Проводник же, втиснувшись между ними, сиплым голосом произнес:
- Поезд скоро отправляется.
- И куда вы следуете? - Лихослав спросил шепотом, и также шепотом, почти одними губами, Аленка ответила:
- Познаньск…
- Значит, попутчики. - Он поклонился и руку поцеловал, бережно, осторожно, будто бы эта самая рука хрустальная. Поцеловал и отпустил, больше ничего не сказав.
…а сынок мэра норовил не только руку, Аленке даже пнуть его пришлось, что, конечно, крайне неприлично, зато весьма эффективно.
- Аленка, ты… - Мрачная Евдокия заперла дверь на щеколду. И содрав шляпку, швырнула ее на диванчик. - Ты… ты соображаешь, что творишь?
- Что?
Аленка давно усвоила, что спорить с сестрицей бесполезно.
- Он же теперь… ты же… он же не отстанет!
И пускай.
Евдокия махнула рукой и без сил опустилась на собственную шляпку. Вскочила, ойкнув…
- Выбрось, - посоветовала Аленка, устраиваясь у окна. - Она тебе не идет. И платье тоже. И вообще, Дуся, ты ведешь себя как…
- Как кто?
- Как надсмотрщица, вот!
- Мне мама за тобой присматривать велела! - Евдокия расстроенно вертела в руках шляпку, которую, кажется, и вправду оставалось лишь выбросить.
- Вот именно, что только присматривать, а не…
- Не "что"?
- Не надсматривать.
Евдокия покраснела, но сказать ничего не сказала, села, спину выпрямив, и портфель бумагами набитый к животу прижала. Вцепилась в него, словно опасалась, что и здесь, в запертом купе, кто-то на этакую ценность покусится.
Ссориться с сестрой не хотелось, и Аленка отвернулась к окну.
А Лихослав не ушел, стоял на перроне, разговаривал и жевал пирожок, тот самый, который горбиком и с корочкой, и, значит, не думает, будто уличная еда - это зло… и жует-то так вкусно, что Аленка, пусть и не голодная, а позавидовала.
Надо было купить пирожков в дорогу…
Следовало признать, что Лихослав был высоким и, пожалуй, красивым… нет, конечно, Аленка любит другого и любви своей изменять не собирается, поэтому интерес ее к Лихославу исключительно, как выразилась бы дорогая сестрица, умозрительного характера.
Евдокия сопела и копалась в портфеле…
А папенька опаздывал.
…а если вовсе не появится, то…
- Не злись, - примиряюще сказала Аленка. - Он мне просто помог.
- Ну да, сначала "просто помог", потом "просто встретился"… просто прогулялся… а потом исчез в неизвестном направлении или хуже того…
- Что "хуже"?
- Ничего.
Евдокия раздраженно сунула убитую шляпку на полочку для багажа, который уже доставили. Конечно, чемоданы поедут отдельно, но вот обтянутый пурпурной кожей саквояж - дело иное.
- Ты преувеличиваешь…
Лихослав повернулся и, встретившись с Аленкой взглядом, подмигнул ей…
…а глаза не синие, как показалось вначале, а с прозеленью.
- И вообще, - сказала Аленка, - я другого люблю.
- Угу.
Из саквояжа появились спицы, моток шерсти и свежий номер "Финансиста", который Евдокия раскрыла, пытаясь спрятаться за желтыми листами.
- Люблю, - Аленка скрестила руки на груди, все же и ей перепало семейного упрямства, не позволяющего отступиться от выбранной цели, - и выйду за него замуж. Вот увидишь.
Евдокия лишь фыркнула.
А "Молот Вотана" издал протяжный гудок, предупреждая о скорой отправке.
Все-таки папенька как-то чересчур уж запаздывал…
Евдокия вынуждена была признать, что сестрица ее была права… шляпка дурацкая. И платье из серой шерсти, купленное ввиду исключительной своей практичности, было не самым подходящим для столицы нарядом. И стоило заглянуть в лавку, поискать что-то поприличней, но время…
Времени не хватало.
