Сосипатр смеялся действительно. И голос - еще звонче.
- Нашел чем пугать. Безусловно, правительство войска выставит. Встретимся… Но нынче, я скажу, солдат не тот, что до войны. И в пятом году не каждая винтовка стреляла, а сейчас… На массовки, у нас же, в лесу, за Айвазом, мало ходит солдат?.. Солдату от войны - еще круче нашего… Нам только б сойтись, только бы встретиться, только б дошло до них правильно, чего мы, рабочие, хотим, за что боремся… В казарму, как в тюрьму, не пробраться живому слову, а на улице рта не зажмешь: услышат! А услышат - побратаемся живо.
- А не побратаемся - сомнем к черту, дьяволу, - задорно отозвался голос, и Ефимов за слуховым ходом своим без ошибки отметил: Никита, первый на заводе гармонист и забияка. - В пятом рабочих поп-провокатор вел аллилуйя, а нынче…
Дальше Ефимов не смог дослушать. В дверь постучали тем особо осторожным, вкрадчивым стуком, каким никогда не стучат рабочие; да и некому из рабочих стучать - все на летучке. Мастер отпер торопливо. И в самом деле; рассыльный из конторы.
Директор спешно требует господина Ефимова.
Глава 6
Однофамильцы
В кабинете директора с порога еще увидел Ефимов серебряные жандармские, с красной просветиной, погоны и знакомого толстого пристава. Пристав кивнул ласково и сказал, наклоняясь к сидевшему рядом усатому ротмистру:
- Вот-с, он самый: мастер Ефимов.
Жандарм подщелкнул шпорой, по-прежнему сидя вразвалку, протянул руку. Ефимов с почтением пожал мягкую ротмистрскую ладонь: в эдакое смутное время нет человеку полезней протекции, как жандармская.
Жандарм спросил, поигрывая серебяным пузатеньким наконечником аксельбанта:
- Разрешите осведомиться, уважаемый… как имя-отчество? Петр Семенович? Ваш цех на заводе - самый беспокойный по сообщению господина директора…
Он наклонился в сторону письменного стола, за которым сидел директор-распорядитель, и директор, поспешно наклонясь навстречу жандармскому кивку, подтвердил тенорком:
- Так точно. Можно сказать без преувеличения: руководящий цех.
- Так вот, уважаемый Петр Семенович, будьте добры указать, кто у вас там… главный заводчик смуты, - заглавный, так сказать, оратор-организатор.
Сосипатр? Так теперь надо сказать! Но язык не повернулся. У мастера даже в виски стукнуло. С чего это… не сказалось. Потому что лучший работник в цехе? Или потому что первый раз? Сказалось сразу другое, уже привычное имя:
- Покшишевский.
Жандарм кивнул равнодушно:
- Имеем сведения. Проходит у нас по списку социалистов-революционеров. Звание вроде как динамитное, однако сейчас, как изволите знать, динамитчики эти за войну до победного конца. Со всеми здравомыслящими верноподданными. Черт с ним, пусть пока бродит… Нет, вы мне такого назовите, что против войны: это признак вернейший.
На этот раз имя сказалось легко:
- Сосипатр Беклемишев.
- Как? - расхохотался ротмистр. - Беклемишев? Вот анекдот! Знаменитому адмиралу однофамилец?
- Знаменитому? - спросил любопытно директор. - Простите… Не приходилось слышать. Чем именно знаменит?
- Помилуйте, - пояснил с готовностью ротмистр. - Любимец его величества: чин за чином, орден за орденом так и хватает! Умнейшая голова - нашел ход. Он, знаете, когда на доклад к государю приезжает, испросит разрешения пройти в апартаменты августейших детей, залезет под стол во всей парадной форме - представляете себе: мундир, шитье, эполеты, сабля, ордена во всю грудь - и лает оттуда по-собачьи, арти-ети-чески лает! Ну, натурально, все от смеху - в лоск! А известно, кто умеет насмешить, тех больше всяких других любят. На этом его карьера пошла… Так Беклемишев, вы говорите… Он какой масти?
- Волос черный, а лицо кругом бреет.
Ротмистр рассмеялся опять:
- Да я не о том: не все ли мне равно, какое у него мурло: мне с ним не целоваться. Какой партии, я спрашиваю.
