И ведь ничего уже не сделаешь. Ничего. Глядя на то, как они вот эдак прогуливаются, гномы могут решить, что их владыка "легла" под человека и теперь уже никакой защитницей им не будет. Но ведь если сейчас бросить ее руку, развернуться и уйти… тогда они все едино решат, что она авторитетом у людей не пользуется, что ее ни во что не ставят, даже за руку взяться брезгуют - тот же вариант, кому нужна такая владыка? Какой из нее защитник? А кто окажется на ее месте, даже подумать страшно, тут этих цвергов недобитых, как пчел в улье, и каждый со своим планом завоевания мира. Эх, Фицджеральд, Фицджеральд, что же ты наделал? Ох и дорого тебе эта прогулочка встанет! И ладно бы тебе, а то ведь и всей Олбарии… И она тоже хороша со своей помощью. Думать надо, владыка, прежде чем делать! А что его собственные люди подумают? Что их командир внезапно вспомнил, что он почти гном? Как они смогут ему доверять после такого? Да и станут ли? Он бы и сам себе не доверился…
- Ты так оглядываешься на моих гномов, словно боишься, что они подумают о нас нечто недолжное, Тэд, - с легкой улыбкой заметила владыка.
- Боюсь именно это они и сделают, - вздохнул Фицджеральд.
- Почему тебя это беспокоит? - с интересом спросила владыка.
"Эти гномы иногда такое ляпнут!"
Фицджеральд почувствовал, что краснеет.
Хорошо, что уже сумерки!
- Ну… они могут подумать… что ты…
Фицджеральд запнулся.
Сказать такое владетельной особе… трудно, особенно если сам ты - простой олбарийский лучник. И по другим причинам трудно, но я не стану думать о них, не стану, нет у меня такого права!
- Ты чего-то боишься… прямо, как я… там, в воде. Но здесь нет воды, - тихо сказала она.
- Есть… - выдохнул Фицджеральд. - Просто она очень хорошо маскируется!
Эта немудреная шутка придала ему мужества. Он должен сказать ей все, что пришло ему в голову. Как бы это ни было трудно. Вот просто должен и все. Им вместе работать. Удерживать хрупкое равновесие между людьми и гномами. Долг превыше всего!
- Если мы будем вот так ходить, Гуннхильд, твои гномы могут решить, что ты "легла" под человека, и не станут тебе доверять, - сглотнув, выговорил он. - А если я оттолкну твою руку и уйду, решат, что люди тебя ни во что не ставят и ты для них бесполезна.
- Если ты оттолкнешь мою руку - другой я влеплю тебе по физиономии, - с очаровательной улыбкой поведала гномка. - Со средним молотом я все же неплохо управлялась, так что будет больно. А если кто-то из моих гномов посмеет заявить, что я под кого-то там легла, я предложу ему задуматься о том, что в супружеской постели женщина совершенно не обязана оказываться снизу и что это никоим образом не связано с моим положением и долгом перед моим народом.
- Так они тебе и поверят! - выдохнул комендант.
- Ну… если кто-то будет упорствовать в своем неверии… я давно грожусь перерезать кому-нибудь глотку. Раньше или позже все равно потребуется доказать, что это не пустые слова, что я действительно могу это сделать, - ответила владыка.
- А ты можешь?
- Сомневаешься?
В ее голосе столько нежности, что полмира можно напугать до судорог. Так вот за что ее боятся самые твердолобые цверги и самые хитроумные старейшины.
- Нет, но…
- Думаю, нам каждый вечер стоит так прогуливаться, - заключила она.
- Каждый вечер? Зачем? - выдохнул он.
"О Господи, дай мне сил не позабыть о долге!"
- Чтобы говорить друг с другом. Чтобы научиться понимать друг друга, - промолвила Гуннхильд. - Гномы и люди должны научиться это делать как можно скорей. Иначе им не выжить. Ведь тебе есть о чем поговорить со мной. Я знаю, что есть. Тебя, как и меня, тревожит то, что случится завтра. Ты ведь комендант, то есть, по-нашему, нечто между старейшиной и гроссом! Мы отвечаем за все это…
- Да, но…
- Ну так поговори со мной, человек. А я поговорю с тобой. Ведь именно для того высшие силы наделили нас речью, чтоб мы могли говорить и договариваться.
