Следующий день Мария провела за работой, сидя в одиночестве в библиотеке. Она переписывала свои наброски начисто и чувствовала, что упущено нечто важное. Она перечитывала рукопись и напрягала память. В итоге остановилась на той забытой кукле и нашла непонятые тогда слова. Дети… их есть Царствие Небесное. Им свойственны внезапные всплески радости. Полевые цветы, цветы, возносящие хвалу Господу. Растут, не тревожась о завтрашнем дне. Он что-то еще говорил в день их первой встречи, той весной, когда ласточки потянулись на север, что-то о том, как птица доверяется ветру.
Он никогда не говорил, что природа красива. "Господь творит сейчас, – думала Мария, – в этот самый момент".
Этой ночью ей снился Квинтус, юный римлянин, который, по меньшей мере, научил ее играть.
Глава 11
Пришло письмо от Леонидаса, жизнерадостная и глупая писанина, призванная уверить в том, что кентурион скоро снова будет в Тиверии. Едва начав читать, Мария поняла, что все это ложь. Он обманывал себя и пытался обмануть ее. Потом наступила тишина.
Эфросин отправилась к новому трибуну, который принял ее с издевательской доброжелательностью, поблагодарив за порядок и тонкость, с какой она вела дела. Это было исключительно важно для морали воинов, считал трибун. Это был старый, опустошенный и уставший человек. Эфросин рассказала о девочке, за которой присматривала по просьбе кентуриона Леонидаса, желая выяснить, куда он пропал.
Трибун встревожился и вызвал писца, принимавшего донесения о парфянской кампании.
– Гиблое дело, – обронил тот.
У Эфросин было чувство, что трибун вовсе не нуждался в отчетах. Он все знал, но хотел потянуть время. Потом он сообщил, что весь авангард под командованием Леонидаса попал в засаду и был уничтожен. Римляне опознали убитых, но кентуриона среди них не оказалось. Оставалось предположить, что его взяли в плен, но…
– Но?
– Парфяне не берут пленных.
Эфросин долго бродила по новым кварталам, где не так-то просто было обходить строительные леса и груды кирпича. Ей было грустно и тяжело от мысли, что придется все рассказать Марии. А что оставалось делать? Она остановилась, наблюдая за тем, как четверо рабочих устанавливают красивые резные ворота в одном из новых особняков. Когда тяжелая дверь встала на положенное место, женщина приняла решение. Она воспитает Марию как дочь, и она станет гречанкой. А Эфросин прекратит свою деятельность. Потом вернется в Коринф вместе с дочерью и с целым состоянием в добрых римских монетах. Теперь следовало поговорить с девочкой. Не лгать. Но все-таки пожалеть ее…
Все оказалось проще, чем предполагала Эфросин. Они встретились взглядами. В глазах Марии читались уверенность и отчаяние.
– Он мертв?
– Неизвестно. Его тело не найдено среди павших.
– Плен?
– Трибун сказал, парфяне не берут пленных.
Мария застыла. Глаза ее были сухими. С тех пор до нее невозможно было достучаться с помощью сочувствия. Все слова отскакивали от стены которую девочка воздвигла между собой и миром.
– Если бы она хоть поплакать могла… – раз за разом повторяли девушки в доме, – если бы только…
Эфросин считала, что Марию нужно чем-то занять у чтобы она окончательно не погрузилась в себя, и подключила ее к шитью. Однако та оказалась чересчур нетерпелива для работы с иглой, и починка одежды или набивка плащей совсем не спорились у Марии. Даже вышивка не радовала девочку, несмотря на яркость ниток и красоту цветов.
В один прекрасный день Мария не встала с постели.
– Живот болит, – прошептала девочка.
Эфросин оставила ее полежать, но через пару часов вернулась. Ничего не спрашивая, села у изголовья, приговаривая:
– Девочка моя…
Такое проявление чувств у Эфросин было столь необычным, что стена подалась. Мария почти закричала:
– Почему все покидают меня?
– Не все, – зло ответила Эфросин. – Я здесь. И стараюсь, как могу.
Она ушла.
Мария долго и серьезно размышляла. У Эфросин не было причин давать ей кров и пищу, заботиться и волноваться о ней. Деньги от Леонидаса больше не поступали, сама Мария не приносила в доме никакой пользы. Почему ее не выгнали на улицу, к нищим? Ей стало стыдно.
А потом Марию вдруг осенило: Эфросин рассчитывала на нее. Как на шлюху. Они называли ее милой. "Господи, помоги мне!" – девочка вспомнила Мириам и теперь поняла ее. Она выскочила из спальни и, на ходу натягивая через голову тунику, сбежала вниз по лестнице, попав прямо в кабинет Эфросин. Та сидела, как обычно, за работой.