И снова у Ефимова сжало виски. Непонятно. Словно боится чего. Молчать нельзя: неисполнительно. Мастер вильнул.
- Виноват, не вполне разбираюсь… Раньше было безусловно просто: против царя говорит, стало быть, социал. А нынче…
На этот раз рассмеялись все, кто был в комнате.
И Ефимову самому стало весело.
- А нынче все против царя говорят? - сказал сквозь смех ротмистр. Правильно: разберись тут… в партиях! Однако же все-таки надо разбираться, почтеннейший Семен Петрович: время сугубое…
- Так они ж, ораторы, когда говорят, не называются, - пробормотал мастер.
Ротмистр скривил рот.
- А определять надо, - как птицу по полету. К примеру, можете вы доложить что-нибудь из высказываний означенного Сосипатра?
- Могу, - бодрясь и вытягиваясь, сказал Ефимов. Речь, только что слышанная, была у него в памяти до слова свежа. Он так и стал повторять, слово за словом, и сразу же не только ротмистр, но и пристав, до той поры благодушно посапывавший, и директор в величественном кресле своем, и старший инженер, и начальник цеха настороженно вытянули из высоких, стоячих крахмальных воротников подбритые шеи.
На улицу? С солдатней брататься?
Ротмистр встал. Усы встопорщились, совсем другое стало лицо - не узнать.
- Большевик, не иначе… Только большевики могут такие лозунги… Да еще во время войны… Это надо пресечь немедля… Немедля изъять. До начала митинга, чтоб он не успел свою ересь…
Ефимов дрогнул.
- Какого митинга?
- Вас разве не предупредили? - Ротмистр оглянулся на директора. Сегодня, по постановлению, изволите видеть, комитета преступного сообщества, присвоившего себе наименование Российской социал-демократической партии большевиков, по всем заводам имеют быть организованы митинги с призывом бастовать 9-го января. Министерством предписано изъять главнейших ораторов до митингов, дабы сорвать. В ночь сегодня мы поработали. А сейчас добираем: у меня с собой люди.
- Виноват… - пробормотал, не смея поднять глаз, мастер. - Митинг… идет уже… Сосипатр на митинге, именно…
- Как! - гаркнул ротмистр. - Так чего ж вы тут муру разводите… Я же вам сказал - приказано митингов этих не допускать… Придется теперь из-за вас в открытую: наряд вызывать для разгона и ареста…
- Бога ради! - умоляюще воскликнул директор. - Это же невозможно! На заводе, знаете, что будет. Забастуют сегодня же… А если станет Айваз, сейчас же перекинется на другие… Район здешний до последней степени буйный.
- Правильно, - подтвердил пристав. - Хуже Выборгского во всем городе района нет. Где-где, а тут обязательно подхватят. Только предлог дай…
Ротмистр покусал губы.
- Я из командировки с пустыми руками никогда не возвращался, за всю службу. Митинг… черт с ним: случилось - назад не вернуть; да он и отошел уж, пожалуй. Но Сосипатра вашего я возьму.
- Ваше высокородие! - Ефимов в волнении забылся настолько, что дотронулся даже до ротмистрской руки. - Христом богом свидетельствуюсь: ежели Сосипатра тронуть - не то что цех, весь завод на дыбы станет: очень его рабочие уважают. А в цеху у меня такие есть… Никиту, хотя б, взять. Мальчишка, и фамилия ему будто безразличная - Сизов, но яростный в действиях: прямо зверь из бездны, как в Апокалипсисе определено. Слова не скажи - он уж и кулаки сжал. И другие есть, ему в масть. Действо получится, я говорю… Все одно, что разгон.
Ротмистр подумал.
- Ликвидировать все же необходимо… И немедленно. Но, пожалуй, действительно, лучше… без шума: чтобы, так сказать, без вести пропал… Присядьте, господин Ефимов. Сейчас мы стратегию эту сообразим.
И обернулся к директору:
- Н-да! Со всей откровенностью скажу: паршивые пошли времена! Из-за какого-то там слесаришки… В прежнее время сгреб бы его за шиворот посреди мастерской, стукнул мордой о станок и отправил куда следует. А сейчас, изволь радоваться, целый аппарат воздвигай. Роман с похищением. Дабы не обеспокоить, изволите видеть, пролетариат!