Времени не хватало всегда, но накануне отъезда - особенно остро.
Как оставить маменьку наедине с "Модестомъ"?
…линия новая только-только запустилась, и значит, возможны дефекты в продукции…
…а третьего дня управляющий отписал, что каолин доставили недолжного качества, и если требовать возмещения убытков, то…
…отослать партию назад? Линия станет, и заказчики будут недовольны.
…принять в производство? Мало того, что скажется на продукции и репутации фирмы, так еще даст повод поставщикам думать, будто бы "Модестъ" не столь уж привередлив…
Нет, клиенты разницу вряд ли заметят…
…но все одно, нельзя рисковать…
Времена нынче неспокойные: конкурентов развелось, и всяк только-только пришедший на рынок полагает, что будто бы "Модестъ" незаслуженно этот самый рынок держит.
…на Селуцкой мануфактуре проблемы…
…а отчет полугодовой, с шахт полученный, Евдокии не нравился, чуяла - подворовывают: уж больно аккуратными, правильными были числа…
И еще рудники медные, с которыми никак не ладилось…
…нет, документы все были в полном порядке. На первый взгляд. И на второй тоже. И на третий, пусть бы подобная скрупулезность, граничащая с нервической паранойей, пришлась не по вкусу пану Острожскому, каковой и заявился с сим предложением к матушке.
Помимо предложения, купчей на землю и данных геологической разведки, в которых Евдокия разбиралась всю ночь и потом еще утро, сей господин весьма импозантной внешности располагал рекомендательным письмом от старого матушкиного знакомого…
Все одно подозрительно.
…двадцать пять тысяч злотней минимальным взносом…
Деньги имелись.
И маменька аккурат задумалась, во что их вложить. Евдокия предлагала акции "Восточной компании", которая в последние лет двадцать показывала стабильный рост, однако доход с них был невелик…
Пан Острожский обещал удвоить капиталы в течение года… а если вложить не двадцать пять тысяч, а пятьдесят, чтобы оборудовать шахты по последнему слову техники… конечно, чем больше вклад, тем больше доход, но все же…
- О чем думаешь, деточка? - мягко поинтересовался Лютик, откладывая дамский альбом с эскизами.
А ведь едва не опоздал.
И Евдокия всерьез намеревалась требовать задержки поезда, поскольку выдвигаться без Лютика в столицу было бы безумием. Две девицы, пусть и неблагородных кровей, но путешествующие самостоятельно? Немыслимое нарушение приличий.
Нет, на собственную репутацию Евдокии было глубоко плевать, ей случалось совершать поступки и куда более предосудительные, чем поездка в вагоне первого класса от Краковеля до Познаньска, но вот рисковать сестрой она не могла.
Аленка дулась.
Демонстративно дулась, повернулась к окну и губу нижнюю выпятила. Журнальчик, в дорогу купленный, развернула, но читать не читает…
- О рудниках, - призналась Евдокия, разминая пальцами виски.
Воняло керосином.
Запах этот являлся прямым свидетельством приближающейся мигрени. И Евдокия поморщилась, злясь на себя за невозможность изжить сию, чисто женскую, болезнь, которая, по утверждению приглашенного матушкой медикуса, проистекала единственно от избытка ума.
Как решить проблему, медикус не знал.
- Что тебе не нравится? - Лютик сцепил руки.
Пальцы у него были длинные и неестественно тонкие, с аккуратными синеватыми ногтями, которые, по мнению того же медикуса, свидетельствовали о несомненной слабости сердечной мышцы. Лечить оную медикус предлагал скипидаром.
- Все не нравится, - призналась Евдокия, со стоном вытаскивая ленту.
При мигрени волосы становились тяжелыми, и малейшее к ним прикосновение вызывало острейший спазм.
- Скользкий он…
- А по-моему, воспитанный. - Аленка, заприметив маневры сестрицы, перестала обижаться, но пересела и шлепнула Евдокию по рукам. - Дай мне. Ты же себе все волосы повыдираешь…
- Воспитанный. Но все равно скользкий.
Аленка расплетала косу осторожно, и прикосновения ее мягкие унимали боль.
