Глава VI
БЕГЛЕЦ
Когда Завидка первым смело бросился на кусты, словно отчаянная собачонка на медвежью берлогу, в кустах затрещало, а Завидка взлетел и шлепнулся на четвереньки.
- Э, да куст-то живой! - воскликнул Василько и кинулся раздвигать ветви.
Но ветви упрямо сжимались, пригибаясь к земле. Тогда все втроем навалились они на куст, и Куземка, запыхтев, сквозь зубы шепнул:
- Держу!
Ветви задергались, сопротивляясь, и вдруг затихли. Куземка понатужился, вытащил из кустов неизвестного подростка и с силой усадил его на землю. Подросток так и остался сидеть, дико озираясь. Но и трое дружков смотрели на него, открыв рты и выпучив глаза.
Подросток был высок и так худ, что можно было пересчитать ребра и позвонки на обнаженном до пояса теле. Волосы у него были черные и всклокоченные и закрывали горящие жаром глазища. Нос длиннющий, прямой. Всей одежды на нем было только потертые кожаные штаны непривычного для глаз покроя, узкие в щиколотках. Он был бос, и одна нога в крови.
- Эй ты, вор, отдавай мои сапожки, - сказал Василько.
Подросток молчал.
- Куда одежу девал? - спросил Куземка.
- Узелок? - шепнул Завидка. Подросток молчал.
- Ребята, а он, видно, не наш, по-русски не понимает, - сказал Василько.
Подросток открыл рот, силясь заговорить, но что-то мешало ему. Вдруг хриплым, странным голосом он, ткнув себя в грудь, сказал:
- Русски!
- Что? - спросил Куземка. - Ты русский? Что же так чудно говоришь?
- А ты его спроси, куда он сапожки подевал, - сказал Василько.
- Узелок! - шепнул Завидка.
- Одежа где? Сапоги? - спросил Куземка. - Узелок, еда? - и показал на свой рот.
- Еда, - повторил подросток и вдруг улыбнулся, пожевал, глотнул и тронул свой тощий, втянутый живот.
- Съел? - горестно спросил Завидка.
- Съел! - ответил подросток.
- Братцы, да он просто повторяет и не понял ничего! - сказал Василько. - Посмотрите-ка в кустах - может, что и осталось.
И Завидка, нырнув в кусты, с торжеством вытащил все похищенное.
Одежда была цела, но смята и скомкана, и одна штанина запачкана кровью. Узелок развязан, хлеб надкусан, пироги и лебединая нога еще не тронуты, а от платка оторван был длинный лоскут.
- Ты зачем же платок изорвал? - строго спросил Василько и сунул лоскут ему в лицо.
Подросток закивал и, притронувшись к своей щиколотке, сказал:
- Нога.
- Он понимает! Вишь, не повторил, а свое лопочет. Тогда, по очереди ткнув себя в грудь, они назвали свои имена. Подросток, внимательно оглядев их, тоже ткнул себя в грудь и сказал:
- Русски. Кащей.
- Что это - кащей? - спросил Завидка. Куземка пожал плечами, а Василько обрадовался и закричал:
- Все понятно, ребята! Кащей - так в степи называют раба, пленника. Это значит: он русский, а его половцы взяли в плен и сделали рабом. Так, что ли?
Но тот только повторял:
- Русски, русски, - и показывал на степь и на себя.
- Бежал, что ли? - спросил Василько и, встав, пробежал несколько шагов. - Это бегать называется. Бегать, бежал, понимаешь?
- Нога-то у него в крови, - прервал Куземка. - Вишь, моими штанами кровь утирал, только размазал. Смочи, Завидка, платок в речке обмыть ногу-то.
Рану обмыли - она оказалась простой царапиной.
- Эх да я! - крикнул Василько. - Это, значит, я в него и попал, когда у меня стрела в кусты залетела! - И он рассмеялся.
- Хорошо, что в ногу попал, а не в глаз, - сказал Куземка. - Глаз-то вытек бы. Другой раз гляди, куда стреляешь!
- Велика важность - вора подстрелил. Вор! Вор ты! Но подросток отрицательно закачал головой:
- Не вор, нет!
