берега. Он набрел на пруд из приливных вод, укрытый от ветра так, что поверхность его была зеркально ровной. Ахкеймион опустился на колени на берегу этого пруда, чтобы посмотреть на свое отражение, и увидел у себя на лбу Две Сабли, нарисованные сажей. Наверное, это сделали те, кто за ним ухаживал. Охранный знак, благословение или молитва.
Ему не хотелось их стирать, поэтому он лишь омыл свою спутанную бороду.
Когда вода успокоилась, он снова вгляделся в зеркало пруда. Темные запавшие глаза, заросшие бородой щеки, пять белых прядей. Он коснулся отражения пальцем, посмотрел, как оно искривляется и дрожит на чистой глади вод. Может ли человек чувствовать так глубоко?
Он зашагал прочь от берега, тщательно выбирая дорогу по пастбищам, обходя заросли чертополоха. Хотя ветер не стих - тени метались вдали от его порывов, - Ахкеймиону казалось, что потоки воздуха огибают его, как всегда, когда человек удаляется от берега. Свежая зелень благоухала, насекомые летали туда-сюда бессмысленно и целеустремленно. Он спугнул дрозда и чуть не вскрикнул, когда птица взлетела из-под самых его ног.
Земля впереди поднималась холмами. Ахкеймион вышел на широкий участок утоптанной почвы - тут прошли всадники, сотни всадников. Его цель уже близко.
Он перевалил через вершину холма, где под солнцем лежали развалины мавзолеев древних амотейских царей. Запекшаяся, как стекло, земля ранила босые ноги.
Он пересек разоренную долину, где был лагерь Священного воинства.
Он прошел по полям битвы, мимо разрушенного акведука, где гниющая желтая трава указывала на трупы людей и лошадей.
Он перебрался через руины ворот Процессий, мимо обрушенного участка стены, где на него глянул зрачок, выложенный черной плиткой по белому.
Он прокладывал путь по выжженным улицам и остановился посмотреть на Багряного адепта - тот торчал из развалин соляной статуей, застыв в последнем движении.
Он взобрался по огромной лестнице, вырезанной в склоне Ютерума, хотя не остановился ни у одного святого для паломников места.
Он не увидел никого, пока не добрался до западных ворот Хетеринской стены, Там стояли на страже два смутно знакомых конрийца. Они вскричали:
- Да сияет истина! - и пали на колени, ожидая благословения.
Он плюнул на них.
Приближаясь к Первому храму, он смотрел на дымящиеся развалины Ктесарата, великого храма кишаурим. Они ничего не значили для него.
Первый храм возвышался совсем рядом. Его круглый фасад светился белым над тысячами айнрити, собравшимися перед святилищем. Солнечные лучи струились вниз. Тени были резкими. Небо ясное и безоблачное. Его бирюзовую чашу метил лишь Гвоздь Небес, сверкавший в его глубине, как давно потерянная драгоценность.
Тяжело опираясь на посох, Ахкеймион преодолел последний пролет. Все без исключения Люди Бивня расступались перед ним.
Он был важнее их, гораздо важнее. Он стоял в самом центре мира - наставник Воина-Пророка. Он прошел сквозь айнрити, не обращая внимания на их мольбы. Наконец он остановился на самой верхней площадке и посмотрел на собравшихся сверху вниз. И расхохотался.
Повернувшись к ним спиной, он похромал в просторную тень, прошел под табличками с благословениями, что висели под притолокой.
"Как это не похоже, - подумал он, - на храмовый сумрак Сумны, где все ярко размалевано".
Мрамор нежил его кровоточащие ноги.
Люди падали на колени, когда он проходил сквозь внешнее кольцо колонн. Проталкиваясь через толпу, он подумал о странной… пустоте, открывшейся в нем. Он ходил, он дышал - значит, сердце в его груди еще билось. Но самого пульса он не ощущал. Он подумал о черве, который скоро выползет из его волос.
Затем Ахкеймион услышал суровые слова, заставляющие людские сердца трепетать от благоговения. Он узнал голос Майтанета, Святого шрайи Тысячи Храмов. Он почти видел его среди леса круглых колонн.
- Встань же, Анасуримбор Келлхус, ибо вся власть ныне лежит на твоих плечах…
Мгновение тишины, прерываемой тихими всхлипываниями.