Глава 7
Роман с похищением
Надолго все же задержался в конторе Петр Семенович. В цехе отмитинговали, приняли Сосипатрову резолюцию, разошлись, переговариваясь, по станкам. Сосипатр окликнул собравшуюся уходить фельдшерицу:
- Сестрица… Не посмотрите ли? Что-то у меня с пальцем. В суставе чего-то…
Отошли к окну, чтобы посветлей. Угол дальний - станки в стороне, никого поблизости нет. Сосипатр проговорил запинаясь:
- Ну… как? Коряво?.. Для первого разу: блин - комом?
Она ответила ласково, не подымая глаз, шевеля один за другим суставы, крепкого, грубокожего пальца.
- Хорошо, очень, очень хорошо, родной… Лучше Павлова, честное слово… И если так дальше пойдет…
Он дернул руку.
- Не посрамил, значит?.. Вы… не в утешение мне, товарищ Марина? Ой, да и рад же я… Ежели бы сейчас не народ…
Она спросила, смеясь одними глазами (губами нельзя: медицинская консультация).
- Ежели б не народ, так что бы вы?
Он смутился.
- Нет… Я так… Ну, спасибо. Пошел.
- Постойте, - остановила она. - Я палец перевяжу: мне еще надо сказать.
Достала из карманчика белого халата бинт. Никите от станка окликнул озорно:
- Сосипатр! В штрафные запишут.
И запел скороговоркою, косясь на него и Марину:
Мой то миленький хорош, таки хорош,
Он не ходит без резинковых калош.
Сосипатр нахмурился сердито. Марина, словно не слыша, медленно бинтовала палец.
- Нынче в ночь такой провал был - не запомнить: товарищей - человек сорок. И вся техника села.
У Сосипатра дрогнули губы. Ничего, если кто и увидит, подумает: в суставе свербит. Марина продолжала не глядя:
- Четвертый номер "Пролетарского голоса" взяли, брошюру против войны. И типографию… в районе у нас, в Новой Деревне, подпольная была…
Сосипатр покрутил головой, забыв всякую конспирацию:
- Нечисто дело… Не иначе, как пролез кто… Такие дела только с провокации делаются… Комитетские-то целы? Товарищ Андрей? Товарищ Черномор?
- Целы, - успокоила Марина. - Так вот: люди до последней меры нужны. Вы хоть и… только что из кружка… в первый раз сегодня выступали… а придется вас вплотную взять в работу.
- Товарищ Марина… - задыхаясь от волнения, сказал Сосипатр.
От станков дошел смех: что-то опять брякнул Никита.
- Смотрят, - шепнула Марина и рассмеялась, обернувшись лицом к цеху. - Надо идти, а то ребята нас с вами окончательно женят. После смены приходите в Выборгский кооператив. Знаете? Спросите товарища Василия… Пароль "Николай кланяется и…". Впрочем, я сама там буду… До скорого.
Она кивнула, помахала рукой Никите и прочим и пошла к выходу. В самый раз: на пороге показался мастер Ефимов. Он поклонился Марине ласково, но в глазах - настороженность.
- Что долго загостились? У меня по санитарной будто все в порядке.
- Авария! - засмеялась Марина. - Палец вправляла. Благодарите, а то без меня дирекции пришлось бы платить за увечье.
Ушла быстрым, легким шагом. Мастер посмотрел вслед. Ладная девушка: черноглазая, черноволосая, плечи крепкие… Отец по метрике из рабочих, а эта выбилась: в медицинском институте учится, здесь, на заводе, в амбулатории фельдшерицей подрабатывает. Он как-то у доктора полюбопытствовал: хвалит.
Ефимов пятый год вдовец. Вот бы такую. Да нет, не пойдет. Ей что!.. На доктора учится, выйдет за благородного.
Он вздохнул и окликнул Сосипатра:
- Пожалуйте-ка сюда, Беклемишев.
Сосипатр подошел, поглаживая руку. Это что ж… ему, что ли, палец вправляла… амбулаторная? Бинт. Наверное, что ему.