- Ты права, - быстро сказал Фицджеральд. - Прости меня… за глупость. Давай говорить.
* * *
Когда возникший словно из-под земли "безбородый безумец" ухватил Якша за руку, тот не слишком удивился. После того, что с ним приключилось ночью, трудно было чему-то удивляться. Бог у людей, как известно, один, и творить чудеса ему никто не мешает. Это подгорные Боги должны друг на друга оглядываться, а человечьему Богу никто не указ, вот он, видать, и пользуется.
- Идем скорей, владыка! - вместо приветствия торопливо выпалил "безбородый безумец" и куда-то поволок своего бывшего властелина.
- Уже не владыка, - возразил Якш, поневоле переставляя ноги, покоряясь неодолимой силе, ухватившей его за руку.
- Не владыка?! - ухмыльнулся Шарц. - Что ж, отлично. Тогда побежали!
Он и в самом деле перешел на бег, и оторопевшему Якшу пришлось подчиниться. Якш представил себя со стороны, и его одолел смех. Он попытался справиться с собой, но смех яростно продирался наружу, и Якш уступил.
- Нельзя смеяться на бегу. Смешинкой подавишься! - остерег его "безбородый безумец".
- Куда… ты меня… тащишь? - сквозь смех и бег выдавил из себя Якш.
- Одной моей пациентке срочно необходимо лекарство, - поведал Шарц.
- Ну и при чем тут я? - с подозрением выдохнул Якш.
- Ты подходишь наилучшим образом, - ответил нахальный лекарь.
- В качестве лекарства?! - поразился Якш.
- Ну да! - бесцеремонно ответил лекарь, и Якшу на миг пригрезилась жутковатая картинка, как его разливают по баночкам и скляночкам.
- Внутреннего или наружного? - ехидно вопросил бывший владыка всех гномов.
- Пошляк! А еще владыка… - досадливо фыркнул Шарц. - Ей увидеть тебя нужно. Она еще совсем маленькая девочка. Ей нужно увидеть бородатого гнома с волшебной тележкой. Я тут одну тележку приглядел, так что…
- Ей нужно что?! - Пальцы Якша стальными клещами впились в плечи "безбородого безумца", остановив бег, пригвоздив бывшего разведчика к земле.
- Повтори… - хрипло прошептал Якш. - Повтори, что ты сказал…
- Что именно? - чуть испуганно вопросил Шарц, весь подобравшись для боя.
"Что бы ты там себе ни придумал, ты пойдешь со мной и сделаешь все, что потребуется!"
- "Бородатого гнома, с волшебной тележкой"… я не ослышался? - почти жалобно вопросил Якш. - Так она жива?
- Жива? - переспросил Шарц. - Ну, конечно, жива. И даже скоро будет здорова… хотя должна была умереть этой ночью, но… а ты откуда все это знаешь?! - вдруг дошло до него.
На глазах Якша медленно показались слезы.
Шарц стоял, со священным ужасом глядя, как по лицу его владыки медленно катятся крупные прозрачные капли, а он просто стоит, стоит, не отворачиваясь, не стыдясь, не пытаясь их стереть или хоть руками закрыться.
- Так ты и в самом деле… - попробовал Шарц, но голос подвел, пресекся, - так, значит, все, что она говорила про свой сон… про тебя и… - Шарц опять сбился. Трудно говорить о чудесах, особенно если сам не раз уже сталкивался с практикой чудесного - самой чудесной практикой на свете! Тут ведь такое дело - чем чаще с чудесами сталкиваешься, тем хуже в них разбираешься, чудесам ведь не нужно, чтоб всякие там в них разбирались, они просто происходят, там и тогда, когда это очень нужно, там и тогда, когда без них просто никак.