– Я не собираюсь становиться шлюхой, поняла?! – завопила Мария.
– Это и в мои планы не входит, – ответила Эфросин. Голос был бесстрастным, но внезапно она словно поперхнулась. К своему немалому удивлению, Мария обнаружила, что Эфросин плачет. Это было так ужасно и невероятно, что стена вокруг девочки рухнула, ее захлестнуло горе, к горлу подкатил комок, и из глаз брызнули слезы.
Но Эфросин с горечью продолжала:
– Ты неблагодарное существо. Иди к себе и стыдись. Подумай о преданности Леонидаса. И моей. Потому что сама ты, очевидно, не представляешь, что такое любовь.
На следующий день Эфросин заявила, что Марии было бы полезно начать помогать на кухне. Уметь готовить – искусство, которое пригодится любой женщине. На кухне дела у Марии пошли лучше. Частично потому, что с самого своего появления в доме она привязалась к повару. У него было звучное имя Октавиан, но сам он был жизнерадостным галлом, любившим еду, Эфросин и жизнь в доме веселья.
Октавиан звал Марию своей помощницей учил ее готовить жаркое, потрошить рыбу и поджаривать до золотистой корочки, превращать овощной отвар в бульон, а мясной сок – в соус. Повар открывал тысячи секретов пряностей и приправ. Он хвалил и ободрял девочку, но иногда качал головой, приговаривая:
– У тебя нет самого главного. Радости.
Вечерами она сильно уставала – телом от тяжелой работы, мыслями от всего нового, что узнала. Но прежде чем уснуть, она думала над словами Октавиана, о том, что у нее нет радости. У нее не было еще и любви, считала Эфросин. Вот чего у нее было в достатке, так это стыда. Боже, как ей было стыдно!
Через несколько дней Эфросин позвала Марию к себе. Девочка пришла в чем была – в грубой тунике, перемазанная в крови и перепачканная мясным соком. Встала в дверях и задумалась. Она должна была выдавить это из себя.
– Ты можешь простить меня?
– Я сама должна просить прощения, – ответила Эфросин и покраснела. – Я была жестока и несправедлива.
– Нет, – спокойно возразила девочка. – Думаю, ты была полностью права.
Эфросин смотрела на Марию. Девочка сильно вытянулась, но была болезненно худощава. Ее лицо могло бы быть лицом статуи, слишком долго простоявшей на жестоком ветру и под хлестким дождем.
– Мария, послушай. Мы поговорим в следующий раз. А сейчас у меня есть к тебе дело. Садись.
Мария отряхнула тунику и присела на кончик табурета. Эфросин продолжала:
– Когда трибун сообщил мне о том, что Леонидас… пропал, я приняла решение. Я подумала, что могу воспитать тебя как дочь. Через несколько лет я продам этот дом, и мы с тобой уедем в Коринф.
Мария прищурилась, силясь понять сказанное женщиной.
– Твоя дочь, – вымолвила она наконец. – Ты хочешь удочерить меня?
– Да.
– Ты хочешь, чтобы я стала твоей дочерью?
– Да.
У Марии задрожали ноги, она поднялась и прошептала:
– Почему?
– Потому что я тебя люблю, конечно, – коротко ответила Эфросин хриплым голосом.
– Мне так больно.
Мария прижала обе руки к животу, и Эфросин отправила ее в постель. Она решила позвать лекаря, чтобы тот обследовал и, если нужно, вылечил девочку. Мария лежала очень смирно, пока лекарь ощупывал ее живот.
– Не думаю, что она больна. Пока еще нет. Но девочка истощена и обезвожена, – сообщил он диагноз.
Эфросин посчитала это своей оплошностью и разозлилась. Злоба искала выход, и тогда она позвала повара.
– Как ребенок, который помогает тебе на кухне, мог дойти до такого? Она вот-вот умрет от недоедания!
Октавиан бросил взгляд на кровать.
– У нее нет радости. Нет вкуса к еде.
– Тогда будь добр, сделай так, чтобы он появился! – в ярости вскричала Эфросин, прекрасно понимая, что несправедлива. Лекарь утихомирил ее и обратился к повару:
– Теперь ты отвечаешь за то, чтобы девочка поправилась до нормального состояния. Ты ведь мастер. Готовь лакомства и сиди рядом с ней, пока она хоть немного не съест. Я рассчитываю на тебя.
Марию принудили выпить полную чашку молока с медом. Когда она ощутила горько-сладкий вкус, то поняла, что вскоре крепко уснет. Эфросин немного посидела возле постели. Когда она собралась уходить, Мария вдруг сказала:
– Понимаешь, у меня не было никого, на кого я хотела бы быть похожа.