Ефимов сказал, глядя в пол:
- Там вас спрашивают… по делу какому-то… В конторке у меня… Идите, не заперто. Я тут еще в цехе минуточку задержусь…
В конторке ждали, действительно, трое. По лицу - молодые, по одежде рабочие. Первый из них, в шапке с кошачьей опушкою под бобра, очень добротной, сказал подмигнув:
- С Розенкранцевского завода. За тобой. Нынче митинг проводим, по указанию комитета, насчет январской. А оратора у нас нет… Так мы - за тобой. Звать меня Климом.
Сосипатр удивился искренно:
- Меня? Я при чем? Какой я тебе оратор!
- Не втирай, - засмеялся Клим и подхватил Сосипатра под локоть. "Николай кланяется…" Слыхал про такого?
- Слыхал, - засмеялся, в свою очередь, Сосипатр. - Скажи на милость, как пришлось: у Розенкранца как будто до этого времени одни меньшевики в ходу были. Когда митинг?
- Сейчас и двинем, - откликнулся второй, крепыш, низенький, совсем коротыга, в кепке. - Чтобы до смены поспеть, а то народ разойдется. Нерадивый у нас к политике у Розенкранца народ.
Сосипатр кивнул. И это верно: завод на всю Выборгскую самый отсталый. Неужто удастся как у себя нынче в цехе? Сейчас говорить он по-другому уже будет… как на крыльях.
И опять радость к сердцу, так, что даже лицо закраснелось.
- Ну, что ж… Пошли.
Приостановился на секунду, вспомнил.
- До смены? Надо мастеру…
- Еще кому? - глумливо воскликнул Клим. - Ты кто такой есть, чтобы у всякой шкуры хозяйской спрашиваться. Ушел и ушел. Ну, в штраф запишет… Тоже - дерьма…
Вышли за ворота. Клим сказал:
- Гляди-ка… чего там маячит? А ей-богу, сукин сын шпик.
Сосипатр пригляделся. В самом деле, подозрительный какой-то человек. Пальтишко - обтрепанное, а котелок, как у барина. И воротник поднят, чтоб лицо прикрыть. Еще не хватало. Раньше эта нечисть не решалась близко к заводу подходить.
- Пойдем прямо на него. Небось, даст деру.
Крепыш возразил, однако:
- Ну, брат, как бы самим не пришлось деру давать. Он, думать надо, здесь не один… смотри, героем каким ходит, на всем виду… Нынче вообще с чрезвычайной оглядкою надо. Провалы. Не знаю, у вас как, а даже у нас на заводе люто. Пойдем от греха кругом, через лес…
- Через лес, так через лес, - согласился Сосипатр. - И в самом деле, пожалуй, лучше, а то еще на след наведем…
Шпик остался на дороге. Приткнулся к фонарю, глазами следит за воротами. Другого кого-то ждет, ясно. И на сердце Сесипатра стукнуло.
Не Марину?
Крепыш шепнул, вытянув шею:
- Сов считаешь? Не видишь: зазевался легавый. Ходу!
На лесной тропке не было ни души. Шагали быстро.
- Ты все же аккуратно иди. Чтобы след в след.
Это сказал третий, бородатый и сумрачный, молчавший до тех пор.
"Серьезный человек, конспирацию знает", - одобрительно подумал Сосипатр. И оглянулся назад, через голову крепыша, шедшего следом. Завода уже не было видно - одни сосны заиндевелые вкруг да сугробы. Далеко отошли, слежки нет.
Коротыга оскалился:
- Беспокоишься? Будь спокойненький. Держи вправо.
Сосипатр приостановился.
- Вправо? Почему? Завод же - в той стороне. Там дорога.
Коротыга захохотал.
- Какая дорога, ты раньше спроси.
Догадка нежданная рванула мозг. Но раньше, чем Сосипатр успел двинуться, выпростать глубоко задвинутые в карманы руки, назвавшийся Климом схватил крепкой и сноровистой хваткой за локти. С двух сторон глянули в упор, в лицо револьверные дула.
- Не рыпайся. Порешим на месте. Имеем благословение.
Сосипатр стиснул зубы. Руки так и остались в карманах.
- Сволочи!
"Клим" загоготал гусем из-за спины.
- Какие есть. С тем и бери.
Бородатый уже шарил по карманам. Паспорт, рабочий знак, кошелек, в кошельке - семьдесят три копейки.
