– Вы признаете, что пистолет ваш? – оживился Грищенко.
– Да, признаю. Могу расписаться в этом, если ручку дадите.
– Дам. Позже. Скажите – а откуда к вам попало это оружие?
– Из воинской части. Оно российское. Его сняли с тела убитого солдата или офицера. Мы предпочитаем российское или американское вооружение – оно обычно поновее и в хорошем состоянии. Украинский хлам у нас не котируется. Извините за неполиткорректную прямоту – из песни слов не выбросишь.
Рощин насторожился – слишком как-то легко все идет. Этот хорек хладнокровно колется с первых секунд допроса и при этом нагло ухмыляется. Грищенко, наверное, тоже в недоумении – ему небось всю стратегию дознания это прыщавое чмо поломало.
– Это вы убили военнослужащего?
– Я что, похож на убийцу? Нет, конечно. Это сделала обычная элитная свинка. Спецотряд для захвата шаблонов.
– Свинка? Расскажите о нем подробнее. Это кличка?
– Вы что, всерьез можете поверить, что кто-то по кличке Свинка мог убить вооруженного солдата? Свинок у нас много, и рассказывать я о них не буду. Сами все узнаете. Придет время – придут и свинки.
Грищенко покосился на Рощина, качнул головой, изображая сокрушенный жест. Тот и сам стал подозревать, что с головой у задержанного имеются определенные проблемы, но тем не менее он информацию все же выдавал – грех прекращать допрос. А следователь и не помышлял о прекращении:
– Назовите место, где эта ваша свинка совершила нападение на военнослужащего.
– Откуда мне знать? Слишком много таких мест было – я не могу помнить, что и откуда притащили. Где-то в России.
– Махров, не работайте под дурака. Вы уже достаточно наговорили – говорите уже и дальше. Хуже точно не будет.
– Вам свинки неинтересны? Вам интересно только место, где они прихватили эту железяку? Да вы смешны. Этих железяк у меня миллионы – вот что вам должно быть интересно. И не надо меня обвинять непонятно в чем, я действительно не знаю, что это за место было. Некоторые объекты выбирал я, некоторые – другие наши люди, всего не может помнить никто. Свинки оружие разное уже несколько лет таскают. Танки, бронетранспортеры, переносные зенитные ракетные комплексы, крупнокалиберные пулеметы, а уж разных автоматов-пистолетов не сосчитать. Даже гаубица самоходная была и бронекатер. Мы уже начали испытывать нехватку ресурсов – обычного железа не хватает все это нарабатывать. Приходится возиться с некондиционными рудами из ваших отвалов или вообще телепортами хватать породу простую – пусть в ней даже считаные проценты железа. Наладили доступ к железомарганцевым конкрециям на дне океана, миллионами тонн выдираем торф из сибирских трясин. И все это уже далеко не первый год. И вы всерьез думаете, что при таких масштабах я могу помнить, откуда взялся оригинал вот этого несчастного пистолетика?
– Что значит оригинал? – не удержавшись, встрял Рощин.
– В энциклопедии на букву "О" посмотрите – там все написано достаточно подробно и простенько. В расчете на дебилов. Вы, надеюсь, все поймете.
– Считайте, что посмотрел. И "оригинала пистолета" там не нашел.
– Конечно, не найдете – там такого нет. Вы можете копии делать только текста с бумаги, а я могу копировать все – дайте только шаблон и сырье. Мой ксерокс вашим не чета – ему любой предмет по зубам. Ваши технологии и близко к подобному еще не подобрались. Максимум – могут делать бронзовый макет копируемого предмета. Ни о какой внутренней структуре или полной аналогии не может быть и речи. Вам до такой технологии еще не один век расти.
Грищенко, недовольно покосившись на Рощина, перехватил инициативу в свои руки:
– Так вы признаетесь, что замешаны в многочисленных нападениях на военные объекты с целью хищения вооружения?
– Да, признаюсь. Давайте ручку – все подпишу. Будете гордиться моим корявым автографом. Жаль, что недолго.
