Он обернулся и виновато посмотрел на нее. Глаза у него были как у побитой собаки, несчастные и какие-то больные.
– Извини, – сказал он, и она услышала, что его голос дрожит, будто он собирается заплакать. – Я не хотел тебя беспокоить, но… это единственное место, куда я могу безошибочно телепортироваться. Я уйду, как стемнеет.
Эльвира бросила в кресло пелерину, перчатки и шляпку и подошла к нему.
– Что случилось? У тебя опять какие-то неприятности? Может, я могу чем-то помочь?
– Вряд ли, – вздохнул он и снова виновато посмотрел на нее. – Просто сегодня я услышал о себе столько неприятных и обидных слов… и что самое противное, это все совершенно справедливо.
– Тебе дома от начальства попало? – догадалась Эльвира. – Ну, не переживай так. Хочешь варенья?
– Хочу, – печально кивнул Карлсон. – А у тебя есть варенье?
– Есть, – засмеялась Эльвира. – Я сегодня специально купила на случай, если ты вдруг прилетишь.
Он грустно улыбнулся.
– Как в сказке? "Я самый тяжелый больной в мире"?
– Совершенно верно. А я буду тебе родной матерью, и буду лечить вареньем, – снова засмеялась Эльвира и ласково потрепала его по челке. – А потом ты успокоишься и пожалуешься мне на свое жестокое начальство, а я тебе посочувствую.
– Спасибо, – снова улыбнулся он и спрыгнул с подоконника. – Приятно, что хоть кто-то рад меня видеть и готов посочувствовать. Хотя, в общем-то, жаловаться мне особенно не на что, я сам виноват…
– Виноват или нет, все равно неприятно, когда тебя ругают. Давай, я прикажу подать чаю, а ты пока спрячься в ванной, чтобы тебя слуги не увидели. Только сиди тихо и воду больше не кипяти.
В королевской спальне было сумрачно, хотя на улице еще вовсю светило солнце. Тяжелые темные шторы были плотно задернуты, чтобы свет не раздражал его величество, которого раздражало решительно все. В том числе и эти самые шторы, за которыми не видно было солнца, а короля очень живо интересовало, скоро ли проклятое медлительное светило склонится к закату. На закате должен был прийти придворный маг и кастовать обезболивающее заклинание, и этого момента Шеллар III ожидал, как великого блага. Он уже успел сто раз проклясть свое патологическое трудолюбие, свои бредовые идеи насчет заседания, изобретателя стимулирующего эликсира, всех своих министров и персонально графа Монкара, покойных членов Комиссии, растяпу-дядюшку, свое скудоумие и несообразительность, свое небрежное отношение к хранению доспехов и уходу за ними, и в особенности неизвестного стрелка, имя которого так и не попало в историю.
Король пребывал в одиночестве, так как ему стыдно было стонать при подданных, и он всех выгнал вон. Дурманящее действие эликсира, которым его напоили после заседания, давно закончилось, оставив только тяжесть в голове, а боль вернулась. Он пытался как-то с ней бороться, отвлекаться, о чем-нибудь думать, но ни о чем постороннем думать не получалось. Мысли перемешивались, обрывались и куда-то расползались, а обмануть боль не удавалось. Отчаявшись сосредоточиться хоть на чем-нибудь, король прикрыл глаза и стал просто ждать заката. Он лежал в тяжелом, душном полузабытьи, прислушиваясь к дергающей боли в воспаленной ране, и мысленно упрекал себя в малодушии. "С Элмаром такое бывало много раз, – уговаривал он сам себя. – Это не страшно. Это можно стерпеть, не скуля. Неужели я хуже Элмара? Неужели я слабее этого несчастного мистралийского барда, который молчал, когда ему крошили руку хлеборезкой?" Уговоры помогали мало. И примеры терпения и мужества, которые он сам себе приводил, тоже не производили особого впечатления. Он стискивал зубы, стонал вполголоса и мысленно осыпал ругательствами темные шторы, через которые не видно было, скоро ли закат, а также свое патологическое трудолюбие… и далее по списку.
Услышав, как скрипнула дверь, король приоткрыл глаза и увидел, как в комнату кто-то тихонько входит.