- Эх… ты… государственный банк! Направо пошли, целинкой, ребята. На шоссе выйдем, что мимо сто восемьдесят первого казарм. Тут всего ближе… Прямо к "Крестам" потрафим, на ихнюю новую квартирку.
- Неудобно, - басом сказал бородатый. - Там у казарм день и ночь солдаты учатся.
- Ну и что с того? Солдат - казенный человек, - резонно возразил "Клим". - В случае чего он ему еще в затылок прикладом поддаст. Видал, какой у него затылок располагающий. Дурного слова не скажешь: красивый парень, только что не в теле - не тот харч. Небось, которым девкам от тебя мор? Был, надо сказать, как нынче ты свое отгулял: теперь пусть за тебя другие побалуются.
Глава 8
Сто восемьдесят первый
На снежной полянке против красных кирпичных низкорослых казарм, у самой лесной опушки, поеживаясь в зябких, "рыбьим мехом" подбитых шинелях, стоял, развернувшись в одну шеренгу, пехотный взвод. За левым флангом присел на пенек унтер-офицер: винтовка прикладом в снег - штык вверх, в небо; на штыке - зеркальце для проверки прицела.
Ни офицеров, ни фельдфебеля нет. Господа командиры ходить на строевые занятия не утруждаются: и скучно и утомительно. Отдуваются одни унтеры.
Унтер скомандовал лениво:
- По зеркалу, пальба с колена! Пли!.. Э, кобыла!.. Куда свалил дульную часть, дергун!
Очередной стрелок (стрельба одиночная), мешковатый солдатик, отвел сердито глаза.
- Руки смерзли. Второй час по плацу валандаемся… Опять же - ветер. Разве мыслимое дело…
- А тебе что? - завалил корпус назад унтер. - Кресло прикажешь, да еще под зад керосинку… греть… Богу воздай, что еще пузо не голое… На фронт пойдем, там, брат, и вовсе казенной частью к земле примерзнешь.
Он рассмеялся. Но смех не передался по шеренге.
- Ладно. Три шага влево. Постой-ка навытяжку, горяч больно. Следующий. А, Адамус? Здорово… С утра не видались… Как стоишь! Подпоясали гуся на мороз! Подтянись! Солдат при всех обстоятельствах бравый должен быть… А у тебя - тем более, имя - знаменитое: Адамус. Всякая собака обязана кличку свою оправдать. Адам - первый человек был, сам господь бог из навоза кухарил, до своего подобия возвеличил, а в тебе - какое подобие? Один навоз. Ну, что скажешь?
Адамус, горбоносый и черный, по сложению тщедушный солдат, молча смотрел в лицо унтеру. Унтер повертел винтовкой. Заиграло на зимнем, красном солнце стекло.
- Ты что, только по-еврейски обучен, русского языка не разумеешь? Тебе господин фельдфебель когда последний раз морду бил?
На дороге, из лесу, показались четверо. Солдаты обернули головы к ним. "Вольные" по этой дороге редко ходят: место военное - караулы и патрули могут задержать. Ведь шпионов немецких по городу рассыпано предупреждение было - не счесть. Солдатам поэтому приказано настрого: подозрительных, если у казармы окажутся, задерживать.
Унтер, видимо, инструкцию помнил. К тому же открывался предлог прервать скучнейшую канитель с прицелкой и поразмяться: фасон фасоном, а ноги и у самого застыли. Он поднялся с пенька и подошел к обочине дороги. Солдаты без команды свернули шеренгу, сбились в кучу, похлопывая руками.
Унтер крикнул:
- Стой! Кто такие? Заворачивай оглобли. Тут вольным ходу нет.
Шедший впереди, в кошачьей - под бобра - шапке, откликнулся, скаля зубы:
- Тут вольных и нет: трое царских, а этот по государеву делу, в дальнее плаванье.
Он цокнул языком. Унтер-офицер отступил от придорожной, снегом заваленной канавы:
- Честь и место.
Человек в кошачьей шапке был уже близко. Сзади, шагах в пяти, шел Сосипатр. Двое по бокам, руки в карманах. Солдаты хмуро смотрели на подходивших.
- Рабочий, видать… Не иначе, как с Айваза. Молодой какой…
- Теперь, брат, крышка… Сгноят…
- Стой, постой… будто я его видел. В воскресенье, на митинге в лесу - не он приветствие от рабочих говорил?..