Глава 12
Мария Магдалина решила поработать в саду. Она поднялась по узкой тропинке, вьющейся между террасками, к грядкам и удовлетворенно отметила, что пряные травы уже распустили листочки, как и положено им ранней весной. Сад располагался высоко, настолько высоко, что в такой ясный день, как теперь, вид на город открывался до самой стены, и можно было даже различить море на западе.
Она стояла с тяпкой и ножом в руках и глядела на воду, блестящую синюю полосу от края до края горизонта. Здесь и там виднелись паруса – как символ присутствия человека в вечности.
Мария помнила, как впервые увидела море. Это было после того, как Леонидас нашел ее в Галилее, где она бродила, несчастная, сбитая с толку, одержимая желанием встретить Его: здесь, рядом с синим морем, Его дух должен еще хоть раз явиться ей. Она выглядела словно нищая старуха, да она и была ею: попрошайничала, просилась куда-то на ночлег и даже согласилась пару раз переночевать в коровнике. Но обычно Мария спала под открытым небом.
Лето было жарким. Никто ее не узнавал. По древней традиции она посыпала голову пеплом который перемешивался с потом, и грязные струйки сбегали по ее лицу. Мария не мылась и привыкла к запаху, исходившему от ее тела. Кровь во время месячных стекала по ногам. Кожа высохла и растрескалась, обожженная солнцем и израненная.
За день до того, как Леонидас ее обнаружил, Мария уснула на берегу озера под перевернутой лодкой. Ей снился сон. Она бродила по полям, неизвестно где, и у всех встречных спрашивала дорогу к морю. Большинство людей качали головами, но некоторые указывали определенное направление, в котором она следовала, но моря так и не находила. И вдруг Мария увидела водоем, который показался ей бескрайним. Путь туда был долгим и утомительным, но надежда и тоска тянули вперед. Когда Мария наконец оказалась на берегу, то совсем отчаялась: водоем этот оказался всего лишь рекой-. И все-таки, подумала Мария, река, должно быть, тоже ищет путь к морю. Но проследовать по всем извивам русла Мария была не в состоянии. Она так и осталась стоять среди деревьев на берегу, это место было ей знакомо, но там больше никто не жил. Во сне Мария горько плакала.
Удивительно, как только Леонидас смог узнать ее. Его крик достиг ее слуха утром, когда она выбиралась из-под лодки… Мария не могла ни ответить, ни поднять руку в знак приветствия. "Мне казалось, я умерла, и я была совершенно безумна", – вспоминала Мария.
Леонидас отвез ее в дом, который снимал, и опустил в теплую ванну. Он мыл ее волосы в нескольких водах и снимал с тела корочки спекшейся крови. Мария чувствовала себя младенцем, но ее голубые глаза серьезно и вопрошающе взирали на мужчину. Когда он, наконец, растер ее большим полотенцем и стал смазывать открытые ранки, Мария решилась спросить:
– Леонидас, ты считаешь, у меня плохо с головой?
– Ну, ты всегда была немного ненормальной. Но скоро ты поправишься, – в его голосе звучал страх.
Он заставил ее поесть. Прежде чем Мария уснула, он успел сказать:
– Когда тебе станет лучше, мы поедем к морю.
Они ехали в повозке. Римлянам, проверявшим весь транспорт, Леонидас сообщил, что его жена больна и они едут к морю, где она сможет отдохнуть. Солдаты сочувственно оглядели обожженное лицо Марии, ее худое тело, взглянули на документы Леонидаса и вежливо пропустили их. Мария плохо понимала, что происходит вокруг. Она вернулась в себя, когда; впервые увидела бескрайнее море, которое дышит мощью и ярче неба, но гораздо ближе его. Она пыталась что-то объяснить:
– Когда ты уехал последний раз…
– Я знаю, – ответил грек, – я узнал об этом как только вернулся. Проклятый Пилат позволил распять Иисуса. Я знал, что ему угрожают, и не должен был его оставлять.
Леонидас сам был в отчаянии.
– Ты не смог бы ничего изменить. Это было Его решение.
– Это непостижимо.
– Да, едва ли кто-то когда-то поймет.
У них было семь дней, чтобы говорить о случившемся, однако лучшее, что она запомнила из того времени на берегу за стенами Кесарии, – волны, бегущие и днем, и ночью, большие волны, омывающие ее душу.
Мария отогнала воспоминания, все это было так давно. Она решительно опустилась на колени среди своих посадок и стала полоть грядки. Женщину беспокоило, что почва была суше, чем обычно в это время года. Скоро придется поливать растения, и она тяжко вздохнула при мысли о том, что придется носить воду на верхние террасы.