– Мэтр? – с надеждой позвал он, подавив очередной стон.
– Нет, – негромко ответил вошедший и направился к стульчику Мафея. – Это я.
– Жак… – неуверенно выговорил король и замолк, не зная, что сейчас услышит в ответ. То ли Жак пришел, потому что простил, то ли решил высказать все, что думает о таких друзьях, перед тем, как уйти навсегда…
– Угу, – Жак взгромоздился на стульчик, поставив ноги на перекладину, точно, как Мафей, и, дотянувшись до тумбочки, зажег свечу. – Пусть будет светлее, а то не видно ничего. Вам не мешает?
– Нет, – чуть качнул головой король и посмотрел на своего шута, пытаясь определить, что же он все-таки скажет. А Жак молча смотрел на него, тоже, видимо, чего-то ожидая, или не зная, что сказать. Король не выдержал первым.
– Прости, – тихо сказал он и стиснул зубы, чтобы не застонать вслух.
– Что, плохо? – сочувственно качнул головой Жак. – Да вы не стесняйтесь, никто вас не услышит. Мэтр звукоизолировал вашу спальню. Звонок у вас проведен прямо в комнату прислуги, если здесь дернете – там услышат. А в комнате можете хоть в полный голос кричать, ни одна живая душа не услышит.
По всей видимости, себя он не учитывал. Либо не считал за живую душу.
– Жак…
– Да не сержусь я, не сержусь. Не умею я долго сердиться. А вы этим пользуетесь… Пошутить вам про что-нибудь? Или вам смеяться больно?
– Не знаю… не пробовал, – признался король, не помня себя от радости. Ему даже показалось, что боль стала вполне терпимой и не столь уж мучительной.
– Ну попробуйте, если не боитесь. Хотите свежайшую хохму? Это не шутка, это правда. Вам опять гроб сделали.
Короля немедленно разобрал смех, и он убедился, что смеяться все-таки больно.
– Ты так больше не шути… – попросил он, с трудом сдержав вскрик. – Больно смеяться… Который час?
– До заката еще почти час. Уже недолго. Я с вами посижу, поразвлекаю вас, хотите? Или вам лучше, чтобы никто не мешал?
– Спасибо… посиди.
– Что-нибудь хотите?
– Курить! – простонал король. – Двое суток… рехнуться можно!
– Что, мэтр воспользовался вашим бедственным состоянием и припрятал вашу трубку? – сочувственно улыбнулся Жак и прикурил сигарету от свечи. – Держите. Смотрите только, не подпалите одеяло. А голова у вас не закружится?
– Она и так кружится, – отмахнулся король, глубоко и с наслаждением затянулся, и блаженно улыбнулся. – Как хорошо…
– Как мало надо человеку для счастья, – улыбнулся в ответ Жак. – Ну, что вам рассказать? Какие-нибудь новости? Или что-нибудь загадочное?
– А у тебя есть что-то свеженькое? – чуть оживился его величество.
– Есть. Хотите?
– Хочу.
– Во-первых, у меня загадочным образом вдруг состоялась личная жизнь. Неожиданно и внезапно. Вот вчера еще не было, а сегодня уже есть. Тереза молчит и пожимает плечами, а Элмар утверждает, что всей этой радостью я обязан некому мистралийскому товарищу… как будто я и так ему мало обязан!
– Да, – кивнул король. – Это он. Спроси Мафея, он видел.
– Только и всего? А я-то думал, это окажется что-то загадочное, над чем можно будет подумать… Но раз вы и так все лучше меня знаете, вот вам еще интереснейшая фенька. Опять же насчет нашего друга из солнечной Мистралии, дона Диего Тенорио. Откуда он, кстати, такую фамилию взял?
– Да фальшивая фамилия, плюту ясно.
– А, вспомнил. Это из классической драмы, да? Что-то типа местного Отелло? Ну бог с ней, с фамилией. Мне не дает покоя вот какой вопрос. Откуда он знал… вернее, как он догадался, что это буду я, если этого никто, кроме вас, не знал, даже я сам?
– Ты его спрашивал?
