* * *
Иногда начинает хотеться есть. Да так сильно, что с этим уже невозможно бороться. И тогда любой вкусный запах становится путеводной нитью. И лишь потом, утолив первый голод, начинаешь задумываться - быть может, стоило остаться голодным?
Якш пожалел о том, что зашел в этот трактир, не успев прикончить тарелку похлебки, пожалел. И не только потому, что вдруг сообразил - денег-то у него нет! Ну не привык владыка деньги с собой таскать, к чему ему деньги, раз он и так всем и вся владеет? Владел. Теперь он владеет только собой, и деньги ему еще как нужны. Человеческие деньги. И где их взять? Заработать? Да ради всех подгорных Богов, что ему, трудно, что ли?! Но есть-то уже сейчас охота. Более того… он уже ест. И чем платить за эту вот разнесчастную миску похлебки? Чем?! То-то и оно, что нечем. Стыд какой…
Однако вовсе не стыд и не то, что его сейчас прогонят как наглеца, нажравшегося на дармовщинку, заставило Якша пожалеть о том, что он поддался на сварливые требования собственного желудка. Дело было совсем не в этом. Прошлое, от которого он, как ему казалось, навсегда освободился, догнало его.
Худой, нервный трактирщик говорил без умолку:
- А теперь - гномы эти… я знаю, король запретил их трогать, вот только… какой же может быть мир - с гномами?
Трактирщик говорил уже долго. И все время - о гномах. О том, как он их ненавидит. Какие они сволочи, эти проклятые гномы, и как же король этого не видит. Ничего не скажешь - пикантная приправа к бобовой похлебке! За которую ты - гном! - еще и заплатить не сможешь.
- Никакого мира с гномами быть не может! - в очередной раз выпалил трактирщик, и Якш не утерпел:
- Может, - сказал он. - Еще как может.
Он не стал продолжать, просто не сообразил, что это необходимо, слову владыки верят безоговорочно, на то он и владыка, раз владыка сказал: "может", значит, и в самом деле - может, о чем здесь еще говорить? Владыка не ошибается. Вот только ты уже не владыка, и вокруг тебя не гномы Петрии, пора бы тебе начать понимать это.
Понимание дается непросто. Этот строгий учитель дорого берет за свои уроки, и дожить до экзамена удается далеко не каждому, а уж пережить оный…
Глаза собеседника нехорошо сузились. Он посмотрел на Якша пристально, понимающе.
- Да ведь вы и сами… господин… - внезапно с ненавистью процедил он. - Как же я сразу не догадался?
- Да. Я - гном, - сказал Якш.
- Это ваши сволочи грабили и резали, насиловали и сжигали, - хриплый от ненависти голос человека сделался низким и страшным.
- Те гномы… они нарушили приказ, - тихо сказал Якш. - Их никто не посылал грабить и насиловать. Их посылали на войну с вашим королем Дангельтом и его воинами. Отец вашего Дангельта основательно задолжал гномам, а платить отказался. Его сын - также. В уплату гномы решили забрать себе Ферерс, да вот не преуспели. Теперь у вас совсем другой король, да и гномы уже не те.
- Добрые и хорошие?! - яростно прорычал трактирщик. - Как бы не так! Гномы всегда остаются гномами!
- У тебя кто-то погиб от руки… тех гномов? - спросил Якш.
- Все! - яростно выдохнул трактирщик. - Слышишь ты, длиннобородая сволочь, у меня погибли все! Я как раз отлучился, когда…
- Ладно, я уже понял, за что ты ненавидишь гномов, а теперь просто принеси мое жаркое, - самым повелительным тоном приказал Якш.
Этот голос, эти интонации Якш отрабатывал долго. Несчастный просто не может не послушаться. Самые яростные враги Якша, опытнейшие из его придворных, воины из рода воинов, подчинялись этим велительным ноткам. Бедняга трактирщик просто не сможет устоять.
Он устоял. На подгибающихся дрожащих ногах, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, он стоял - и взгляд его полыхал прежней яростью. Обыкновенный трактирщик, пересиливший то, что оказалось не по плечу воинам из воинов.