Владыка медленно покачал головой, стряхивая слезы на свою до странности разбойничью одежду, а потом, в свою очередь, схватил Шарца за руку:
- Бежим скорей! Я должен ее немедленно увидеть! - выпалил Якш.
- Быть может, ты сначала… - попробовал хоть что-то вставить "безбородый безумец".
- Потом! Потом все расскажу! - жарко выдохнул Якш, и теперь уже Шарц не мог противиться неодолимой силе, влекущей его за собой.
* * *
Когда так много воды - это смешно. Вода - смешная, по ней так весело шлепать босиком. Это не та же самая вода, какую пьют, она горькая и соленая, говорят, ее пить нельзя, живот заболит, а еще она постоянно бегает то туда, то сюда, наверно, никак не может решить, где ей нравится больше, здесь или там?
А когда мы захотели зайти подальше, нам сказали, что нельзя. А мы спросили: почему нельзя? А нам сказали, что там "глубина". А я спросил: что такое "глубина"? А мне сказали - я слишком маленький, чтоб знать это. А я сказал: вы сами не знаете! И - убежал, чтоб не попало. Но дальше в воду не полез. Вдруг там и правда живет какая-то "глубина", злющая-презлющая, да еще и кусачая? Нет уж, нам и у берега здорово! Никогда мы еще так не играли!
Давно нужно было подружиться с людьми и отправляться к морю. Это же такое интересное приключение! В сто раз интереснее, чем все подвиги древних цвергов, вместе взятые. И чего это взрослые столько тянули с этой идеей? И сейчас тоже - ворчат, боятся… Шли бы лучше водой побрызгались, чем ругаться, небось и настроение бы сразу поднялось!
* * *
- Ну вот! Я же говорила, что он там! Здравствуй, дяденька! Спасибо тебе, что ты меня спас, а то так умирать не хотелось…
- Но… как это может быть, дочка? - смущенно промолвил кузнец. - Ты ведь… ты все время была здесь. Даже когда себя не помнила. Все про какой-то лес говорила… как там темно и страшно…
Он осекся, потому что в глазах дочери и вправду на миг мелькнуло отражение того дикого, страшного леса, и его чистая и честная душа вострепетала от жалости и ужаса.
- Там и правда страшно, - тихо и очень по-взрослому ответила девочка. - Очень страшно, если одной и ночью. Но я же была не одна. Там был Джерри-скрипач, и тележка, и конь… только потом конь сбежал, и мы не могли дальше ехать. А нам обязательно нужно было через ночь перебраться. А Джерри-скрипач сказал тогда, что…
- Дочка, - негромко перебил девочку кузнец, - мы боялись тебе сказать, но… Джерри-скрипач умер три дня назад. Он просто не мог…
- А я знаю, - ответила девочка. - Знаю, что умер. И почему это он не мог? Очень даже мог. Мертвые могут гораздо больше, чем живые, а он и живой все мог. Потому у нас и конь убежал. Кони, они ведь боятся покойников. А тогда Джерри-скрипач привел дяденьку. Дяденька никого не боялся. Даже тех чудищ, которых сам придумал. Хотя они очень страшные были. Но он все равно не боялся. Ему очень хотелось меня спасти. Я все думала: зачем он таких страшилищ придумал, а потом поняла, вот чтоб их не бояться, для того и придумал. Он очень храбрый и добрый! Спасибо тебе, дяденька!
И тут Якш рухнул на колени, и слезы вновь побежали по его лицу. Он плакал, потому что впервые понял, как удивительно и страшно устроен мир и как мир бывает прекрасен, если как следует постараться. Он плакал, оттого что наконец почувствовал: его простили. И пусть даже эта больная девочка ничего не знала о той страшной вине, что он сам взвалил на себя, пусть она и вовсе не знала, что он гном, пусть спасти одну невинную жизнь, предварительно загубив их гораздо, гораздо больше, явно недостаточно для прощения и оправдания, да и может ли быть здесь какое-то прощение и оправдание? Но вот здесь и сейчас, в этот единственный и неповторимый миг, на этой единственной и неповторимой олбарийской земле Якш чувствовал себя прощенным и оправданным.