- Он говорит… то, что мы хотели бы услышать… а это не совсем правильно… гарантирует доход, а в таком деле гарантий быть не может…
- Мошенник? - Лютик коснулся восковым карандашом носа.
- Не знаю… письмо его…
…восторженное, нервное какое-то, словно бы человек, писавший его, пребывал в величайшем возбуждении. Конечно, может статься, так оно и было, но…
- Пан Острожского - человек осторожный, - Евдокия закрыла глаза, отрешаясь и от боли, и от далекого мерного стука колес, и от еще более далекого гула рельс, которые дрожали, но держали стальную тушу состава, - опытный…
- На любого хитрого лиса капкан найдется, - заметил Лютик. - Ко всему именно этот лис - жаден.
Пана Запольского Лютик недолюбливал, по обычаю своему не давая себе труда скрывать эту нелюбовь. Следовало признать, что отчим, которого многие матушкины знакомые полагали существом в высшей степени бесполезным - а то и вправду, какой от эльфа в хозяйстве прибыток? - отличался редкостной наблюдательностью и острым умом.
Отчима Евдокия уважала.
И любила.
Родного отца она помнила единственно по карточке, которую маменька, отдавая дань уважения супругу, не спрятала и после нового замужества. Лютик не протестовал, быстро смирившись с негласным присутствием Парфена Бенедиктовича в доме.
- Прошлое нельзя спрятать, - сказал он как-то, - с ним можно научиться жить, и только…
Тогда Евдокия, которой только-только десятый год пошел, его не поняла.
…а позже поняла, но… говорить легче, чем учиться.
Или ученица из нее дурная?
- Дусенька, тебе бы прилечь, - Аленка разбирала косу по прядке, тесня мигрень, - и перестать думать о всякой ерунде…
- Двадцать пять тысяч злотней - не ерунда, - возразила Евдокия, но все же прилегла. Аленка же, сунув сестрице под голову подушку, села рядом.
- Не ерунда, конечно. - Ее гребешок из слоновой кости скользил по мягким волосам. - Но ты слишком много думаешь о деньгах…
Евдокия хотела сказать, что кому-то ведь надо, но поймала насмешливый Лютиков взгляд.
Нет, она вовсе не собиралась упрекать сестрицу в легкомысленном отношении к семейному делу… и Лютика не считала бесполезным, напротив, лучше, чем кто бы то ни было, осознавала, сколь многое он сделал…
- А о чем мне думать? - проворчала исключительно из врожденного упрямства. - Об офицерах?
- Почему нет? Согласись, он хорош… почти как Себастьян…
- Даже так?
- Себастьян, конечно, лучше, но…
- Он лучше, потому что ты в жизни с ним не сталкивалась. - Евдокия закрыла глаза, впадая в блаженную полудрему.
Вагон-колыбель.
Напевы колес… и так ли важно, существуют ли на самом деле те залежи меди, в которые предлагает вложиться пан Острожский.
Двадцать пять тысяч злотней потенциальных убытков…
…или недополученной прибыли…
Башенки из золотых монет, которые, проступая в воображении, окружают Евдокию. Золото и снова… и далекий голос отчима, напевающий колыбельную. Аленка рядом… и верно, к чему рисковать?
Шахты?
…Серые земли…
…ушедшие жилы и рекомендательное письмо на плотной бумаге высочайшего качества… нервный почерк, скачущие буковки, но маменька руку опознала…
…шахты.
К Хельму их вместе с разлюбезным паном Острожским… хватит денег и для себя и для Аленки… ей больше нужно, она ведь красавица, каких поискать… и надо с нею мягче, потому что действительно не права Евдокия была, когда за офицера упрекала. Но как объяснить, что боится она, до дрожи в руках, до холода под сердцем.
…Аленка ведь легкая, светлая, как Ирженина искра, и верит всем…
…а уланы - народ лихой, пустоголовый, и с этого офицерика станется Аленке голову задурить, соблазнить и бросить…
…посмеяться над наивною… сказать, мол, сама виновата.
