Николай Петрович остался на площадке, растерянно глядя в спину уходящего друга. Сплюнув, он присел на парапет.
"Не могу ж я его самого кинуть, - натужно подумал он. - Может, и хорошо, что кто-то наверху остался. Если через час не вернется, спущусь, погляжу, чего там, - укачал он свою смущенную совесть, вступившую в непримиримый конфликт со здравым смыслом отца семейства. - Ну Сергеич, ну ненормальный…"
Он неприязненно подобрал губы и неуютно огляделся вокруг. Стоило Ковалеву раствориться среди деревьев Кирилловского косогора, как ощущение безопасной цивилизации исчезло и стало темно и тревожно, как в лесу. И мысль о том, что освещенный и понятный центр где-то рядом, уже не спасала. А всего-то несколько шагов… Странный все-таки город Киев! Странное место. Темень и абсолютная, давящая на уши тишина.
Нет, Николай Петрович не боялся темноты. Просто тьма настораживала его. Но еще больше Петровича нервировала неопределенность его положения и еще что-то - еще более неопределенное, смутное и неназванное.
Проклятая церковь словно таращилась ему в спину тяжелым и гнетущим взглядом изнасилованной, а сумасшедший дом за ее забором беззвучно лыбился и неслышно подкрадывался ближе и ближе, тянулся к нему полоумными, призрачными, смеющимися руками…
Только сейчас он заметил, что все фонари на лестнице разбиты. Точно специально…
В доме через улицу погас свет. Сначала одно окно, затем второе.
А потом свет исчез совсем.
Для Петровича он исчез навсегда. А еще через пятнадцать минут он исчез и для Владимира Сергеича. Потому что земля, в брюхе которой он брел по извилистым катакомбам Кирилловских пещер, вдруг вздрогнула от страшного и безмолвного взрыва всем своим большим, темным и рассыпчатым телом и набросилась на него, накрывая его собой.
* * *
Поздним пятым июля к Старокиевской горе причалил пижонский розовый лимузин 30-х годов, из брюха которого появился известный украинский телеведущий с бутылкой "Советского" шампанского в руках. Вслед за ним из машины вылезли никому не известный длинный парень и длиннокосая девушка с гладко зачесанными темно-русыми волосами.
- Э, смотри, ведьмы! - засмеялся длинный, показывая на трех особей женского пола, понуро сидевших на еще сохранивших тепло жаркого летнего дня ступеньках исторического музея. Возле их ног валялась растрепанная дворницкая метла.
- Наверное, какие-то городские сумасшедшие, - уточнил ведущий опасливо и нервно.
- А если и правда ведьмы? - загорелась девушка, и в ее голосе прозвучала столь неподдельная вера в возможность невозможного, что телеведущий, намеревавшийся отметить в этом романтическом углу Киева свой сегодняшний успех, решил вдруг не рисковать.
- Давайте лучше там разопьем, - качнул он рукой в другой конец пейзажной аллеи. - Или лучше поехали к Родине-Матери!
- Как скажешь, - безразлично согласился с ним длинный.
Русая девушка бросила на загадочных обладательниц помела последний неудовлетворенно-любопытный взгляд, и лимузин отъехал…
- А вдруг ты права? - угрюмо спросила Даша Дображанскую.
Она неприязненно посмотрела на Катю, как будто даже ее правота была лишь очередным свидетельством неискоренимой зловредности Катиного характера, и раздраженно продолжала:
- Стоит только предположить, что у того, кто нас развел, куча лишних бабок, и окажется: никаких чудес нет! Переводчики для животных действительно существуют - это не сказка. А метла так и не взлетела! - Чуб безжалостно отшвырнула безнадежную метелку ногой. - А К. Д. этот, может, только что в той тачке розовой приезжал, на нас, дур, покуражиться! Что скажешь, а?
Но Катя не сказала ничего - лишь нетерпеливо дернула тугой ворот-стойку и медленно вдохнула свежий ночной воздух.