– Расскажите об остальных членах вашей группы. Сколько их? Фамилии и адреса.
– Сколько? Всего у нас сейчас около шестидесяти серьезно посвященных и еще человек четыреста, которые не знают всего, вроде тех же операторов "глаз". Есть еще сотни три помощников, используемых почти втемную, – знают лишь о мелочах. Ну и свинок у нас миллионов четыреста.
– Не понял?
– А чего тут непонятного? Шестьдесят человек посвящены почти во все, четыреста помощников и опытных техников, сотни три разного сброда, занимающегося сбором информации, составлением алгоритмов обучения и прочими мелочами, и около четырехсот миллионов свинок. – Последнюю цифру задержанный произнес с огромным удовольствием, явно смакуя. – Я вообще-то хотел довести их число до шестисот шестидесяти шести миллионов – знаковая цифра, библейская, но вряд ли это теперь получится. Есть еще и бонус в виде разных грызунов или огненных шагателей, но мы пока не знаем их боевых возможностей. Может, они окажутся бесполезными… Вы ведь меня не отпустите сейчас, после допроса?
– А сами как думаете?
– Думаю, что нет. Раз так, то до библейского числа мне уже не добраться… Пройдет несколько часов – и свинки потянутся к портальным тупикам. Первым умрет Гриша, если уже не умер, потом… потом умрет человечество… Это будет кардинальная санация планеты. Уничтожение… Свинки тоже потери понесут – без этого не обойтись. Не добраться мне теперь до шестисот шестидесяти шести… Гришу тоже жалко – светлая голова. Без него бы всего этого не было. Но он слишком наивен и много ошибается – оставлять его сейчас нельзя… Не туда его заносит… не туда… Вредно для дела… Да и побаиваюсь я его временами – с ним что-то не то. Со всеми, кто слишком много работал с артефактами, что-то не то… Но с ним особенно. Сильное воздействие на психику, а может, и не только на психику. Мне иногда страшно – я ведь тоже слышу голоса. И вижу знаки… Но я сопротивляюсь этому, а он нет. Он почти безумен! И безумен искусственно!
– Махров! Еще раз повторяю – не стройте из себя дурака. Отвечайте по существу. Фамилии и адреса. И адреса мест, где вы держите похищенное оружие. Если вы начали сотрудничать со следствием, не останавливайтесь – это глупо. Сотрудничество вам зачтется – обещаю.
– Я? Со следствием? Сотрудничаю? Смешно. Да я здесь просто развлекаюсь. Странно, но чувствую себя почти как бог. Я ведь знаю будущее, а вы нет. Завтра я буду на вершине мира, а вы все сгниете. Интересная ситуация. Забавная. Не так ли?
В своем безумии задержанный был неподражаем – Рощин, глядя в его глаза, не замечал ничего, кроме подтверждения истинности каждого слова. Махров действительно верил во все, что говорил. Действительно полный псих. Это даже не последствия аварии – на ровном месте такое вдруг не появляется. Но у этого психа была информация. В его бреде присутствовали крохи истины. Особенно Рощина зацепило упоминание самоходной гаубицы. В российской армии воровали много и охотно, но чтобы утащить такую машину прямо с позиции на полигоне – это был нешуточный скандал. Естественно, следов не осталось. Орудие испарилось. Как испарялось все, до чего добирались хитрые руки этой удивительно неуловимой шайки.
– Махров, хватит здесь комедию ломать. Фамилии. Адреса.
– Явки и пароли, – противно прыснул задержанный. – Завтра четыреста миллионов моих свинок наведаются в гости. В гости к человечеству. Они будут повсюду – ни одного уголка не обделят вниманием. Двадцать лет мы собираем информацию по военным объектам – если и пропустили что-то, то немногое или мелочь. Армию накроют сразу – вряд ли более одного процента боеспособных военнослужащих сумеют пережить первый день. А потом возьмутся за города – главные рассадники человеческой грязи. Города за день не уничтожить – с ними повозиться придется. Но ничего, мы ведь никуда не торопимся. Свинки придут в каждый дом, в каждую квартиру. И здесь их тоже будет немало. Придут прямо сюда и поубивают к чертям всех. Кроме меня. Я ведь избранный – они ведь за мной придут. Все, уводите меня отсюда. Устал я на вас смотреть… покойнички. Больше ничего говорить не буду. Скучно стало. Вы – унылые.