…и все-таки скользкая личность - пан Острожский… матушке надо будет отписаться, чтобы не вздумала с ним дела иметь. Пусть других манит призраком медного богатства…
…Серые земли, Хельмовы… там что медь, что серебро - все зыбкое, призрачное, в руки возьмешь, а оно туманом и сквозь пальцы… оставит горечь чужого проклятья, а с ним и лихоманку…
Сквозь дрему Евдокия слышала, как Аленка укрыла ее пледом, и шторы сдвинула, спеша уберечь от солнечного света, и что-то говорила Лютику: торопливо, извиняющимся тоном, а он отвечал. Но вот беда, ни словечка не различить…
…сон был золотым.
И в нем пан Острожский, вырядившийся в новомодный полосатый пиджак, раскланивался перед Евдокией, сыпал под ноги медни, но не со знакомым профилем Болеслава Доброго, а с Севастьяновым. Ненаследный князь лукаво улыбался…
…муторный сон. Тяжелый. И примета опять же.
Выбравшись из сна, Евдокия долго лежала, прислушиваясь к себе.
Мигрень отступила.
И это само по себе было сродни чуду.
…но маменьке отписаться надобно… а лучше сходить на ближайшей станции к телеграфисту, пусть отобьет предупреждение.
…и хорошо бы к дому телефонную линию провесть, дорого, конечно, станет, но Евдокия чуяла - окупятся траты. Теми же спокойными нервами и окупятся.
Евдокия встала, оправила юбки и удивилась. Поводов для удивления имелось два. Во-первых, из купе исчезли Аленка и Лютик… а во-вторых, поезд стоял.
Странно.
Если память Евдокии не изменяла - а на память она никогда-то не жаловалась, - то ближайшая стоянка должна была случиться в Сокулковице нынешним вечером. И, отодвинув шторки, заботливо задернутые Аленкой, Евдокия убедилась, что до вечера далековато.
И то, не могла же она столько проспать?
Евдокия подхватила Аленкин ридикюль, и собственный портфель, и заодно Лютикову планшетку, по вечной его рассеянности забытую на столе, - а ведь в планшетке мало того что чековая книжка лежит, так и кое-какие финансовые бумаги свойства весьма интимного, для посторонних глаз не предназначенного.
А если кто заглянет?
Нет, Евдокия осознавала, что конкуренты "Модеста" не столь всесильны, но… зачем рисковать?
В коридоре было тихо.
Сумрачно.
И пахло свежими кренделями. От аромата этого желудок заурчал… а ведь с завтраком не сладилось, из-за конфликту с маменькой, которой пан Острожский с его воздушными замками весьма по сердцу пришелся. Едва вусмерть не разругались. Модеста Архиповна настаивала на том, что поучаствовать в деле надобно, а Евдокиину осторожность называла бабьим переполохом. Дескать, только непраздные бабы каждой тени боятся. А пан Острожский - вовсе даже не тень…
…прохиндей.
Нет, маменька обещалась без Евдокииного согласия в мероприятие сие не лезть, но вдруг да… Евдокия мотнула головой, отгоняя мрачные мысли. Не столь уж Модеста Архиповна и слаба, хотя порой невместно доверчива, этого не отнять… а этот гад манерами берет, любезностью показной.
Желудок заурчал, опасаясь, что вместо кренделей его ждет пища исключительно духовная, замешенная на финансах и полугодовой отчетности, которую давно следовало проверить, потому как Евдокия подозревала, что новый управляющий Коришвецкой фабрики подворовывает. Конечно, скромно, не наглея, но давно…
…а кренделей хотелось, чтобы пышных, густо посыпанных маком. И молока, свежего, с пенкой.
И Евдокия, крадучись, двинулась на запах. Она прижимала к груди портфель и планшетку, в подмышке держала скользкий ридикюль и радовалась, что никто-то не видит ее…
…в измятом после сна платье…
…простоволосую…
…на ведьму, верно, похожа…
Дверь в каморку проводника была открыта. А сам проводник отсутствовал, зато на столе, накрытом белоснежной крахмально-хрустящей скатертью, на серебряном подносе лежали кренделя. Именно такие, о каких Евдокия мечтала.