- Вор не вор, а что с ним делать? - задумчиво сказал Куземка. - Отпустить, что ли?
- Куда же ты отпустишь? - возразил Василько. - А зачем он здесь шатается? Ничего мы о нем не знаем. Связать его, что ли, и в детинец отвести?
Но пленник, вдруг взволновавшись, заговорил:
- Киев!
Он замолчал, облизал губы и повторил:
- Киев. Русь. Степь идет Киев. - Он опять показал на себя: - Русски пришел сказал - степь идет… кони… - Он пошевелил пальцами.
- Скачут, - подсказал Завидка.
- Кони скачут Киев. Русь, Киев, добыча, много…
- Что он говорит? - в ужасе закричал Василько. - Степь это значит половцы на Киев скачут. Тащи его скорей в детинец рассказать!
- Да постой ты! Что мы его такого дикого потащим, ничего толком не разобрав! Зря всех людей перепугаем. А может, он врет все, чтоб мы его пожалели, подарили ему штаны и бить не стали.
- Если половцы на Киев пойдут, то нас не минуют, мы Киеву застава. Ты, Куземка, дурак!
- Ты умен!
- Степь идет, - повторил подросток. - Много, большая сила. Кони. Люди…
Видно было, как он вспоминает слова, и уже язык шевелится послушнее.
Тогда, то подсказывая, то показывая жестом, ребята принялись расспрашивать его и наконец, разузнав все, что удалось, в ужасе посмотрели друг на друга:
- Как быть?
- До вечера ждать в кустах, а как стемнеет, отведем его к господину Глебу. Уж тот разберет, что правда, что ложь, и решит, что дальше делать.
- Когда стемнеет, ворота запрут.
- А на что нам ворота, у нас свой ход есть.
- А какой он, Киев? - вдруг спросил Завидка.
- Лучше на всем свете нет! - ответил Василько. - Я там маленьким был раз, вовек не забуду. Народу там многие тысячи, со всех краев понаехали. Храмы высокие, такие высокие - до самых небес. Главы золотые сияют, одна над другой вздымаются, будто там, вверху, одно над другим сразу столько солнц взошло. А сам город на горах. Горы зеленые. А река широкая, на ту сторону стрела не долетит. Река Днепр…
- Днепр-батюшка! - вдруг сказал пленник и протянул руки к северу.
Все замолчали.
- Вырасту - уеду в Киев, - заговорил Завидка. - Пойду к великому князю. Он меня в слуги возьмет, в младшие дружинники. Я человек свободный, не нанятой, не купленный. Он меня возьмет.
- "Возьмет"! - насмешливо сказал Василько. - И не такие, как ты, в дружинники выходили.
- Понятно, не такие! Илья Муромец крестьянский был сын, смерд…
- А ты гончаров сын. Нашелся богатырь! Тебя щелчком перешибешь.
- Ну-ка перешиби, попробуй! - Завидка вскочил, размахивая кулаками.
- Да будет вам! - сказал Куземка. - Пленника-то держите ли? Как бы он не убежал.
- Держим, - ответил Василько. - Надоело держать-то. Долго ль еще ждать?
- Как солнце сядет… А я из Райков никуда не уеду. По мне, и здесь хорошо. На отцовом месте буду кузнечить.
- А я уеду, - повторил Завидка. - Избу себе там выстрою, надоело в землянке жить. Поставлю избу пятистенку, будут у меня два покоя, как у господина Глеба. На кровати буду спать, не на нарах земляных…
- Знаешь, какую избу себе выстрой, - сказал Василько: - выстрой себе избу выше облака ходячего. Взойдет молодой месяц, острым рогом за оконце в светлице зацепится - всю ночь светильником светить станет. Будет в светлице светло как днем. В соломе на крыше не птицы гнезда совьют, а звезды своих деток - малых звездочек выведут.
- Дырки прожгут в соломе твои звезды-то, всю избу спалят, - сказал Куземка. - Выдумаешь! Звезда не воробей!
- Отстань, не мешай… Такая высокая будет изба - воробьям туда не долететь. А изба-то вся цветная, резная, цветами расписанная. Сени на высоких точеных столбах…
- Темнеет, - прервал Куземка. - Пора! А куда мы его денем? В сарай к нам, что ли? Не убежал бы.