Оставленный за плечами день был похож на финал сказки Ершова, герои которой прыгали по очереди в три котла. И выныривая из очередного переплета, Катя не знала, возродится ли она вновь или заживо сварится вкрутую.
Выходило, что выжила! И сделав безумный, умопомрачительный круг, тупо вернулась на то же самое место - в прямом и переносном смысле слова.
- А ты чего молчишь? - напала Чуб на Машу, уже пятнадцать минут добросовестно не сводившую глаз с неба.
- Вроде бы нигде ничего не загорелось, - пискнула та, смятая этим воинственным разоблачением. Она самоотверженно подперла затекшую шею ладонью и снова с надеждой задрала ее вверх.
- Конец света! - взвыла Даша Чуб. - Она все еще верит! Окстись, Масяня! Не было ни одного настоящего чуда! Все можно объяснить! Мы живем в век высоких технологий! Псы говорят человеческим языком! Прозрачное привидение - кинопроекция! И если сейчас на небе появится красный огонь, это будет всего лишь…
- О БОЖЕ!!! - распахнула рот Маша Ковалева.
И на ее запрокинутом лице выписался такой бесконечный восторг, что обе ее спутницы невольно посмотрели вверх и увидели то, что невозможно было объяснить никакими высокими технологиями.
Небо над ними затрепетало, ожило, сошло с ума, звезды сорвались со своих орбит и, закружившись в стремительном снегопаде, сложились сами собой в ровные и изогнутые линии невиданного и в то же время странно знакомого узора.
- Вы видите?! - истошно заорала Чуб, внезапно осознав:
Она знает его!
Знает наизусть!
Испокон веков он лежал во внутреннем кармане ее красной кожаной куртки…
На бесконечном бархатно-синем небе горела сложенная из тысячи звезд карта Киева!
А в сердцевине и в верхнем левом углу сверкающей карты взорвались три ослепительно красных огня. И ухватившись взглядом за один из них, Даша почувствовала, что небо головокружительно падает на нее или, может, это она неудержимо несется с неба на землю, потому что звездные линии вдруг мгновенно слились в улицы и дома, и, инстинктивно выставив вперед руки, Даша летела прямо на темную, ощерившуюся множеством острых крестов церковь.
- Нет! - бессмысленно закричала она, понимая, что сейчас разобьется насмерть о полукруглый зеленый купол.
- Че-е-е-е-ерт! - удушливо прошипела рядом Катя, судорожно сжимая свой воротник.
И в ту же секунду безумная фантасмагория рассыпалась и исчезла. А за их спинами заблеял угодливый козлиный тенорок:
- Звали, панночка? Чего прикажете?
И обернувшись, Катя увидела кого-то черного, волосатого, с приплюснутым носом, и полетела на землю, обрывая конвульсивной рукой пуговицы с пиджака.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! - завизжала Даша. И чтобы передать всю безразмерность ее крика, следовало бы пропечатать это долгое "а" до конца страницы.
Маша открыла рот в безмолвном окостенелом вопросе.
- Ты кто? - поворошила она губами, с которых не слетело ни единого звука.
Но черномазый, видимо, умел читать по губам.
- Черт, - услужливо представился он. - Что прикажете, панночка?
* * *
Поцеловавшись затылком с бетонными плитами, Катя с трудом выбралась из бессмысленной темноты и попыталась сесть. Ей казалось: с тех пор как она повалилась на землю, так неудачно отшатнувшись от черномазого нечто, прошло не больше минуты. Но ее уже окружал день, ясный и солнечный, и тело было легким и спокойным - без следов испуга, нервных потрясений и бетонной боли. Вот только вокруг что-то явно было не так. И даже не что-то, а абсолютно все!
Исчез серый музей с шестью колоннами сталинского ампира, и растворились соседние дома. А по левую руку от нее появилась откуда-то каменная крестово-купальная церковь с шестью полукруглыми византийскими куполами. По правую - высокий терем-дворец и еще множество других построек…
Кто-то рывком поднял ее с земли, и голос, густой и грубый, прогудел в самое ухо. Катя разобрала лишь одно слово "Маринка", но не поняла и его: "Это что, ей?"