Это было куда больше, чем он надеялся.
Якш плакал молча, заткнув рот обеими руками, силясь не разрыдаться в голос, страшась напугать девочку, а она, вскочив с постели и ловко проскользнув под рукой матери, уже гладила плачущего гнома по голове.
- Ну что ты, дядечка, что ты… ведь все уже хорошо… ты из-за меня плачешь? Не надо, дядечка, я ведь уже не умру, а скоро совсем здоровенькая буду. Правда-правда. Лекарь так и сказал. Можешь сам у него спросить. Ты не плачь, ладно? Вон, смотри - солнышко… травка зеленая… а ночью будут звездочки. Тебе нравятся звездочки?
- Да, - ответил Якш, - только я их никогда не видел, - смущенно добавил он.
- Какой ты чудной! - засмеялась девочка. - Хочешь, я тебе сама их покажу? Я их все-все знаю. Мне дедушка показывал. И как которая зовется, рассказал.
- Хочу, - сказал Якш. - Очень хочу звездочки посмотреть.
- Так что же это все-таки было? - тихо спросил кузнец.
- Чудо, - ответил сэр Хьюго Одделл. - Самое настоящее чудо, хвала Господу…
* * *
- Игрушки! - радостно вопил маленький гномик, мгновение назад задумчиво таращившийся в морскую даль. - Игрушки плывут! Смотрите скорей!
- Ой, и правда игрушки! Игрушки! - тут же завопили его приятели.
- Игрушки-игрушки-игрушки!
- Чур, мои!
- Нет - мои! Я первый увидел!
- А вот и нет! А вот и нет! А вот и нет!
- Вы - болваны! "Твои", "мои"… Как их оттуда достать?! - солидно возгласил гномик чуть постарше остальных. - Не видите, что ли? Они же далеко. Или кто-то из вас научился по воде ходить?
Владыка удивленно нахмурилась и бросила взгляд в сторону моря.
По морю плыли игрушки.
Сдержать восхищенный вздох ей не удалось. Игрушки были красивые. А потом… а потом она поняла, что они еще и очень большие. Просто громадные. Это только кажется, что они маленькие, потому что они далеко, а на самом деле они ужас какие громадные. Кто может играть такими? И кто посмеет?
- Корабли, - сказал подошедший Фицджеральд. - Наконец-то.
"Так вот они какие!"
- Корабли! - тут же с восторгом завизжала малышня. - Мы будем корабелить!
- Кораблить!
- Мы будем корабельщиками! - поправил кто-то из мальчишек постарше.
- Люди говорят - моряками, а не корабельщиками! - тут же поправили его самого.
- А кто такие моряки?
- Ну… это те, которые…
- Когда скалы поплывут по воде, настанет конец мира! - притворно отчаянным тоном возвестил один из старейшин.
"Книга камней. Каноническая часть. Пророчества о конце мира!"
Сказано было вроде бы негромко, но при этом использовался хитрый ораторский прием, столь излюбленный наставниками и старейшинами, когда негромкий вроде бы голос разносится далеко и внятен всем вокруг.
"Ах ты, старый мерзавец!"
Владыка порадовалась, что Якш перед уходом не только научил ее отличать этот прием от обычной речи, но и пользоваться им.
- Ты где-нибудь видел деревянные скалы, наставник?! - ехидно поинтересовалась владыка. - Или, может быть, ты где-то видел полотняные?
- Нет, владыка, - огорченно отозвался тот.
- Тогда заткнись и прекрати разводить панику, а не то…
- Горло перережешь, я помню, владыка, - печально отозвался старейшина.
- Плохо помнишь, - буркнула Гуннхильд Эренхафт.
- Эй, малышня! Корабли вам не игрушки! - крикнула она прыгавшим от восторга гномикам и гномочкам.
- Это вам не игрушки! - восторженно пропищала какая-то малявка. - Вам не игрушки, а нам - игрушки!