- Ладно… - вздохнул Якш. - Просто очень хотелось посмотреть на звезды. "Безбородый безумец" написал целую поэму в одном из своих донесений. Хотя, что это я, ты ж все равно не знаешь, кто такой "безбородый безумец", да и к чему тебе? Ладно. Можешь убить меня за грехи тех гномов. Это я их посылал, мне и отвечать.
- Ты?! - задохнулся трактирщик. - Как это может быть?
- Все может быть, - устало вымолвил Якш. - Даже моя смерть в этом дурацком месте. Одно обидно - звезд так и не увидел.
- Сейчас увидишь, - пообещал трактирщик, выхватывая откуда-то из-под стойки топор.
Якш не дрогнул. Молча сидел, глядя, как по столешнице, по рассыпанным на ней крошкам, ползают мухи.
Это ему только казалось, что он избавился от своего прошлого, ушел, сбежал от него. Не так это просто. Прошлое идет по нашим следам, оно умеет догонять, настигать, подкрадываться. И набрасывается на нас в самый неожиданный момент. Жестокое, всевластное, страшное, оно налетает, круша наши песчаные замки, топча юные, слабенькие еще росточки нашего нового "я". Оно высасывает силы и отнимает души. И тогда могучему воину недостает сил просто протянуть руку и забрать смешной, бесполезный, отвратительной ковки топор из трясущихся рук жалкого ничтожного человечка, который в жизни никого не убивал, разве что мух тряпкой колотил.
Якш сидел и молчал. Ждал удара. А мухи все ползали и ползали.
- Будь ты проклят! - жалко и страшно выдохнул трактирщик, опуская топор.
- Я проклят… - так же тихо ответил Якш. - У меня больше нет дома, родины и народа. Ваш Бог хорошо отомстил нам, гномам, - наши небеса рухнули нам на головы… у меня, как и у тебя, никого нет. Я - изгой. Изгнанник. Никто.
- И платы я с тебя не возьму, - тускло сказал трактирщик. - Твоими деньгами руки поганить…
Он уронил топор на пол и, ссутулившись, отвернулся. Он казался очень маленьким. Меньше гнома. Меньше гномика даже. И очень несчастным.
- А у меня и нет денег, - отозвался Якш. - Ничего у меня не осталось. Ты отомщен.
- А ты и правда… тот самый? - тяжело, словно пудовые глыбы ворочая, спросил трактирщик.
"Боги, как же он устал от своей ненависти!" - подумал Якш.
- Тот… самый главный гном… который во всем виноват? - продолжил трактирщик.
- Да, - сказал Якш. - Я и есть тот самый гном, который во всем виноват. Ты все правильно понял.
Тяжело качнувшись, трактирщик проследовал куда-то в глубь своего заведения и тут же вернулся с жарким. И Якш едва успел поймать брошенное в него блюдо.
- Тогда жри, сволочь! Жри и убирайся!
Якш ел молча. Не подымая глаз. А уходя, низко, до земли поклонился уставившемуся куда-то в стену трактирщику.
И если бы тот заплакал… но по изборожденному страданием и ненавистью лицу не скатилось ни единой слезинки. А если бы скатилось - кто знает? Возможно, Якш поднял бы дрянной топоришко и рубанул себя сам. Всего одной слезинки хватило бы, чтоб события потекли совсем в другую сторону, но трактирщик давно разучился плакать, а ненависть, не омытая слезами, бесплодна и не вызывает сочувствия.