- Воззрите же - вот Воин-Пророк! - провозгласил незримый шрайя. - Воззрите же - вот верховный король Куниюрии! Воззрите же - вот аспект-император Трех Морей!
Слова поразили Ахкеймиона, как удар отца. Люди Бивня вскакивали на ноги, кричали восторженно и льстиво; он припал к одной из белых колонн, щекой ощущая холод ее резьбы.
Что же за пустота так сосет внутри? Что за тоска, от которой хочется плакать?
" Он заставляет нас любить себя! Он заставляет нас любить!"
Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что теперь заговорил сам Келлхус. Ахкеймиона влекло вперед, непреодолимо и неизбежно. Наряженные в шелковые одежды своих врагов, таны и рыцари расступались пред ним, как перед прокаженным.
- Со мной, - говорил Келлхус, - все переписано заново. Ваши книги, ваши притчи, ваши молитвы - все, что было вам привычно, теперь станет просто детской забавой. Слишком долго Истина спала в низких сердцах людей. То, что вы зовете традицией, есть лишь уловка, плод вашей суетности или похоти, ваших страхов и ненависти. Со мной души очистятся. Со мной мир возродится! Год первый.
Ахкеймион продолжал хромать вперед. При каждом шаге посох в руке гудел и ранил его. Сломанный… как и все в этом жалком мире.
- Старый мир мертв! - крикнул он. - Ты это хочешь сказать, пророк?
Изумленные восклицания и шорох шелка в наступившей тишине.
Люди окончательно расступились, скорее изумленные, чем возмущенные. И наконец Ахкеймион увидел… Он зажмурился, стараясь отделить знакомое от внешнего блеска.
Священный двор аспект-императора.
Он увидел Майтанета в его золотых одеяниях. Увидел Пройаса, Саубона и остальных выживших предводителей Священного воинства. Увидел новую знать, не столь многочисленную, но более блистательную, чем старая. Увидел первородных и других новых высших чиновников во всем блеске их фальшивого положения. Он увидел Наутцеру и весь Кворум, сверкавший ало-золотыми церемониальными одеяниями Завета. Увидел даже Ийока, прозрачно-бледного, как стекло, в магистерском облачении Элеазара.
Он увидел Эсменет - ее раскрытый рот, ее накрашенные глаза, сверкающие слезами… Новая нильнамешская императрица. Ахкеймион не видел Серве. Не видел Найюра или Конфаса. И Ксинема тоже не было.
Но он увидел Келлхуса, восседавшего, как лев, перед огромным бело-золотым полотнищем Кругораспятия. Его рассыпанные по плечам волосы сверкали, светлая бородка была расчесана. Ахкеймион видел, что он плетет сети будущего, как и говорил скюльвенд. Что он изучает, анализирует, расставляет по местам, проникает…
Он видел дунианина.
Келлхус кивнул ему дружелюбно и озадаченно.
- Я не говорю, а утверждаю, Акка. Старый мир мертв. Опираясь на посох, Ахкеймион оглядел собравшихся.
- Значит, ты говоришь, - без упора или злобы сказал он, - об Армагеддоне.
- Все не так просто. Ты ведь понимаешь… - Голос Келлхуса, выражение лица - все излучало снисходительное добродушие. Он поднял руку и указал на место справа от себя. - Подойди же. Займи свое место около меня.
И тут Эсменет закричала и бросилась с возвышения к Ахкеймиону, но споткнулась, упала и заплакала. Прижав ладони к полу, она подняла к нему безнадежно умоляющее лицо.
- Нет, - ответил Ахкеймион Келлхусу, - Я вернулся за женой. Больше мне ничего не надо.
Мгновение сокрушительной абсолютной тишины.
- Это кощунство! - вскричал Наутцера. - Ты сделаешь так, как он велит!
Ахкеймион услышал великого старого чародея, но не стал слушать. Уже много лет, как он перестал понимать своих братьев по школе. Он протянул руку.
- Эсми?
Он увидел, как она встает, увидел ее округлившийся живот. Она показывала… Как же он не замечал этого прежде? Келлхус просто… наблюдал.
- Ты адепт Завета, - прохрипел Наутцера с огромной злобой - Адепт Завета!
- Эсми, - произнес Ахкеймион, глядя только на нее и протягивая ей руку. - Прошу тебя…
Одна-единственная вещь в мире имела значение для него.