- Нам - игрушки! - дружным хором поддержали ее остальные и тут же попрятались под грозным взглядом владыки, которая с большим трудом сдерживала смех, грозивший вот-вот прорваться наружу и намертво испортить ее грозную репутацию.
- Да… трудное будет дело, - задумчиво молвил Фицджеральд.
- Какое?
- А вот уговорить стариков ваших на корабли взойти…
- Трудное, - кивнула гномка. - Но мы справимся.
"Пинками загоню!"
* * *
Оказывается, у людей есть совершенно потрясающая вещь. Она называется - сено. Его из скошенной травы делают. Для этого траву сначала срезают при помощи специальных орудий, они называются "серп" и "коса". Серп маленький и кривой, ручка у него короткая, и он как-то связан с ночным человечьим светилом, которое называется "луна", вот только Якш не совсем понял, как, а коса гораздо больше, с ее помощью траву косить легче, а еще она совершенно не похожа ни на косички гномок, ни на косы человечьих женщин. Потом скошенную траву оставляют сохнуть прямо там, где скосили, и, чем дольше она сохнет, тем больше превращается в сено. Время от времени эту уже не траву, но еще не сено, переворачивают, чтоб она со всех сторон сохла, это называется "ворошить". Переворачивают ее хитрым орудием, которое называется "грабли". Грабли деревянные, немного напоминают гномский боевой блэтткамм, а еще на них ни в коем случае нельзя наступать дважды, люди почему-то теряют уважение к тому, кто поступает столь опрометчивым образом. Потом уже высохшее сено складывают особым образом, это называется "стог", и он стоит так до тех пор, пока не приходит время переправить сено в место его хранения, которое называется "сарай".
Вообще-то скошенной травой, то есть сеном, люди животных кормят, не всех подряд, конечно, а некоторых из тех, что с ними живут, - вот хотя бы коней, к примеру, и коров, и коз, и овец, и кур, нет, кур, кажется, чем-то другим кормят, но, кроме всего прочего, сено - это такая шелестящая и совершенно фантастически пахнущая подстилка, которую предлагают всем усталым путникам в качестве постели, если этим самым путникам вдруг да ночлег потребовался.
"А если б мне все это не растолковали, я счел бы сено благовонием", - подумал Якш, поудобнее устраиваясь на шелестящей ароматной горе.
Вот и сбылось. Звезды. Много. Это так прекрасно, что слов не осталось. Никаких. Зато слез достаточно. Но их все равно никто не видит. Темно. "Безбородый безумец" уже уехал. У него дела. Больной ждать не может, а болезнь не хочет, так он, кажется, пошутил. Шварцштайн Винтерхальтер. Сэр Хьюго Одделл. Шарц. Лекарь из лекарей. Он, который мог бы лечить лишь своего герцога, упрямо лечит всех подряд. Потрясающая личность. О нем стоит подумать. Но не теперь. Теперь звезды. Звезды, звезды и звезды…
Девочке давно пора спать, но вместо этого она сидит рядом, стоять ей еще трудно, и страшно довольная, тоном многомудрого наставника повелевает звездам объединяться в определенные группы, и те подчиняются. А что еще остается делать, раз наставница такая строгая? А рядом с ней сидят страшно смущенные ее родители. Быть свидетелями чудес - нелегкая работа, и видят Боги, Якш их понимает. А потом, когда все созвездия названы и устроены в небе надлежащим образом, девочку уносят спать, и Якш наконец отправляется туда, где надлежит спать ему - на золотистой горе душистых благовоний. В крыше сарая дырка, и любопытные звездочки в нее заглядывают. Чудные, разве есть что-то интереснее их самих?
Сарай - замечательное слово. И дырка в крыше - тоже великолепная идея, гномы бы ни за что не додумались. Так просто и лаконично. Так прекрасно. Лежи себе и на звезды поглядывай.
Якш совсем уж было собирался уснуть, но чудеса продолжаются. Раз обрушившись на него, они не собираются останавливаться на достигнутом.