* * *
Молодой агент секретной службы Олбарии опустил арбалет и беззвучно выругался самыми страшными словами, которые только знал. Издавать звуки он не имел права, поэтому заменил их бурной мимикой. Его лицо вопило яростью и гневом, пока губы беззвучно выплевывали самую что ни на есть грязнейшую ругань по адресу гнусного мерзавца и провокатора Якша. О, как же хочется дать в морду этой жирной гномской свинье, этой… этой…
Воин всегда отличит воина среди прочих, узнает такого же, как он сам, в любой толпе, секретный агент ни на мгновение не сомневался - Якш в любую минуту мог отобрать проклятый топор! Ему ничто, ничто не угрожало! Ничто, кроме него самого. Так какого же черта он сидел под топором этого придурка? Этого больного от горя и гнева гномоненавистника? Что он пытался доказать? Кому? Или просто дурака валял? Развлечения ради через пропасть прыгал? Скотина. Гнусная, мерзкая скотина. Нет, ну откуда он знал, что этот придурок все-таки не ударит? Не посмеет. По глазам прочитал? Сволочь. Как есть сволочь. Гном проклятый. Дергайся тут из-за него.
Лорд-канцлер ведь ясно приказал: приходить на помощь только в крайнем случае, только в случае реальной опасности, и никак не иначе. А ее-то и нет, этой самой опасности! Ну не может воину из рода воинов дурачок с топором быть опасным. Смешно даже думать о таком. Было бы смешно, если б Якш вел себя как человек. Или хотя бы как гном. Уж как воин-то - по-любому! А так - стой и жди, когда ситуация из абсолютно безопасной мгновенно станет критической, смертельной. Тогда, и только тогда тяжелая арбалетная стрела должна остановить руку с топором. И ни мгновением раньше. Демоны Преисподней, как спина-то вспотела!
Ага. Объект нажрался, а пива ему не предложили. Так ему и надо! Уходит. Наконец уходит. Хвала Господу, еще полчаса, и меня сменят! И пива дадут.
Агент шагнул в сторону и мгновенно исчез.
* * *
"Ну почему ты на меня кричишь? Даже если я виновата… А ты сам - уследил бы? Мне теперь что - вообще никогда не спать, да?! Или ты это… не на меня кричишь, а… вообще на гномов? Не надо. Лучше уж на меня. Я справлюсь. А они…"
"Прости… - хотелось ей сказать. - Ну виноваты… прости нас всех…"
- Заткнись! - взамен этого вытолкнули ее губы.
- Что?! - осекся он.
- Просто заткнись!
- Да как ты…
- А ты?!
- Я?!
- Да, ты! Они же вернулись!
- А если бы не вернулись?!
- Тогда мы сейчас пели бы погребальные песни… - горько сказала юная владыка всех гномов. - И плакали. У нашего народа принято оплакивать павших. А у людей?
Фицджеральд молчал. Долго молчал, глядя ей прямо в глаза. Она завороженно наблюдала, как угасает в его взоре пламя бешенства, словно гаснут могучие горны, седеет яркий от ярости уголь и все становится пеплом. Наконец, он вздохнул, опустил голову, и с его губ сорвалось шелестящее слово, после чего он стремительно развернулся и быстро пошел прочь.
Лишь спустя долгое, как жизнь, мгновение она разобрала, что же это было за слово. То самое, которое хотела сказать она сама.
"Прости!"
* * *
Якш шагал молча. Теперь он никому не напомнил бы шарт, даже завзятому гномоненавистнику, разве что шарт, потерпевший серьезное поражение, не разбитый полностью, но основательно потрепанный, вынужденный отступить. Вокруг темнело, медленно надвигались сумерки, но Якш не замечал этого, слишком темно было у него на душе, чтоб хоть что-нибудь замечать. А и заметив, так подумал бы, что весь мир хмурится, глядя на него.