- Я его сторожить буду, а вы идите, - сказал Завидка.
- Убежит он от тебя. Вишь, ты ему по плечо.
- Не убежит!
- И впрямь не убежит. Наш Завидка ростом не вышел, а настойчивый. Как на меня-то налетел! Видал, Куземка, как собачонка медведю в горло вцепляется? Он головой трясет, а скинуть не может - так впилась. И Завидка наш такой.
- А все же лучше связать, а то убежит.
- Я не убежит. Не надо связать. Русски.
Глава VII
У ГОСПОДИНА ГЛЕБА
Жилище господина Глеба находилось на высоком месте у западной стены и было самое обширное во всех Райках. У каждого из воинов и у тех немногих мастеров, которые жили внутри детинца, было по горнице, по кухне и по сараю с хлевом. У господина Глеба, кроме хозяйственных построек, было еще две горницы. В той, что поменьше, стояли тесовые кровати, покрытые богатыми одеялами, и там же в сундуках боярин хранил свое добро. А в большой горнице он пировал со своими дружинниками и там же с ними совет держал. Пол в обеих горницах был выложен поливными киевскими плитками, желтыми разводами по зеленому полю. В солнечные дни эти плитки отливали медным блеском, и ни у кого во всем детинце такой роскоши не было.
И стены были не из круглых бревен, как в других жилищах, а изнутри обтесаны и тоже до половины выложены цветными плитками. В большой горнице над плитками висели ковры, на которых госпожа Любаша выткала едущих длинным рядом всадников на конях. Кони изгибали лебединые шеи и ступали, согнув высоко в коленях тонкие ноги с маленькими копытцами. Всадники были все в шлемах и в кольчугах, так что видно было, что ехали они не на охоту, а на битву, и поднятые копья вздымались лесом над их головами.
В этот вечер господин Глеб учил сына своего Георгия благородной игре в шахматы, а госпожа Любаша, стоя за спиной сына, помогала ему советами. Несмотря на будний день, все трое были в нарядных одеждах. У боярина плащ был заколот на правом плече пряжкой с красным камнем. На шее госпожи Любаши блестела серебряная гривна - ожерелье из свитой жгутом проволоки. Из-под головного платка спускались с висков подвески - широкие полулуния-колты. На одном колте был изображен павлин с распущенным хвостом, на другом - два голубка, обратившиеся друг к другу клювами.
Георгий проигрывал. Моргая белыми ресницами, подолгу думал он над каждым ходом, протягивал острые пальцы к фигуре и не решался ее коснуться. Господин Глеб, откинувшись на спинку кресла, хмуро следил за ним, не мешая думать. Наконец Георгий передвинул пешку. Тогда господин Глеб, подавшись вперед, перескочил конем через свободное поле и сказал:
- Что ж ты не видишь? Мат королю!
Госпожа Любаша нагнулась над доской, огорчилась, взмахнула руками, и длинные рукава, задев доску, смешали фигуры.
- В этой игре мудрость сокрыта, - заговорил господин Глеб, искоса взглянув на жену. - Когда покойный князь Ярослав Владимирович подарил мне ее, он изрек: "Это игра военачальников и правителей. Все военные хитрости и воинские доблести содержатся в ней".
Георгий почтительно слушал, сжимая в ладони нанесшего ему поражение белого коня.
- Учись этой премудрости. Исподволь нападать, отвлекая внимание противника, чтобы главный удар пал, как молния, внезапный и разящий. Задолго угадывая замысел врага, готовить защиту…
- Он очень дорог, этот княжеский подарок? - спросил Георгий. - Это царьградская работа? Нашим мужикам так не выточить. Какая цена этой игре?
- Это работа псковского мастера, а в Царьграде таких ввек не выточат, - возразил господин Глеб. - Когда я в молодости был в Царьграде с посольством, посол среди прочих даров поднес императору ларец из рыбьей кости, а тот в восторге всплеснул руками и воскликнул: "Первая среди стран Россия в резьбе по кости!" Посмотри, как дивно вырезана конская голова. Она раздувает ноздри, будто пламенем пышет.
