- За пять сребней? - Монетки все еще лежали на столе. - Конечно, стану.
- Почему?
- Вы мне за информацию платили. - Евдокия выстроила серебряную башенку, а затем смахнула сребни в ридикюль. - А не за содействие…
- Но…
- Вы же не станете отрицать, что я совершенно искренне отвечала на все ваши вопросы?
- Нет, но…
- И в таком случае свои обязательства согласно договору я выполнила.
Евдокия поднялась.
- Стойте… вы…
- Я же предупреждала, что потом дороже станет. Двадцать сребней. Ежемесячно…
Торговаться офицер не умел совершенно…
А в купе Евдокию поджидал сюрприз.
Он пристроился на красном диванчике у окошка и сидел, подперев подбородок пятерней. Пухлые пальцы Аполлона касались румяной щеки, растрепанные кудри, освобожденные от сахарного плена, легли на плечи. В правой руке Аполлон держал красного леденцового петушка на палочке. Видать, держал давно, храбро презрев опасность краснухи, ежели петушок лишился головы и хвоста.
- Коровы шли широкою волной, - произнес он, вскинув затуманенный взор на Евдокию, - располучая нас с тобой… я в руку взял кнута. И быть нам вместе. Да.
- Нет, - ответила Евдокия, силясь справиться с паникой.
- Почему? - Аполлон выпятил губу, и подбородок его мелко затрясся, видать, от переполнявшей жениха обиды.
- Что ты тут делаешь?
- Тебя жду. Хочешь? - Он щедро протянул Евдокии петушка, лизнув напоследок. - Вот тут еще не обкусывал…
На леденцовую грудку налипли крошки.
- Аполлон, - подношение Евдокия проигнорировала и, сделав глубокий вдох, велела себе успокоиться, - я тебя спрашиваю, что ты делаешь в нашем купе?
- Я… от мамки сбег.
Он уставился на Евдокию, часто-часто моргая.
Сбег.
В рубахе белой, с расшитым воротом и латками на локтях. Рубаха перевязана широким поясом, синим, но желтыми тюльпанами затканном. Полотняные, сизого колеру, портки топорщатся пузырями, поверх стоптанных сапог надеты новенькие галоши…
Сбег, значит.
И сумку прихватил, локотком к себе прижимает, поглаживает.
Евдокия потрясла головой, надеясь, что все бывшее до сего момента - лишь сон, пусть и удивительно правдоподобный, но… она откроет глаза и очнется в купе первого класса аглицкого пульмановского вагона, который не стоит, но…
- Ты злишься? - робко спросил Аполлон. - Прогонишь, да? Мама сказала, что ты в столицу едешь… за женихами… и я с тобой.
- За женихами?
Аполлон нахмурился, кажется, с этой точки зрения он свое путешествие не рассматривал. Впрочем, думал он недолго, вероятно оттого, что процесс сей был для него непривычен и вызывал немалые неудобства.
- Не. Я за женой. Ты ж за меня не пойдешь?
- Не пойду. - Евдокия присела.
Сумасшедший сегодня день.
- И ладно, - как-то легко смирился Аполлон, но счел нужным пояснить: - Ты ж старая.
- Я?!
Старой себя Евдокия не ощущала.
- Мамка так сказала, что ты перестарок, а все равно кобенишься. Ну я и подумал, зачем мне старая жена? Я себе молодую в столице найду. Красивую.
- А я, значит, некрасивая?
- Ну… - Аполлон явно заподозрил неладное и, прижав изрядно обслюнявленного петушка к груди, произнес: - Ты, Дуся, очень красивая… прям как моя мама.
Евдокия только крякнула, проглатывая столь лестное сравнение. Отчего-то припомнились усики многоуважаемой Гражины Бернатовны.
- И я тебя боюся…
- С чего вдруг?
- Мама сказала, что ты ее со свету сживешь, а меня в ежовых рукавицах держать будешь. А я не хочу, чтоб в ежовых… они колются.
- А… тогда понятно.
Выставить.
Позвать проводника и… Аполлон же, ободренный пониманием, продолжил рассказ:
- Я тогда подумал, что раз ты в Познаньск едешь, то и я с тобою… найду себе невесту.