– Так мы и развеселить можем – нам это недолго.
– Чем? Пригрозите мне незабываемой ночью, проведенной в камере для гомосеков? Не смешите. Я при аварии головой ударился – мне нужен покой и ласковая медсестра. Если на мне царапина лишняя появится, представляете, какой скандал может подняться? "Украинские фашисты пытают известного эколога и борца за сохранение дикой природы!" Ваше руководство с вами потом такое сотворит, что гомосекам и не снилось. И вообще – все, что я здесь нес, это параноидальный бред искалеченного человека.
– Слишком у вас интересный бред… – Грищенко поднял трубку внутреннего телефона: – Уведите его.
Дождавшись, когда за конвоирами закрылась дверь, повернулся к Рощину:
– Ну как?
– Похож на психа, но в этом деле он замаран по уши. Гаубицу увела та же шайка – с тем же почерком. Я могу даже номер машины дать. Он этот эпизод упоминал. Ну и остальное добро тоже.
– Что – они и танки угоняли в неведомые дали? Он ведь про них говорил?
– Бывало и такое.
– Да уж… дела у вас… Сейчас мы его до вечера помаринуем, а потом я за него серьезно возьмусь. Есть у нас тут один старичок – расколоть кокос об матрас может, дай только пару часиков и подготовленного клиента. Подготовкой займусь. Не слезем с него, пока не пойдет информация. А она пойдет.
– Мне можно будет при этом присутствовать?
Увы, в глазах Грищенко ответ прочитался еще до того, как сорвался с губ. Сотрудничество – это хорошо, но пора российскому гостю и честь знать.
– Нежелательно. Со мной – одно дело, а с дедушкой… Но я вам сообщу, если он начнет разливаться соловьем. А там, наверное, все равно россиянам его передавать придется – запрос, думаю, сделаете. Если на Украине за ним ничего серьезного нет, то он – ваш. Убийства солдат у вас же были. У нас мы можем пришить ему лишь хранение огнестрела – несерьезно.
– Не удивлен, если и на вашей земле они отметились в чем-нибудь похуже, чем хранение оружия.
– Запросто. Надо поднять инфу по пропажам вооружения – может, найдем их следы. Но каково загибает, а? Четыреста миллионов свинок. Мне многое доводилось слышать, но такое… Крут этот Махров – психиатрам очень понравится.
* * *
Игорь Анатольевич Синельников, или в прошлом просто Синий, открыв дверь, стиснул Рощина в объятиях. Дружеских, разумеется, объятиях. И хотя Рощин не видел его уже десять лет, показалось, что не прошло и дня. Изредка бывает, когда между людьми возникает чувство полного единства. Какого-то сродства, не оставляющего места для неловкости в любой ситуации. И все между ними естественно – без глупых стандартных церемоний. Можно не видеться годами, но помнить друг о друге с теплом, звоня не только чтобы поздравить с днем рождения, а и без всякого повода. "Серега! Вечер добрый! Я тут футбол посмотреть решил, но как глянул на игру, от ужаса полез за водкой. Первую рюмаху уже накатил за упокой этих педерастов, что в чистом поле всей толпой мяч найти не могут, а вторую – за твое здоровье пью. Если у тебя что-то есть, а у тебя не может не быть, наливай и себе – чокнемся о трубки. Мы ведь не алкаши сам-на-сам пить?!" Вот так и жили старые друзья – их разделяли границы и тысячи километров, но ощущения разлуки не было. Они не просто поддерживали связь – они оставались вместе.
Но встрече все же были рады безумно.
– Пусти! Отожрался на хохляцком сале, боров! Ребра же трещат! Да и соседи могут увидеть – представляешь, что о тебе подумают?