- Я тоже хотел бы поехать с посольством в страны заморские, - сказал Георгий.
А госпожа Любаша воскликнула:
- Я давно говорю, хорошо бы отправить Георгия в Киев! Во дворце великого князя он сможет показать себя достойно.
- Достойно ли? - отмолвил господин Глеб и, вздохнув, вновь начал расставлять на доске резные фигуры.
- Господин, - доложил вошедший слуга, - там Микулы-воина сын и сын Яремы-кузнеца с тайным делом к тебе.
- Ты их знаешь? - спросил господин Глеб сына. - Какое у них может быть ко мне дело?
- Василько ленив и дерзок, - ответил Георгий, - с ним дружбы не вожу. А другого не знаю - ведь он сын кузнеца.
- Княжий кузнец младшему дружиннику ровня. Кузнецы куют оружие, мы им сражаемся. А чванство ведет к погибели. Что же, если ты их не знаешь, тебе их тайна не любопытна. Иди.
Госпожа Любаша шумно вышла вслед за сыном. Но Георгия в горнице уже не было. Обежав кругом, он успел прильнуть ухом к двери, подслушать, что скажут мальчики. Совесть у Георгия была нечиста, и он боялся, не с жалобой ли на него пришел Василько. А господин Глеб страх не любил, когда засапожные ножи без дела пускали в ход, оружием баловались. Сколько Георгий ни слушал, слова долетали глухо, ничего нельзя было понять. Он весь изогнулся, плотнее прижимаясь к двери. Вдруг за его спиной раздался голос:
- Пусти меня, Георгий Глебович, в дверь пройти.
Георгий отскочил как ужаленный, смутясь, что застали его за позорным делом, за подслушиванием. Оглянулся - и увидел знакомое лицо с высокими скулами и чуть поднятыми к вискам глазами - ковуя Овлура.
Ковуями звали на Руси кочевников, осевших на землю. Не на редкость были эти ковуи в Киевской земле. Многие из них поженились на русских девушках и сами обрусели. О дикой их молодости напоминали лишь черные войлочные клобуки, которые никак не хотели они сменить на киевский цветной колпак иль круглую шапку. И не раз случалось, что вместе с новыми своими свойственниками шли черные клобуки войной против прежних своих братьев. Но как под золой тлеют угли, так за тихим голосом и покорными движениями долгие годы не угасали вольная гордость и дикий нрав.
Мгновение Георгий смотрел на ковуя, потом отвел глаза и злобно спросил:
- Ты за мной доглядывать?
- Я за степью смотрю, - ответил Овлур. - То моя служба, с тем я и пришел к господину по делу неотложному. А в доме у дверей подслушивать, хоть я и не боярский сын, постыжусь.
Георгий, вспыхнув, ударил его по лицу. Косые глаза Овлура заморгали, он кинулся на обидчика, и Георгий с ужасом увидел у самого своего горла большие, темные, сведенные судорогой руки. Будто степной орел налетел, сейчас вцепится когтями, задушит, выклюет глаза. Но руки Овлура опустились. Он было тронулся к двери, но, внезапно передумав, повернулся и вышел.
"Тоже жаловаться хотел, да не решился, или впрямь было у него неотложное дело?" - подумал Георгий, но махнул рукой, тихо прошел в горницу и лег на лавку и на беспокойный вопрос матери ответил, что болит-де у него голова и выходил он на крыльцо свежим воздухом подышать.
А меж тем вот что происходило в большой горнице. Слуга ввел Василька с Куземкой, и боярин приветливо спросил:
- Какое у вас тайное дело до меня?
Василько выступил вперед и бойко рассказал, как они играли, как их обокрали, как они нашли вора, а вор этот бежал из половецкого плена, а половцы-де готовятся напасть на Русь.
- А где же теперь этот вор? - спросил господин Глеб.
- У нас в сарае, - ответил Куземка. - Мы, как стемнело, привели его в сарай. Днем-то боязно было его вести - такой дикий, весь детинец бы всполошил.
- Как же вы прошли в детинец, когда стемнело? Разве ворота не были заперты?