- Акка, - всхлипнула Эсменет. Она огляделась по сторонам, и восторженные взгляды со всех сторон словно затопили ее. - Я мать… мать…
Значит, пустоту не закрыть. Ахкеймион кивнул и вытер последние слезы. Больше никогда он не прольет ни единой слезинки. Отныне у него нет сердца. Он станет совершенным человеком.
Она подошла к нему - со страстью в глазах, но также с опаской и страхом. Она схватила его руку, ту, что не держалась за посох.
- Мир, Акка! Неужели ты не видишь? Весь мир лежит на весах!
"Как я умру в следующий раз?"
С жестокостью, наполнившей его восторгом и ужасом, он схватил Эсменет за левое запястье, резко вывернул его и отогнул так, чтобы она могла увидеть синюю татуировку на внутренней стороне своей руки. Затем отшвырнул ее прочь.
Толпа яростно заревела.
- Нет! - взвизгнула с пола Эсменет. - Оставьте его! Не трогайте его! Вы не знаете его! Вы его не…
- Я отрекаюсь! - вскричал Ахкеймион, обводя уничтожающим взглядом толпу. - Я отрекаюсь от звания святого наставника и визиря при дворе Анасуримбора Келлхуса!
Он глянул на Наутцеру, безразличный к тому, насмехается над ним старик или нет.
- Я отрекаюсь от моей школы! - продолжал Ахкеймион. - Ибо она есть сборище лицемеров и убийц!
- Тогда ты обрек себя на смерть! - вскричал Наутцера. - Нет колдовства вне школ! Нет…
- Я отрекаюсь от моего пророка!
Потрясенные восклицания и шепот наполнили галереи Первого храма. Ахкеймион подождал, пока шум уляжется, целую вечность немигающим взглядом глядя на потусторонний облик Анасуримбора Келлхуса. Своего последнего ученика.
Они не обменялись ни единым словом.
Ахкеймион нашел взглядом Пройаса, казавшегося таким… старым со своей квадратной бородой. В его красивых карих глазах светилась мольба, обещание вернуться.
Слишком поздно.
- И отрекаюсь… - Он запнулся, борясь с нахлынувшими чувствами. - Отрекаюсь от моей жены.
- Не-е-ет, - застонала она. - Прошу-у тебя, Акка!..
- Отрекаюсь от изменницы, - продолжал он хриплым голосом. - И… и…
С застывшим, как маска, лицом, он повернулся и, не прощаясь, пошел прочь тем же путем, каким явился сюда. Люди Бивня ошеломленно смотрели на него, и ярость горела в их глазах. Но они расступались перед ним. Расступались.
Затем, перекрывая плач Эсменет, раздался голос:
- Ахкеймион!
Келлхус. Ахкеймион не удосужился обернуться, но остановился. Словно само непостижимое будущее навалилось на него, повисло ярмом на шее, уперлось в спину острием копья…
- Когда ты в следующий раз предстанешь предо мной, - сказал аспект-император гулким голосом, звенящим нелюдскими интонациями, - ты опустишься на колени, Друз Ахкеймион.
И чародей похромал прочь по своим кровавым следам.
Примечание автора
ГЛОССАРИЙ
Будучи приверженцами классики, айнритийские ученые обычно употребляли шейские варианты имен, а оригинальную форму оставляли только при отсутствии древних аналогов. Так, например, имя Коифус (которое Касид дважды упоминает в "Кенейских анналах") на самом деле является шейской формой галлишского имени Коюта и потому передается в шейском варианте. Прозвище Хога, с другой стороны, не имеет шейской формы и остается в первоначальном тидонском виде. Киранейские географические названия, такие как Асгилиох, Гиргилиот или Киудея, стали красноречивым исключением.
Подавляющее большинство нижеприведенных имен собственных являются простой шейской (иногда куниюрской) транслитерацией. Они переводятся только в том случае, если их шейская (куниюрская) версия является значимым словом. Например, айнонское "Ратарутар", имеющее шейскую форму "Реторум Ратае", переводится как "Багряные Шпили": по значению слов "ратае" (красный) и "реторум" (башни). Этимология и перевод географических названий можно найти в скобках в начале соответствующих статей. Они представлены в той форме, в какой были известны Друзу Ахкеймиону.