Она сглотнула слюну.
Нехорошо без спроса брать, но…
Румяные, пышные, с корочкой темной и лоснящейся, с маковой посыпкой, и крошечки маковые, не удержавшись на глянце, падают на скатерку.
Кренделя манили.
Запахом. Видом своим… и еще маслице сливочное, правильного желтоватого оттенка, а значит, из хорошего молока сделанное, на тарелочке слезою исходило…
…нехорошо…
И ножик здесь же лежал.
…она не красть собирается, она заплатит… сребня хватит за крендель и кусочек масла?
В животе урчало, и Евдокия, воровато оглянувшись, переступила порог. Ей было и стыдно и страшно… а вдруг кто увидит? Сплетен не оберешься и…
Никого.
Только кренделя и маслице… и сахарок в стеклянной сахарнице, на три четверти наполненной. Лежат белые куски рафинада… это просто от голода.
…питаться надо регулярно, об этом и в "Медицинском вестнике" пишут, но у Евдокии регулярно не получалось, вечно то одно, то другое… и тут…
- Воруете? - раздалось из-за спины, и Евдокия, ойкнув, подпрыгнула. А подпрыгнув, выронила ридикюль. Естественно, содержимое его рассыпалось… и монеты, и помада, и румяна, которые Аленке были без надобности, потому что не нуждалось ее лицо в красках, и зеркальце, и пудреница, и прочие дамские мелочи, разлетевшиеся по ковру…
- Я… я проводника искала.
Офицер, тот самый, поразивший Аленкино девичье сердце, стоял, прислонившись к косяку, загораживая собой дверь. Помогать Евдокии он явно не намеревался, напротив, казалось, ему доставляют удовольствие и ее смущение, и то, что приходится ползать, подбирая Аленкины вещицы, которых было как-то слишком уж много для крошечного ридикюля.
Поддев носком начищенного сапога катушку ниток - и зачем они Аленке, если она и иглу в руках удержать не способна? - он сказал:
- Как видите, проводника здесь нет.
- А где есть? - Евдокия нитки подобрала.
Не хватало еще добром разбрасываться. И вообще, она не гордая, в отличие от некоторых. Вопрос же ее пропустили мимо ушей. Офицер покачнулся, перенося вес с одной ноги на другую, и произнес:
- Вы на редкость неумело выполняете свои обязанности. Я бы вас уволил.
- Что?
Евдокия застыла с ридикюлем в одной руке и парой липких карамелек в другой.
- Уволил бы, - повторил он, издевательски усмехаясь. - Полагаю, вы понятия не имеете, куда подевались не только проводник, но и ваша подопечная.
Подопечная?
Евдокия прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Это он об Аленке? И если так, то… за кого он Евдокию принял? Хотя вариантов немного: за компаньонку. Ну или дальнюю родственницу, принятую в дом с тем же расчетом. Что ж, не следует разочаровывать молодого человека… хотя нет, не такого уже и молодого, с виду ему около тридцати, а может, и того больше.
Морщинки у глаз возраст выдавали, и сами эти глаза непонятного колеру, вроде бы синие, но… или зеленые? А то и вовсе желтизной опасною отсвечивают.
- Полагаю, - спокойно произнесла Евдокия, закрывая злосчастный ридикюль, - с моей подопечной все в полном порядке.
Она надеялась, что не солгала, поскольку вряд ли бы за то малое время, которое Евдокия дремала, Аленка успела попасть в неприятности. Ко всему, с нею Лютик, он же пусть и личность специфического толку, но в обиду дочь не даст.
- А теперь окажите любезность, - Евдокия перехватила ридикюль, планшетку сунула в портфель, а портфель выставила перед собой, точно щит, - позвольте мне пройти.
Не позволил. Остался, руки сцепил, смотрит свысока, с такой вот характерной ухмылочкой, с пренебрежением, от которого зубы сводит.
- Милая…
- Евдокия…
- Лихослав.
Хорошее имечко, самое оно для улана.