– Уж соседи меня за педика точно не примут – я ведь о-го-го! От меня не успевают жен, дочерей и даже бабушек прятать! Ведь если найду – то все, не уйдет.
– Десять лет тебя не видел, а врешь все так же. От тебя не то что бабушки сбегут – даже жена ушла. С немцем своим.
– Не ушла она – отпустил! Практически выгнал! Не путай! Освободила мне душу – теперь могу заниматься облагораживанием местной генетики без малейших угрызений совести! Заходи давай, чего стесняешься, будто монашка на панели!
– Да ведь ты сам не пускаешь – небось не хочешь кормить. Не зря про вас, хохлов, говорят, что вы жадные: сам теперь убедился!
– Проходи, сейчас я тебе докажу всю глубину твоих русофильских заблуждений. Ничего для тебя не пожалел – горбушку черствого черного хлеба уже от плесени отчистил, кильку в томатном соусе тоже открыл. Но только ты ее много не ешь – на завтра еще надо оставить.
– Сам ею давись, – уже разуваясь, хмыкнул Рощин. – У меня корюшка есть – полсумки. Не какая-нибудь питерская, в балтийской моче выловленная. Настоящая – дальневосточная, икряная. Йодом отдает – все как положено. Ты, кстати, обещал мне какое-то уникальное пиво. Только мне много нельзя – завтра в СБУ ваше топать опять, неохота туда с термоядерным выхлопом приходить.
– Ха! СБУ? Знаешь, для чего там, на входе, охрана стоит? Чтобы не пропускать бродячих животных и тех, кто без перегара туда ломится. Так что мы сейчас будем доходить до кондиции всерьез – готовься.
Ни Рощин, ни Синельников алкоголиками не были, несмотря на армейское настоящее первого и прошлое второго. Употребляли, конечно, но очень аккуратно и только с поводом. В жизни Синего, правда, был период, когда он пил помногу и что угодно. Было это давненько, еще в армейские его годы. В принципе в том месте, куда он тогда попал, не пить было невозможно. Хорошо, что это не вошло в привычку на всю оставшуюся жизнь. Ну а с Рощиным вообще все просто – с его службой квасить можно начинать, лишь получив генеральские погоны. Раньше нежелательно – чревато. Так что весь диалог друзей был не более чем исконно русским ритуалом завышения своих возможностей и намерений.
Хотя повод сегодня был. Причем неслабый: десять лет не виделись.
Квартира у Синего была маленькой, однокомнатной. Относительно чистая и неплохо обставленная, но женской руки в ней не ощущалось. И вообще единственный след слабой половины человечества, обнаруженный Рощиным, – это кружевные трусы (приличного размера), явно не первый день сохнущие на трубе в ванной. Умывшись, Сергей, вытирая руки, через дверь крикнул:
– Синий, у тебя тут какой-то любовник свои трусы забыл. Размер явно не твой – под пышный зад. Не знал, что тебе толстенькие парни нравятся.
– Хватит подкалывать, кацап-фетишист! Выдвигайся сюда! Я тут уже третий час слюной истекаю!
На столике, для такого случая поставленного в центр комнаты, Рощин не обнаружил обещанного черствого хлеба и кильки, удушенной в томатном соусе. Зато здесь было множество других, истинно мужских блюд. Сало соленое и копченое в глубокой тарелке присыпано ледком, небрежно порезанная колбаса двух сортов, огромная тарелка салата, банка оливок и куча других мелочей вроде кетчупа и горчицы. Главное украшение стола – целый противень отбивных. Ну и без спиртного не обошлось – запотевшая поллитровка водочки и пяток бутылочек обещанного пивка.
Печень нехорошо насторожилась: плохое сочетание.
– К тебе должен в гости прийти табор цыганской родни? – уточнил Рощин. – Если нет, то дело плохо – мы же это за неделю не прикончим.