Она попробовала испугаться.
Однако это у нее не получилось. Вместо страха она испытывала совсем иное, невыносимо тягостное чувство: будто ее сердце пытается прорваться сквозь грудь и сбежать прочь. Мужчина поволочил ее за собой, продолжая взволнованно вещать непонятное. Его рука, сжимавшая ее руку, была огромной, мозолистой и заскорузлой - мужицкой. Все остальное шло на шаг вперед, и она видела только его широкую спину в тяжелой, темной кольчуге.
Они спустились с горы вниз - туда, где больше не было Андреевского спуска. И церкви не было тоже. Но сама гора была, и на ее вершине стоял воткнутый в землю высокий и кривой железный крест.
Мужчина обернулся, и она, наконец, увидела его лицо - с длинной неухоженной бородой, превосходным решительным носом и просящими васильковыми глазами. Он был высокий - на две головы выше высокой Кати, с пугающими, в сажень, плечами. Но она не боялась его - она боялась за него, и в то же время чувствовала, что зла на него так, что готова убить!
Голубоглазый заговорил снова. И внезапно, словно кто-то вытащил вату из ее ушей, она услышала и поняла его:
- Ты ведьма, ты одна знаешь. Не дай совершить грех! Скажи, оно ли это? - молил васильковоглазый.
И хотя она не знала, о чем он, она точно знала ответ: "Да, оно!"
И еще знала, что не должна говорить об этом васильковоглазому.
А если не скажет, он погибнет.
- Скажи, любимая, - попросил он так нежно и горько, что у нее зарыдало сердце.
- Отступись, - безнадежно попросила она. - Не губи себя. Отрекись от нее!
- Нет, - угрюмо покачал головой он. - Нет.
И она поняла, что его выбор сделан - и он окончателен и необратим. А значит, теперь придется выбирать ей.
Кто погибнет сегодня ночью?
Ее мужчина?
Или ее Город?
И тогда она, наконец, смогла испугаться.
Глава десятая,
где мы знакомимся с Луканькой или Анчуткой
Не так страшен черт, как его малюют.
Пословица
- Черт? Настоящий? - прошептала Маша.
Сутулый человечек с чумазой, поросшей грязными волосами физиономией забавно поклонился, отставив правую ногу, словно бы отвечая: самый что ни на есть, собственной персоной!
- Или же, если вам угодно, - бес, нечисть, лукавый, нелегкий, нечистый, рогатый, беспятый, левый, поганый, лихой, супостат, блазнитель, супротивник, игрец, шут, шехматик, некошный, окаянка, отяпа, немытик, луканька или анчутка!
- Луканька или Анчутка? - переспросила она.
И неожиданно почувствовала, что ей ни капельки не страшно…
Напротив - страшно весело!
Упругая реальность, в иерархии которой Маша Ковалева была лишь ничтожным книжным червем, вдруг с треском прорвалась прямо у нее на глазах, и, окончательно перешагнув истончившийся невидимый барьер, она оказалась в привычном и уютном мире своих сказок и впервые в жизни поняла: победила!
- Я всегда знала, что это возможно! Слышишь, я знала это! И Он тоже знал! - заорала она, стараясь перекричать оглушительный шум крови в ушах. - Что? - агрессивно толкнула она локтем воздух в направлении Чуб. - Хватит с тебя чудес?! Или еще надо?
Маша чувствовала, что сейчас она способна на все. И от переизбытка счастья и всевозможности она рассмеялась, судорожно согнувшись пополам, и рухнула на колени рядом с бездыханной Катей.
Катя лежала на земле в разодранном пиджаке, обнажившем черно-шелковую грудь, - безвольная рука по-прежнему сжимала воротник, за который она потянула при падении. Глаза были закрыты.
- Ха! Она без сознания! - нелогично весело оповестила Чуб Ковалева и дрожащими от смеха руками приподняла Катину голову, ощупав пострадавший затылок. - Ха… Крови нет!