- Молодую и красивую…
- Ага…
- И без рукавиц…
- Точно.
- А если не найдешь? - Дурной сон явно не собирался заканчиваться, потому как был не сном, но самой что ни наесть объективной реальностью.
- Почему? - Удивление Аполлона была искренним. - Маменька говорит, что в Познаньске Хельма лысого найти можно, не то что невесту… она говорила, что сама меня повезла б, когда б было на кого лавку оставить. Вот я и…
- Сбежал.
- Ага! - Он лизнул петушка. - Утречком до вокзалу… а там в вагон… и опаньки.
И опаньки… точно, полные опаньки, куда ни глянь.
- Аполлон, - Евдокия потерла виски, потому как мигрень, отступившая было, явно вознамерилась вернуться, - а деньги у тебя откуда?
- Так у маменьки взял…
- И билет ты купил?
- Ага…
- Хорошо. Замечательно просто… Аполлон, а здесь ты как оказался? В купе.
- Ну… я подглядел, куда вы садитеся… и как поезд стал, то и пришел. Хотел раньше, но проводник пущать отказался. Вот.
Какой замечательный человек, этот проводник. Евдокия мысленно пожелала ему долгих лет и здоровья, а еще огорчилась, что недавняя остановка вынудила проводника покинуть свой пост…
Впрочем, из сказанного Аполлоном она уловила одно: билет у него имелся.
- Аполлон, - она сделала глубокий вдох, уже догадываясь, что выпроводить потенциального жениха будет не так-то просто, - ты должен уйти.
- Куда?
- К себе.
- Так… далеко… мы верст тридцать уже отъехали, - просветил Аполлон и, высунув розовый язык, лизнул безголового петушка.
- Я имею в виду: в тот вагон, в котором ты ехал. Понимаешь?
Он кивнул, но с места не сдвинулся. Напротив, поерзал и почти чистой рукой вцепился в диванчик.
- Не пойдешь?
…этого портфелем бить бесполезно.
- Не пойду.
- Почему? - ласково осведомилась Евдокия.
- Там душно… и жарко… и мухи летают.
- Словно духи… - всплыло в памяти не к месту.
- Не, просто мухи. Жужжат… а еще баба рядом едет, толстая и взопревшая, - продолжал перечислять Аполлон. На секунду он задумался, а после выдвинул очередной аргумент: - И коза.
- Взопревшая?
Евдокия чувствовала, что еще немного - и позорно завизжит. Или в обморок упадет, не голодный, но самый обыкновенный, нервический, который время от времени приключается с любой девицей.
- Почему взопревшая? - удивился Аполлон. И тут же признался: - Не знаю. Я козу не нюхал. Просто коза. Беленькая… она на меня смотрит.
- Любуется, должно быть.
Евдокия присела и сдавила голову руками. Спокойно. Вот появится проводник, и ему можно будет перепоручить это недоразумение… в конце концов, Аполлон взрослый уже… и что с ним случится?
Что угодно.
Обманут.
Ограбят.
А Евдокию потом совесть замучит… но не терпеть же его до самого Познаньска?
- А хочешь… - Аполлон протянул руку и погладил Евдокию по волосам. Ладонь его широкая была не особо чиста, и на волосах, кажется, остался карамельный сироп. - Хочешь, я тебе стихи почитаю?
- Про бабу?
- Про бабу… и про козу… ты не переживай, Евдокиюшка… вот доберемся мы до Познаньска…
…к следующему вечеру, когда Евдокия окончательно свихнется.
- …и найдем тебе жениха хорошего… доброго… а мне жену.
- Тоже добрую?
- Ага… она мне собаку завести разрешит.
- А может, ты домой вернешься? - робко предложила Евдокия. - Без жены. И просто собаку заведешь?
Аполлон вздохнул. По всему выходило, что жениться ему не так уж сильно хотелось.
- Не, - ответил он, подпирая щеку пудовым кулаком, - не выйдет. Мама сказала, что сначала надо жену завести, а потом уже собаку.
А маму он слушать привык.