– Разумеется. И он мне ответил, что он, дескать, увидел, как Элмар передвинул меч, и понял, что это для меня. Так вот, это полная фигня. Он понял все не после этого, а немного позже.
– Изложи по порядку, – попросил король.
– Ладно, попробую по порядку. Итак, вот он сидит рядом со мной… Он знал, зачем он там сидит?
– Частично. Он знал, что его эманация должна кого-то активировать.
– Но кого – не знал? Значит, я правильно понял. Сидит, ждет своего любимого гимна, и никого не трогает. Кроме меня. Меня он поминутно достает вопросами, где я бывал и где он мог меня видеть. И думает все это время только об этом самом – где он меня видел. Он засек этих стрелков на галерее намного раньше, чем сказал о них. Почему? Потому что полагал, что стрелять будут в него и это никого больше не касается. Вот заканчиваются выступления аристократов, Элмар передвигает меч, Диего это все видит, но по-прежнему сидит и молчит. То есть, на этот момент он еще ни о чем не догадался, а мне он просто клипсу сдернул. Вот встаете вы и даете мне слово, а он по-прежнему сидит и помалкивает. Вот встаю я, говорю пару слов, поскольку больше ничего сказать не в состоянии, сажусь, и тут его осеняет. Он начинает щупать меня на предмет кольчуги и спешит сообщить Элмару о стрелках. Вывод: пока я говорил свои несчастные пару слов, он все понял. Абсолютно все: кто активируется, что сейчас будет, как это будет, и в кого станут стрелять, как только разберутся. Он не сводил с меня глаз, пока говорил свою речь, и очень точно определил момент трансформации. Так вот, мне было бы очень интересно знать: как он обо всем догадался? И мне очень неприятно и как-то боязно даже предполагать, что он вспомнил, где он меня видел, потому что трансформировался я всего один раз в жизни.
– Интересно… – согласился король и с сожалением посмотрел на окурок. – Дай-ка мне еще сигарету. Это надо посидеть и крепко подумать… то есть, полежать.
– А вам не много будет? Ну ладно, держите, только не кашляйте потом, кашлять тоже будет больно, как и смеяться. Так что, помолчать, будете думать?
– Не сейчас, – вздохнул король. – Я не в состоянии сосредоточиться. Потом подумаю. Расскажи что-нибудь. Как там все?..
– Все – это кто? Ну ладно, начнем по порядку. С меня. Мне вторую ночь кошмары снятся, такие, что спать страшно.
– Мне тоже, – снова вздохнул король.
– Вам? – удивился Жак. – Да вам-то почему? Вы же совершенно спокойно можете наблюдать что угодно. Или это потому, что вам плохо?
– Может, потому… Не знаю.
– А что вам снится?
– В основном – что я женюсь.
Жак не выдержал и захихикал.
– Тебе смешно? А я дал Элмару слово, что женюсь.
– А конкретные сроки указали? – хитро прищурился Жак.
– К сожалению. До лета.
– Вот и чудненько, – улыбнулся Жак. – Наконец-то вы и в самом деле женитесь. Еще не решили, на ком?
Его величество страдальчески поморщился.
– Не надо об этом. А остальные как?
– Остальные… Вот Элмар, к примеру, крепко задумался над вопросом: не много ли он пьет.
– Наконец-то…
– Не радуйтесь раньше времени, неизвестно, до чего он додумается. Вдруг решит, что он наоборот, пьет слишком мало.
– Не шути так. Тебе смешно, а у меня кузен спивается.
– Да почему вы так решили? Может, все не так страшно, тем более что он все-таки об этом задумался. А еще он мне рассказал, как вы страшны в гневе. Кстати, а почему вы, действительно, Монкара не посадили?
– Потом объясню. Долго рассказывать.
– Потом так потом. О ком вам еще рассказать? О Терезе я уже говорил… Ольгу я еще не видел. Киру тоже не видел. Видел Эльвиру вчера утром, когда мы расходились по домам. Зашел к ней посмотреть, как она там. Стоит у окна и мечтательно смотрит вдаль, как будто к ней Карлсон прилетал. Так что с ней все в порядке.
Король нахмурился, словно вдруг вспомнил что-то важное.