- Что прикажете, панночка? - Черт мгновенно оказался на карачках рядом с ней и, словно суетливая собака, угодливо высунул голову из-под Машиной подмышки.
- Кто он? - наконец обрела голос Чуб.
- Тебе ж сказали, Анчутка и страшный Немытик! - заржала Маша.
- А это ты видела? - Даша взволнованно ткнула пальцем в небо. - Красный огонь, а потом… - начала она прерывающимся от волнения голосом.
- А потом я полетела вниз, прямо на Николаевский парк и к Терещенко! - Маша расставила руки, как крылья.
- К какому Терещенко? - ошалела Даша.
- Федору Артемьевичу. Брату Коли. Я сразу его узнала по памятнику Репину.
- А я на церковь. Ну да, было же три огня, - вспомнила Чуб (третий, видимо, предназначался Катерине, вряд ли способной внести сейчас хоть какую-то ясность по данному вопросу). - По-моему, - заискивающе предположила она, - нам нужно срочно лететь туда - туда, где мы "завидели красный огонь". Верно? - Даша явно пыталась загладить свой приступ материалистического реализма.
- Летим! - беззаботно согласилась Маша. - Где твоя церковь?
- Не знаю.
- Ну, какая она?
- С куполами. Зелеными. А на них кресты.
Маша безудержно расхохоталась: с тем же успехом Даша могла предложить ей опознать человека по таким особым приметам, как нос, рот и два зеленых глаза!
- Это нормально, - закивала Землепотрясная. - У меня тоже такое было, когда я с парашютом прыгнула. Круче, чем под колой, - раз в десять.
- Под кока-колой?! - зашлась от нестерпимого смеха Маша.
- Под коксом. Кокаином, - объяснила Чуб. И эта покровительственная ремарка, похоже, несколько привела ее в себя. - Ладно, черт с ней, с церковью, - решила она, - едем к твоему брату Коле.
- А что я должен делать с церковью? - радостно уточнил Черт.
- Ничего, - опасливо отодвинулась от него Даша. - А вот с этой теткой…
- Прикажете доставить пани домой? - затрясся тот, приседая от нетерпения.
- А сможешь?
- Конечно!!! Помню, мы с Вакулой…
- Но, - забеспокоилась Ковалева, внезапно ощутившая слабый укол совести, пробивший кокон ее вдохновенного куража.
Бросить бесчувственную Катю на руках непроверенного Анчутки было недопустимо!
Медлить, когда само небо молит тебя о помощи, а на горизонте маячит первое Настоящее Приключение…
- О'кей. Оставляем ее на тебя, - решила за нее моральную дилемму Даша, нимало не мучившаяся материнской заботой о Екатерине Дображанской. Ее в данный момент терзало совсем другое: нетерпение и чувство вины, которую ей как раз и не терпелось искупить.
Чуб фамильярно подхватила Катину сумочку и повесила себе на плечо.
- Деньги на тачку нам нужны! - отбила она удивленный Машин взгляд. - Ну, пошли. Отлипни от нее, в конце концов!
Ковалева поспешно запахнула Катин пиджак и, высвобождая ворот из ее пальцев, обнаружила там сорванную с шеи цепочку. Она машинально сунула ее в карман брюк.
- Идем! - сунув под мышку реабилитированную метлу, Даша резко потянула сомневающуюся Машу к машине. - Нужно спешить! Слышь, Маруся, ты прости, что я на тебя так набросилась. Я уже говорила: ты гений, а я дура. О'кей?
- О'кей. Но если ты еще раз назовешь меня Марусей, Мусей или Масей… - неожиданно взбунтовалась Маша.
- Все! Не буду! Клянусь мамой!
Они сбежали по украшенной сталинскими пятисвечниками фонарей трехмаршевой лестнице, помеченной еще русскоязычной табличкой:
Территория Киевского государственного музея.
Во времена Киевской Руси была центром древнего Киева.