И Евдокия, обняв портфель, в котором лежали документы, более не казавшиеся столь уж важными, закрыла глаза. Все наладится… непременно наладится… в конце концов, было бы из-за чего в панику впадать… это ж не пожар на прядильной фабрике, только-только отстроенной… и не мор, который на овец напал, отчего цены на шерсть выросли втрое… и даже не падение акций компании "Сильвестров и сыновья" на третий день после того, как Евдокия в оные акции четвертую часть свободного капитала перевела.
…подумаешь, жених…
…куда-нибудь да исчезнет.
Но Аполлон исчезать не собирался, он сопел, грыз петушка и собственные ногти, а еще время от времени порывался читать стихи:
- У бабы Зины жопа с две корзины! - громко, вдохновенно декламировал Аполлон и от избытка эмоций, должно быть, стучал могучим кулаком по могучей же груди. Звук получался гулким, громким. - У бабы Нади рожа в шоколаде…
…издалека донесся тонкий гудок, надо полагать, той самой "Королевской стрелы", которую велено было пропустить, и "Молот Вотана" ответил.
- Баба Надя - соседка наша, - пояснил Аполлон и поскреб живот. - Она шоколады продает… втридорога… а меня не любит. Одного разу так разверещалася на всю улицу! Разоряю я ее! Пришел и пожрал… а я ж только одну конфетку попробовал! У нее шоколады невкусныя! Она сахару жалеет.
- Ужас, - не вникая в хитросплетения Зеленой слободы, ответила Евдокия.
Ужас как он есть. Форменный.
"Королевская стрела" пронеслась мимо, грохоча и подвывая. И Аполлон, завороженный этаким небывалым зрелищем, примолк. Он подвинулся к самому окну, приник, щекой прилипши к стеклу, не дыша, глядя на мелькавшие темно-синие, с золоченым позументом, вагоны.
- Экая… она… маменька говорит, что королю хорошо.
- Почему?
- Королем родился. Другим-то работать надобно от зари до зари. - Уверившись, что "Стрела" ушла и возвращаться не намерена, Аполлон от окошка отлип и даже попытался вытереть отпечаток ладони.
Рукавом.
- То есть ты работаешь много? - уточнила Евдокия, поглядывая на дверь. Сейчас более чем когда бы то ни было она нуждалась в Лютике. Он найдет способ избавиться от Аполлона…
…он всегда находил способ разрешить проблемы, казавшиеся Евдокии неразрешимыми. Как правило, касались оные проблемы не финансов, но людей, общение с которыми у Евдокии не ладилось.
- Я? Я еще молод, чтобы работать. - Аполлон даже возмутился этаким предположением. - Успею за жизнь наработаться. Мама так говорит…
Ну да, ежели мама говорит…
…страшно подумать, что предпримет дражайшая Гражина Бернатовна, обнаружив побег драгоценного своего сыночка.
- Аполлон.
- Да? - Он подался вперед, горя желанием услужить, если, конечно, услуга не потребует чрезмерных усилий. Все-таки здоровьем он обладал слабым, такое надорвать проще простого.
- Помолчи.
- Что, совсем?
- Совсем…
- И стихов не читать? - Аполлон насупился. Все ж таки не часто ему доводилось встретить благодарного слушателя. Все больше на жизненном пути, каковой сам Аполлон полагал нелегким, щедро пересыпанным терниями и совсем реденько - звездами, попадались слушатели неблагодарные, норовившие сбежать от высокого слова.
А то и вовсе отвечавшие словом низким, можно сказать, матерным.
Соседка же, та самая, у которой задница большая - конечно, не с две корзины, тут Аполлон слегка преувеличил, исключительно в силу творческой надобности, - вовсе мокрою тряпкой по хребту огрела. Бездельником обозвала еще… а он не бездельник.
Он студент.
И поэт.
Вот войдет в энциклопедию, как матушка пророчит - ей-то небось видней, чем соседке, - тогда-то и поплачет она, злокозненная, вспоминая, как великого народного поэта грязною тряпкой охаживала… Аполлон задумался. Сей момент, не дававший покоя мятущейся и слегка оголодавшей с утра - а то маменька небось шанежки затеяла - душе, настоятельно требовал быть увековеченным в словах.