Когда Мария решила отдохнуть и выпить воды из кувшина, над морем уже повисла дымка – его голубой цвет померк. Теперь можно было любоваться лишь домом, красивым домиком, который Леонидас велел построить на склоне горы. Мария задумалась: как же вышло, что они с Леонидасом поселились здесь? Одно было ясно: никто из них не хотел жить за стенами шумного города. Но почему именно здесь, на окраине иудейского квартала? Божий промысел, решила Мария, но тут же улыбнулась. Может быть, Леонидас хотел, чтобы она жила рядом с единоверцами? Эта мысль заставила ее рассмеяться. На самом деле, так было даже лучше.
Прошло некоторое время, прежде чем она решилась посетить синагогу, прокралась в женскую половину и услышала речь равви Амахи. Она поражалась, слушая знакомые слова: о Боге, служить которому можно, лишь будучи милосердным. Равви Амаха рассказывал старую историю об одном греке, который хотел постичь учение Торы. Раввин, у которого тот спрашивал совета, ответил, что вся иудейская мудрость заключается в одной фразе: "Возлюби ближнего своего как самого себя".
Амаха цитировал пророков. Одному из них, Осии, Господь говорил: "Я жду не жертвоприношений, но любви". Равви не без гордости отметил, что иудаизм – первая религия, проповедовавшая любовь к ближним. Еще он рассказывал об Амосе, пророке, с которым Яхве говорил от имени всех угнетенных. Люди могут закрывать глаза на несправедливость и жестокость по отношению к бедным, но Господь не может.
Равви процитировал Писание: "Не делай людям того, чего не хочешь по отношению к себе".
В памяти Марии зазвучал молодой голос:
– Все, что ты хочешь получить от людей, отдай им сам.
Она пребывала где-то далеко, в удивительном сиянии над холмами, что высятся у самого моря, когда служба наконец завершилась молитвой милостивому и справедливому Богу, непостижимому для смертных. Когда женщины стали собираться, взгляд Марии обратился на раввина, сидевшего на полу. И такой силы был исполнен этот взгляд, что мужчина поднял голову, посмотрел ей в глаза и улыбнулся.
Когда она в числе последних покидала синагогу, раввин стоял в воротах:
– Я знал, что жена Леонидаса – иудейка. Я долго ждал тебя.
– Я еще приду.
В Шаббат Мария опять была в синагоге.
– Умер человек. На него надели саван и положили в гроб. Многие плакали и горевали на похоронах. На деле покойный лишь впал в летаргию. Он очнулся от громкого плача и стал стучать в крышку гроба. Собравшиеся испуганно озирались по сторонам, затем нашелся смельчак, который отважился открыть гроб. Покойный сел и заявил, что не мертв, на что смельчак твердо ответил: "И священник, и лекарь считают, что ты умер. Так что ложись обратно". Гроб вновь закрыли и опустили в могилу.
Просторный зал наполнился бормотанием, слышались удивленные смешки.
Хохот Марии заставил всех обернуться, шеи тянулись к женской половине. Сама она испуганно прихлопнула рот рукой, но тут же заметила, как улыбается и благодарно смотрит на нее раввин.
Уже на следующий день равви Амаха стоял у них под дверью. Ему открыл Леонидас. Оказалось, жена уже поведала греку о посещении синагоги.
– Должно быть, ты не робкого десятка.
– Антиохия большой город, большинство иудеев из поколения в поколение перенимали греческое мировоззрение. Здесь уживаются различные точки зрения – иудеи, гностики и христиане. Поэтому в синагогу приходят не только единоверцы, а даже просто любопытствующие.
– Что же правоверные?
– Конечно, они разочарованы. Всегда найдутся люди, настолько трусливые, что вынуждены следовать правилам.
Леонидас расхохотался, и это стало началом теплой дружбы.
Мария встала с грядки, отряхнулась, про себя удивляясь тому, сколько всего вспомнила сегодня. Все это будет легко записать. Она словно открыла некий шлюз.
В следующий миг ветер донес до ее слуха сухой шелест кустов. Мария по опыту знала, что это предвещает дождь. Морской туман и тепло суши встретились и превратились в тяжелые тучи. Мария бегом спускалась по лестнице, но все же вымокла до нитки.
Когда вечером она собиралась ложиться, над Антиохией все еще шел дождь. Он барабанил по булыжникам в саду, просачивался сквозь кроны смоковниц.
"Благословенный дождь", – пронеслось в голове Марии.
День выдался на славу.
Завтра она вернется к тринадцатилетней девочке из Тиверии.