Это ему только казалось, что он не отвечает больше за гномов. Казалось. Это был счастливый сказочный сон. Сон, в котором он почувствовал, что это такое - быть свободным, какое это счастье. Теперь он проснулся. Что ж, ото сна всегда просыпаются, если только сон не перетекает в смерть, но это не тот случай. А он-то, дурак, поверил, что свободен. Что не отвечает больше… ни за что больше не отвечает! Ага, как же! Размечтался! Что - да, то - да, за настоящее гномов он и правда не ответствен, с настоящим пусть новая владыка разбирается, с Джеральдом, Робертом и "безбородым безумцем" у нее неплохо получится, можно не сомневаться, а вот прошлое…
За прошлое гномов Петрии отвечал, отвечает и будет отвечать, пока не сдохнет, их прежний владыка, некто Якш. И никуда от этого не деться. И хотел бы, да не дадут. Догонят, вцепятся крючковатыми пальцами ненависти, больные от пережитых страданий, полные жаркой и ледяной ярости, вцепятся, поволокут куда-то, ухватят за бороду, призовут к ответу - и будешь отвечать. Не поспоришь - имеют право. Им ведь не объяснить, что над вырвавшейся на поверхность ордой владыка имеет не больше власти, чем над внезапным обвалом. Приказать он, конечно, может, вот только обвалы приказов не слушают.
Но разве кому что докажешь? Именно он стоял тогда у истоков владычества и ничего не сделал.
Ничего.
Правда ничего…
Съеденное жаркое тяжко ворочалось в желудке. С каждым шагом Якшу становилось все хуже, и, наконец, он почувствовал, что больше не в состоянии этого выносить. Свернув на обочину, он с маху рухнул на колени, и его жестоко вытошнило.
- Никогда больше! - бормотал он между позывами. - Никогда!
Отплевываясь и утирая выступившие слезы, он встал и услышал журчание ручейка.
"Хорошо-то как! Главное - вовремя…"
Ледяная вода исцелила его, отбила тошнотворный привкус во рту.
Первой мыслью было - трактирщик отравил жаркое. Якш ее тут же отбросил. Отраву он бы почувствовал. Столько времени пробыть владыкой и не научиться чувствовать такие вещи… так просто не бывает. Да он давно бы уже к праотцам отправился!
- Отравой стала его ненависть, - пробормотал Якш, думая о трактирщике. - Ненависть столь огромная, что ее хватило отравой сделаться.
Это на любовь нас часто недостает, а на ненависть всегда хватит. А потом мы ходим и удивляемся, что ж это нас ненавидят чаще, чем любят…
Выблевавший чужую ненависть вместе с жарким, Якш сразу почувствовал себя лучше. А вода из родника такая восхитительная! У нее нет к нему ненависти, она просто течет себе… Она хорошая. Может быть, она его даже немножко любит. Уж он-то ее точно любит, так почему бы воде не ответить ему взаимностью?
Якш поднял глаза от воды и понял, что вокруг стоит ночь.
"Ну вот и дождался, - мелькнуло у него. - Дожил. Сейчас подниму глаза и увижу то, что роскошней и краше всех моих прошлых несметных сокровищ. Звезды".
Якш немного помедлил, наслаждаясь предвкушением, смакуя торжественность момента. И опоздал. Ему так и не Удалось посмотреть этой ночью на звезды. Это они вдоволь нагляделись на него. А он…
- Ты… вот что… ты - идем со мной! - раздался вдруг незнакомый голос.
- Я - идем с тобой? - опешил Якш.
- Надо очень… совсем больна девочка… боюсь - не довезем… - проговорил высокий даже по людским меркам странный незнакомец в черных, сливающихся с ночью одеждах.
- Так тебе лекаря надо! - сообразил Якш.
"Эх, "безбородого безумца" бы сюда!" - тут же подумалось ему.
- К нему и едем, - пояснил незнакомец. - Помоги, добрый человек, пропадет ведь!
Якш вздрогнул, на миг ему почудилось, что странный незнакомец прочел его мысли. Потом сообразил, что фраза "к нему и едем", относилась не к "безбородому безумцу", о котором он лишь подумал, а к лекарю, о котором он сказал вслух.
- Чем же я-то могу помочь? - растерянно спросил Якш. - Я ж не лекарь и…
- Нам бы ее только через ночь перевезти, - не совсем понятно объяснил незнакомец. - А днем лекарь ее полечит, и не умрет девочка.
Неподалеку за спиной незнакомца Якш разглядел смутные очертания небольшой тележки.