А то ж куда это годится?
Каждый поэта обидеть норовит…
Аполлон вздохнул и откусил от леденцового петушиного тела половину. Раз говорить не велено, он помолчит, он же ж не просто так, а с пониманием. Вон невестушка нечаянная, хоть и бывшая, хмурится, губу оттопырила, за косу себя дергает, небось печали предается.
А и сама виноватая… соглашалась бы, когда Аполлон ее звал замуж, глядишь, уже б до храму дошли… и зажили бы душа в душу, как маменька велит. Но маменьке Евдокия сразу не глянулась.
- Гонорливая больно, - сказала она, едва за ворота выйдя. - И старая.
Оно-то так… старая… на целых девять лет старше, а это ж много, почитай, половина Аполлоновой жизни… и потому жаль ее даже, бедолажную…
Аполлон вздохнул.
От жалости и еще от голодухи он повел носом, но в поезде пахло нехорошо, поездом. И то, верно маменька говорила, что все поезда - это от Хельма, что людям-то положено ногами по земле ходить. Или на совсем уж крайний случай бричкой пользоваться. А чтобы железная громадина, да паром пыхая, да по рельсам ползла… и воняла.
Или это уже от Аполлона?
Он поднял руку и голову к подмышке наклонил, пытаясь уловить, от него ли потом несет. А ведь мылся позавчера только… он бы и почаще в баню заглядывал, но мама боялась, что после парилочки застудится…
…как она там, одна и с шанежками?
Управится ли?
Аполлон вздохнул, скучая сразу и по маменьке и по шанежкам… и Евдокия, сунув кончик косы в рот, ответила таким же тяжким вздохом.
…ей думалось вовсе не о шанежках, но о мухах, кучах, Лихославе, который уперто не шел из головы, пяти сребнях, прихваченных исключительно из урожденной вредности, Аленке…
Лютике…
…и где они ходят? Поезд вздрогнул всем телом и загудел, предупреждая, что вынужденная остановка подходит к концу.
- Дуся, а мы… - Аленка открыла дверь и замерла, воззрившись на Аполлона, который, следовало признать, представлял собой картину удивительную. Он сидел, уставившись в окно, и в пустом его взгляде читалась нечеловеческая просто тоска… губы Аполлона шевелились, но благо с них не слетало ни звука… пухлые щеки расцвели красными пятнами… а щепкой от съеденного петушка Аполлон ковырялся в ухе.
- Гм, - задумчиво произнес Лютик.
И в эту минуту Аполлон обернулся. Взгляд его, зацепившийся за Лютика, медленно обретал подобие осмысленности. Рот приоткрывался, а подбородок вдруг задрожал часто, нервно.
- Не-не-нелюдь! - взвизгнул Аполлон неожиданно тонким голосом. - Дуся, не-не-нелюдь!
- Эльф, Поля. Просто эльф.
Евдокия вздохнула.
- Нелюдь! - Аполлон, справившись с приступом паники, поднялся. - Туточки люди приличные едуть, а они…
- Поля. - На сей раз Евдокия не стала ограничивать себя в желаниях и, дотянувшись, пнула несостоявшегося жениха. Он тоненько взвизгнул и коленку потер, уставившись на Евдокию с укоризною. Пускай смотрит. Ей вот полегчало. И вообще, раньше надо было пнуть. - Во-первых, едет здесь как раз он… и моя сестра. Во-вторых, эльфы к нелюди не относятся…
- Да?
Он тер коленку и носом шмыгал, готовясь расплакаться. Останавливало лишь то, что никто не спешил выразить сочувствие. Злые, равнодушные люди… а ведь синец останется. У Аполлона с рождения кожа нежная…
- Да, Поля… а в-третьих, тебе пора…
- Куда?
- Туда, Поля. - Евдокия указала на дверь. - Туда…
- Но… он… он… а он тут… с тобой… он…
- Он тут, - согласилась Евдокия. - Со мной. Он мой отчим.
- Нелюдь?
- Эльф.
- А мама говорит, что все эльфы - нелюди! - привел Аполлон веский, с его точки зрения, аргумент. - Их вешать надо. На столбах.