Куземка открыл было рот, но Василько прервал его:
- Ворота были отперты. Еще не совсем стемнело.
- Что же, - сказал господин Глеб, - ведите сюда вашего вора.
Глава VIII
БЕЗ ИМЕНИ
- Как тебя зовут? - спросил господин Глеб.
- Имя нету, - хриплым голосом, медленно и будто вспоминая русские звуки, ответил подросток. - Имя забыл.
- Собака и та свое имя знает, - сурово сказал господин Глеб. - Как же ты-то позабыл?
- Давно было. Семь лет. Или десять. Я тогда не умел считать. Украли меня. Именем не звали. Кликали: тце, тце… еще собака, киянин. Киев.
- Как же ты попал сюда?
- Я шел.
Василько не удержался, фыркнул. Господин Глеб строго глянул на него. Василько смутился и, едва удерживая смех, объяснил:
- Шел, говорит. Это птица летает, а человек, известно, идет.
- А ну-ка, помолчи, - сказал господин Глеб. - А ты говори. Не бойся. Говори, не торопись, вспоминай, а я слушать буду.
Подросток сжал руки, будто вспоминать было тяжкий труд, и заговорил:
- Я бежал… один раз… еще один раз. Маленький был, куда убежишь! Степь… Есть захотел… - Он замолчал, будто увидел себя малюткой, потерянным в высоких ковылях, а вдали - дым костров. - Нагайкой побили, за ногу веревкой привязали к колышку. Больше не бегал. Понимать стал. Куда побежишь? Степь… Весной вдруг говорят: "Идем Русь, Киев, добыча, много". Ох, хорошо! Киев буду, отца найду, отец Киев - киянин… - Глаза у него засверкали, рот приоткрылся, обнажив острые редкие зубы. И сразу лицо погасло, и он выкрикнул: - Нет, не хорошо! Приду Киев - отец скажет: "С кем пришел? Что ищешь? Убивать, грабить? С врагами пришел - сам враг, не сын мне, не русский, нет!" Нельзя с ними идти, одному надо. Я звезды смотрел - каждый вечер, какие звезды в небе, куда кони идут. Понял звезды, дорогу понял, путь, ночью ушел. Один, не с врагом, один. Вот пришел. Говорю тебе: степь на Русь идет, много, большая сила. Сколько травы - столько коней, сколько звезд - столько людей…
- Ты давно ушел от них?
- Пять дней и еще три. - Он показал пальцами.
- Зачем ты врешь? - крикнул господин Глеб. - Ты пеший, они верхами. Если бы вправду они шли сюда, раньше тебя здесь были бы.
- Шли сюда. Они шли Русь. Сюда, по звездам. А куда ушли, я не знаю. Они как… как саранча. Ветер подует - принесет саранчу, ветер подует - и нет ее. А все же придут, придут. Летом в степи кружат, кружат, дороги нет, туда скачут, сюда. А зима пришла, они пришли на стойбище, где прошлой зимой были. Я не знаю, где они кружат, но они сказали - идут сюда. Они идут.
Он замолчал, а господин Глеб смотрел на него и думал: "Лжет или говорит правду? Русская речь ему трудна, и лицо не русское. Но и подобные лица я встречал на Руси, и язык он мог позабыть в плену. Быть может, он говорит правду. Но возможно, что он лазутчик, подосланный врагами. Что высмотреть он успел и торопится донести своим хозяевам? Возможно, что он просто бродяга и вор, никогда не видевший половцев и придумавший эту сказку, чтобы легче было воровать. А если и в самом деле русский он, сын честного отца, пленник, ушедший из плена? Как быть?"
- Эту ночь запру тебя в сарае, - сказал он вслух.
- Отпусти меня! - сказал подросток, сжимая кулаки. Опять вздернулась губа, показав острые зубы.
- Не могу тебя отпустить, пока наверное не узнаю, зачем ты приходил. Через несколько дней все вызнаем. Пока придется тебе пожить здесь.
Он позвал слугу, чтобы приказать отвести паренька в сарай и запереть его там, но еще раз взглянул и увидел страшную худобу, пыль и грязь на темной коже, злой и жалкий оскал голодного рта и вдруг передумал.