На миг Якшу стало плохо от нахлынувшей на него тьмы, потом тьма распахнулась, и он увидел, не въяве, но в мыслях своих, как еще один гном, яростный и безбородый, мчится сквозь ночь, безжалостно нахлестывая коня, мчится страшным неостановимым усилием, влекомый своим врачебным долгом, что, быть может, превыше всего в этом мире, где даже сумасшедшим карликам дано право, ложась спать, укрываться невиданным сокровищем звездного неба!
И снова Якш на него не посмотрел. Вместо этого он спросил:
- А что делать-то?
- Конь у нас утек… сбежал то есть… А я не могу тележку тащить. Играть мне надо. Пока играю - живет.
Незнакомец оказался бардом. Из-под длинного черного плаща он извлек редкий эльфийский инструмент - скрипку.
Даже самому себе Якш не смог бы объяснить, почему он так сразу этому самому барду поверил. Странным было все. И невесть откуда взявшиеся посреди ночи девочка, и скрипач, и сбежавший - интересно, а почему? - конь, а уж про то, что скрипка может удерживать смерть, не пускать ее к больному, - про такое он и вовсе не слыхивал. Якш не стал задаваться этими вопросами. Он просто поверил, и все. А поверив, испугался:
- Но ты же сейчас не играешь! - воскликнул он.
- Потому что время стоит, - глухо пояснил бард. - Но я не могу его долго упрашивать. Проклятая песчинка вот-вот упадет, а…
Бард не договорил, но Якш и без того все понял:
"А ты стоишь и всякие глупости болтаешь!" - вот что хотелось сказать барду, но разве он мог оскорбить того, на чью помощь рассчитывал?
- Достаточно. Веди! - резко приказал Якш, бегом подбегая к тележке и впрягаясь в нее.
"Ничего, гномы тоже кони! Уж не хуже всяких там сбежавших трусов!"
Всю ночь Якш тащил тележку, а скрипач играл. Шел впереди и играл. Якш знал, знал доподлинно, что над головой у него восхитительное и пьянящее, ни разу не виданное звездное небо, но не смел посмотреть вверх. Он боялся сбиться с тропы, оступиться, упасть. Это было бы худшим предательством в его долгой, полной разнообразнейших предательств жизни, ведь позади него трепетала, как свеча на ветру, трепетала, угасая, будущая Невеста, а где-то там, впереди, в непроглядной тьме, закусив губу от ярости, рвал пространство бешеным конским наметом сумасшедший безбородый гном, который должен был успеть. Вот просто Должен, и все тут!
"Нам бы ее только через ночь перевезти!"
Якш всегда считал, что ночь - это время такое, а вот поди ж ты - она обернулась пространством. Что ж, верно, и так бывает.
Никогда еще Якш не слышал столько чарующе прекрасной музыки. А ведь, казалось бы, у него во дворце всяких там отборных музыкантов перебывало… но то ли музыканты были не те, то ли с ним самим что-то было не так, но он поклясться готов - никто и никогда не играл при нем так! Эта музыка… она была, как доброе пиво и мясной бульон, как искристое вино и травяной отвар, как мед и хлеб, она была, как глоток родниковой воды и утренняя заря, запах первых весенних цветов, цветов, что Владыке гномов люди продавали втридорога, как запах этих цветов и летнее утро, она была как жизнь, как песни друзей и губы любимой, как звезды, которых Якш не видел.
Знаешь, о чем поет скрипка?
О звездах…
Они глядят на тебя, пока ты спишь.
А ты спишь и не слышишь, как они смотрят.
Спишь и не видишь ее песню.
Быть может, тебе даже неизвестно, что она приглашает тебя на танец?
Каждым своим звуком приглашает, а ты - спишь…
Ты так не вовремя уснул.
Впрочем, здесь и нельзя уснуть вовремя.
Здесь спят только не вовремя.
Почему?
А потому, что здесь нет времени.
Здесь только ночь.
Только ночь, и все.
А времени нет.
Так что просыпайся, а то так и не узнаешь, о чем поет скрипка, ведь она поет о звездах… о звездах…