– Ха! Неделю? Да не нервничай – в морозилке у меня еще снаряды есть. Под такую закуску можно по ведру легко выдуть, и утром будешь как свежий огурчик. Ну или малосольный. Я тут на днях курил на балконе и слышал, как внизу молодежь больная стонет. Выпили, мол, вчера на четверых три пузыря, и им теперь плохо очень. Водка, мол, паленая попалась. Морально и физически опущенное поколение – закусывать водку жареным картоном и запивать газировкой, после чего наивно верить, что утро у тебя будет добрым.
– Картоном?
– Ну, этими… как их. Во! Чипсами! Мать твою – ты что, болтать сюда пришел, или как? Ну, давай тяпнем – за встречу!
Водка была не ледяная – холодная как раз в ту меру, когда ощущается вкус, но отврат еще не вызывается. Занюхав хлебом, Рощин навернул салата и потянулся за отбивной.
– Наша водка, хохляцкая, – жуя, сообщил Синий. – Это тебе не российская сивуха, из опилок выгнанная. Радуйся, кацап, – где бы ты еще настоящей водки попил.
Синельников был таким же украинцем, как Рощин египтянином. Родился, правда, в Украине, здесь, в Крыму. Но еще в нежном возрасте был отсюда вывезен вслед за отцом – тот, будучи военным, постоянно кочевал по тогда еще единой стране. Рощин был больше украинцем, чем он, – благодаря матери, что родом из Тернопольской области. Так что показной национализм Игоря был столь же шуточным, как и большинство подколок в их диалоге.
– Спасибо пану, бедное российское быдло твою милость не забудет: лежа под забором, воздавать тебе хвалу буду. Игорь, как тебе здесь – не тесновато? Не жалеешь, что из двушки съехал?
– Жениться я больше не собираюсь – так на фига мне двушка? В два раза больше уборки. Плюс завтра на тачку глянешь, что за доплату взял, – тебе, пан нищий офицер, такая и не светит.
– Ничего – дотяну до генерала, выкуплю ее у тебя: для личного дворника сойдет.
– Ха! Сережа! Ну не смеши! До генерала! Язык у тебя не шершавый и очко неразработанное – не светят тебе генеральские лампасы при таких раскладах! Так что и не мечтай. И вообще – дергай ты давай оттуда. Хватит в солдатиков играть: набегался уже, не маленький. Пенсия у тебя армейская будет – не пропадешь. Я вот ушел и ни разу еще не пожалел. Надо жить в свое удовольствие. Ты что, жрать сюда пришел? В России вообще кормить перестали? Пора по второй. Пей, кацапчик, покуда пан добрый. Давай – за нашу искреннюю и великую дружбу! Чтоб мы пореже били друг другу морды, чтоб ты почаще давал в долг и мы вообще были не разлей вода!
Вторая пошла еще лучше первой – здоровенные мужики поспешно уполовинили салат, заедая щедрые порции горючего.
– Помидорчики местные, первые, – проинформировал Синий. – Не Турция какая-нибудь магазинная. Ох и хороши! Серега, а ты как – надолго к нам?
– А что?
– Да мне же надо тебе культпрограмму организовать. Море само собой, бабы разнообразные, шашлычок можно легко устроить на диком пляже. Да много чего можно – вопрос сроков.
– Да я и сам не знаю. Дело слишком мутное, и не Россия здесь – трудновато приходится. Завтра, думаю, решать вопрос будем.
– Что же тут случилось, раз ты соизволил сам приехать? У нас тут не Россия, у нас тишина и благодать: муха прожужжит – уже происшествие значительное. Но тебя ведь по мелочам гонять не стали бы?
– Извини, Игорек, если я тебе это расскажу, то вынужден буду потом придушить в туалете – ради сохранения государственной тайны.
– Все, блин, молчу! Не зря ваших долбанутых ребят порядочные бойцы глухонемыми прозвали: время у них спросить – и то не ответят! Ну что – пора наливать. А то едят.
– Не части́.
– А ты на салат не налегай – чай не корова, чтобы за траву так трястись! Для кого я над отбивными полдня корячился?! Вот их и лопай – под них как раз ведро и пойдет легко. Сто лет его не видел, а он – "не части"! Обидеть норовишь…