Постановлением Правительства Украинской ССР территория объявляется заповедной…
И едва их макушки исчезли за парапетом, Черт вдруг страстно втянул черными ноздрями воздух, подобострастно склонился над неподвижной Катей и, жадно поцеловав бесчувственную к его восторгам руку, прошептал, задыхаясь от преклонения:
- Это вы? Моя Ясная пани! Это - вы!!!
* * *
- Так где же у вас выпускной? - недоверчиво протянул таксист, ожидавший их у Андреевской церкви.
- Да развели нас однокурсники, как последних лошиц! - походя солгала Чуб.
- А вы знаете, сколько уже на счетчике натекало? - угрожающе процедил тот. - Больше сотни!
- Нет базара, мы все оплатим! - Даша резво успокоила таксиста щедрой купюрой из Катиной сумки, добавив "на чай": - Сдачи не надо. Только скорей!
- Так куда теперь едем? - повеселел таксист.
- На Бибиковский бульвар, - нервно объявила Маша.
- Куда?!
- Боже, как его… К Николаевскому университетскому парку. К университету Святого Владимира. К красному университету!
- На бульвар Шевченко? Ты че, не местная? - хмыкнул водила.
- Я - коренная киевлянка!
- Че ж ты даже названий улиц не знаешь?
- Просто слишком глубоко ударилась в корни! - оскорбленно взрыкнула Маша, и машина, взрычав ей в ответ, наконец тронулась с места и понеслась по широкой Владимирской улице.
Они обогнули полукруг Софиевской площади и, не послушавшись презрительно отсылающей их назад булавы Богдана Хмельницкого, помчались на юг.
- А подругу свою вы где потеряли?
Боже, до чего ж некстати был сейчас этот говорливый таксист!
- А это вообще ваше дело?! - с несвойственной ей безапелляционной агрессией отрезала Ковалева. Ей было неприятно, что она, смалодушничав, бросила Катю, но новое зазывное приключение, приближающееся с каждой секундой, будоражило и заводило ее все сильней.
- Да достало ее все! - набросилась на водителя Даша. - И нас тоже! А что, быстрее нельзя?
- Куда именно к парку? - обиженно буркнул шофер.
Мимо уже проплывал огромный и подсвеченный фонарями оперный театр. И Маша мимоходом прочла афишу над главным входом:
Драматический балет "Демон".
В главной роли Анатолий Хостикоев
- К дому Терещенко, - сказала она.
- Да откуда я знаю, где ваш Терещенко живет! - озлобился вдруг водитель.
- А улицу Терещенковскую вы хоть знаете? - парировала Маша. - К русскому музею!
Улица, названная в честь дореволюционного мецената Николая Артемьевича, коллекция картин которого легла в основу Киевского государственного музея русского искусства, расположившегося ныне в голубом двухэтажном особняке брата коллекционера Федора, была пуста. Если не считать щеголеватого Репина в бронзовом галстуке-бабочке, стоявшего на гранитном пьедестале, нарочито выставив одну ногу.
Водитель отъехал, и Маша увидела, как он оглянулся, чтобы посмотреть на них, - и был прав: девушки, вознамерившиеся в первом часу ночи ознакомиться с творчеством русских художников ХШ-ХХ веков, вызывали справедливое подозрение.
- Смотри, тут выставка Васнецова, - ткнула она в застекленный стенд, оберегавший плакат с тремя знаменитыми "Богатырями".
- Так Терещенко - музей? - Даша не медля взбежала на крыльцо и решительно дернула зарешеченную дверь, украшенную двумя деревянными львиными мордами.
Но дверь не поддалась. И покосившись на очередную табличку "Охороняеться державою, пошкодження караеться законом", Чуб бессмысленно запрыгала по ступенькам, не зная, куда девать переизбыток бурнокипящей, рвущейся в бой энергии.
- Ну что за жизнь у нас? - громко рассердилась она. - Сплошные ребусы и подвохи. Почему нельзя ничего нормально сказать? Обязательно загадки загадывать!
- Может, они хотят, чтобы мы на выставку сходили? - попыталась разгадать намек Маша.
- Хорошо, завтра сходим, - яростно скривилась Чуб.
Но ждать до завтра ей не пришлось.