– Жак, – спросил он. – А скажи честно, Эльвира до сих пор меня проклинает за то…
– Да почему вы решили, что именно проклинает? Она просто осталась в твердом убеждении, что вы никудышный любовник, потому как грубы и неуважительны к партнерше. А кто вам виноват?
– И она всем это говорит?
– Ах, вон в чем дело! – догадался Жак. – Вы опасаетесь, что ваша будущая королева наслушается о вас нелицеприятных суждений? В общем-то, и такое может статься. А вы поговорите с Эльвирой по душам, извинитесь по-человечески, а не так, как на церемонии. И попросите держать язык за зубами, потому как вам жениться надо… срочно. Она поймет. Или вы в качестве искупления на ней жениться решили?
– Я же просил – об этом ни слова.
– О женитьбе? А почему, собственно? А вот давайте поговорим. Считайте это ответной маленькой пакостью от меня. И не надо глаза закатывать. Почему вам так не хочется жениться? Я понимаю, это нелегкое решение, но я вот, к примеру, на Терезе женюсь. Как только она чуть оправится от удивления, она тут же вспомнит, что она честная католичка и что мы живем в грехе, и немедленно мне об этом напомнит. И я женюсь, и сопротивляться не буду.
– Потому что ты ее любишь.
– А вам кто не дает? Полюбите и вы кого-нибудь. И не фиг рассказывать мне сказки о том, что вы не можете. А то я не знаю, что вы до сих пор бережете ту сережку, что Валента потеряла у вас в постели. Даже на шее носите.
– Я не потому ее ношу, – возразил король.
– А почему?
– Вот уж приставучий! Только не говори никому. Она приобрела волшебную силу… Не знаю, каким образом. Я ее ношу, как амулет.
– Амулет? А от чего?
– От любовной магии.
– Так вот оно что! – засмеялся Жак. – Бедные придворные дамы! Бедная, несчастная ведьма! И бедная Азиль. Она до сих пор думает, что виной всему матовая сфера, и переживает за вас. Вы хоть ей скажите… впрочем, нет, ей нельзя говорить, через сутки будет знать весь город. Но дело, собственно, не в этой сережке. Вы все равно изволили влюбиться, ваше величество, крепко и надолго. Так что, вполне умеете и можете. Не хотите только, но это уже другой вопрос. И очень хотелось бы знать: почему не хотите?
– Не твое дело, – проворчал король. – Отстань. Я уже говорил об этом с мэтром.
– А со мной не желаете?
– С меня и мэтра хватило. Отвяжись.
– А вот не отвяжусь. Так вот, сдается мне, что есть один хороший способ заставить вас захотеть. Надо напоить вас так, чтобы вы перестали соображать, а как перестанете, угостить чем-нибудь вроде той же травки или памятной фанги. Тогда вы сразу растормозитесь и забудете, что вы чего-то не можете и не хотите. Правда, активных действий от вас все равно не дождешься, так что придется вашей даме самой прийти к вам в спальню…
– Где она до утра будет пытаться меня разбудить, – сердито отозвался король. – Перестань издеваться над больным человеком. Оставь меня в покое, сколько можно просить! Я тут король или хрен собачий?
– А как вы сами думаете? – проворчал Жак.
– И не хами королю! – его величество попробовал засмеяться, но тут же вскрикнул и закусил губу.
– Простите, – покаялся Жак. – Я не хотел вас смешить, само вырвалось. Уже недолго, потерпите. Совсем чуть-чуть. Солнце уже садится. Я больше не буду. Лучше давайте подумаем, что мы мэтру скажем. Вы же накурили в комнате, он сразу унюхает.
– Мне все равно. Мне уже хуже не будет.
– А я?
– Пострадаешь немного за короля и отечество.
Мэтр как чувствовал, что о нем зашел разговор, и появился еще до того, как Жак успел ответить.
– Добрый вечер, – сказал он и тут же принюхался. – Кто здесь курил?
– Я, – ответил король. – Добрый вечер, мэтр. Кстати, где моя трубка?
– И думать забудьте, пока не поправитесь. А ты, дрянной мальчишка, еще раз посмеешь его угощать, больше сюда не войдешь.