- Ваша мама… - Лютик улыбнулся. Умел он улыбаться так, что людям с куда более крепкими нервами становилось не по себе, - верно, очень мудрая женщина…
- Ага!
- …и ума у нее палата… однако, видите ли, любезный…
- Аполлон, - подсказала Евдокия, сжимая виски ладонями. Голова гудела и раскалывалась, и эта боль уже не отступит перед чарами Аленки.
- Любезный Аполлон, Королевский совет в данном вопросе придерживается мнения иного. И оттого у эльфов с людьми равные права.
Лютик взял Аполлона под руку, и тот, завороженный плавной мягкой речью, не возмутился, только пробормотал:
- Мама говорит, что в Совете одни воры сидят!
- Несомненно, это мнение в чем-то соответствует истине… но что нам за дело до Королевского совета? Мы сейчас решаем иной вопрос.
- Какой?
- Некоторой неуместности вашего здесь присутствия. - Лютик улыбался искренне. - Сами посудите. Две незамужние девицы… и мужчина, который им никак не родственник, едут в одном купе… что подумают о моих дочерях?
- Что? - послушно спросил Аполлон.
- Что они - легкомысленные особы… а ведь вы не желаете им зла?
- Не-а…
- И, следовательно, вам надо уйти…
- Там воняет… - пожаловался Аполлон. - И коза. Я с козой не поеду!
- Конечно. - Порой Евдокию поражали запасы Лютикового терпения, видевшиеся ей бездонными, и нечеловеческая его невозмутимость. - Конечно, вам не стоит ехать с козой. Но мы, думаю, сумеем договориться о том, чтобы вам предоставили отдельное купе…
Зная Лютика, Евдокия не усомнилась, что купе найдется и будет расположено в другом конце поезда. Она выдохнула и смежила веки, позволяя Аленке сесть рядом…
- Совсем достал, да?
Евдокия кивнула.
- Ничего… потерпи… скоро уже приедем… а я королевича видела, представляешь? Он в Познаньск возвращается, к конкурсу…
…ее голос, нежный, журчащий, проникал сквозь боль и грохот колес, успокаивая.
До Познаньска оставались сутки ходу.
ГЛАВА 6
О женском коварстве, мужской изобретательности и жизненных планах панночки Богуславы Ястрежемской
Каждый сам кузнец своего счастья…
Почти философская сентенция, высказанная каторжанином Еськой Рваная Ноздря, посаженным за убийство супруги и ея матери
Панночка Богуслава Ястрежемска изволили пребывать в дурном настроении, что уже успели ощутить и камеристка и горничная, заплетавшая панночке косы.
- Дура, - рявкнула Богуслава, когда неуклюжая девка дернула гребень, выдрав длинный медный волос. - Вон пошла!
- Но, панночка…
- Вон!
И гребнем швырнула в спину.
Села. Сдавила голову тонкими пальчиками, закрыла глаза, да так и сидела, самой казалось, что целую вечность, но нет, на старинных и уродливых каминных часах, кои папенька отказывался убрать, проявляя редкостное упрямство, едва ли две минуты минуло.
А все он!
- Сволочь! - Богуслава швырнула в запертую дверь щетку для волос.
Не полегчало. И следом за щеткой отправилась пудреница, которая от столкновения раскрылась, обдав дверь и пушистый ковер облаком белой пудры.
Высшего качества, между прочим. С добавлением толченого жемчуга и крупиц золота…
…цена на пудру была соответствующая, но сегодня Богуслава не намерена была думать о такой пошлости, как деньги. Ее распирала злость. И злость эта требовала выхода. Оглядевшись, панночка остановила взгляд на вазочке из красного богемского стекла, преуродливой, надо сказать; но папенькиной новой жене вазочка нравилась, что само по себе было веским поводом, чтобы от нее избавиться…
…хорошо бы и от жены.
Но нет, не выйдет…
И Богуслава с немалым наслаждением швырнула вазочку в стену, а потом по осколкам прошлась, счастливо жмурясь от хруста. Каблучками по стеклу, представляя, будто это не стекло, а…
- Панночка Богуслава, - раздался из-за двери испуганный голосок горничной.
Подсматривает, паскуда?