– Мэтр, прошу вас, – жалобно попросил король. – Верните мне трубку. Когда я курю, мне становится легче.
– Ни в коем случае. И не просите.
– Тогда я приказываю.
– У себя в кабинете будете приказывать. А пока я занимаюсь вашим лечением, извольте меня слушаться. – Маг обернулся к Жаку и строго посмотрел на него. – А ты изволь убираться отсюда и не утомляй его величество глупыми разговорами. И не пытайся подсунуть под одеяло коробочку с сигаретами, которую ты прячешь в кармане. Я все вижу.
Жак скорчил уморительную рожицу и развел руками.
– Сдаюсь. Вы меня сделали, мэтр. Спокойной ночи, ваше величество.
Он спрыгнул со стульчика, шутливо раскланялся и вышмыгнул за дверь. Мэтр Истран приблизился к королю, занес руку, потом вдруг остановился и спросил:
– А скажите, ваше величество, если бы вам предложили на выбор – обезболивающее заклинание или трубку, что бы вы выбрали?
– Это сложный вопрос, – серьезно сказал Шеллар III. – Тут надо сесть и крепко подумать. Трубки три придется выкурить, не меньше. А выкурив три трубки и крепко подумав, я выберу заклинание.
– Все шутить изволите? – покачал головой придворный маг и повторил вчерашний номер с невидимым гвоздем.
Король вздохнул с неописуемым облегчением и вытянулся поудобнее.
– Будете спать, ваше величество, или желаете побеседовать? – спросил мэтр, с улыбкой наблюдая за ним. – Только, разумеется, тему курения можете сразу считать закрытой.
– Что ж делать, – смиренно согласился король, втайне надеясь, что Жак все-таки что-нибудь придумает. – Присаживайтесь, можно и побеседовать. Только я вас умоляю, не о женитьбе, Жак меня уже утомил этой темой. Поимейте хоть вы сочувствие, пока я не поправлюсь. Кстати, долго мне еще так лежать?
– У вас опять нашлись какие-то неотложные государственные дела? – Мэтр остановился, не дойдя до стула, и приготовился к новой битве.
– Нет… Впрочем, они всегда есть, но я спрашиваю просто, чтобы знать.
– Вы сами почувствуете. Еще несколько дней. И убедительно вас прошу больше не подвергать организм подобным перегрузкам. Потерпите. Тем более, это заседание вполне могли провести и без вас.
– Без меня? – горько обиделся король. – Мой с утра пьяный кузен?
– Вы несправедливы к его высочеству. Он вовсе не был пьян. И не будете ли вы так любезны объяснить, что у вас там произошло на заседании? Я не стал вас расспрашивать днем, видя, в каком вы состоянии, а его высочество очень быстро убежал.
– А что? – безмятежно спросил король.
– Что? Да ничего особенного, только шум стоял такой, что дворец трясся и стекла вылетали. И потом все придворные маги до обеда бегали, как подстреленные гоблины. У графа Монкара сердечный приступ, у казначея поднялось давление, у министра иностранных дел инфаркт, еще было четыре сосудистых криза, два сердечных приступа, два нервных припадка и один тяжелый случай внезапного заикания.
Его величество тихо затрясся от беззвучного смеха.
– Вам смешно, ваше величество? Поделитесь же со мной вашей радостью, что произошло на заседании?
– Да ничего выдающегося. Было бы от чего в обморок падать! Между прочим, Зиновий такое творит на каждом заседании, и даже похлеще, орет, ругается, пинает кресла и посохом по столу лупит что есть силы, и ничего, никаких инфарктов и прочих заиканий. А наши господа какие-то все нежные, не плюнь на них! Никогда короля в гневе не видели.
– Жаль, – улыбнулся придворный маг.
– Что – жаль?
– Жаль, что меня там не было. Хотел бы я посмотреть на короля в гневе. Так это вы там кричали так, что вылетели стекла? Тогда понятно, почему вы вернулись в таком плачевном состоянии. Не бережете вы себя, ваше величество. Зачем вам понадобилось туда ходить? Флавиус бы прекрасно справился.