Вслед за женой он вошел в дом - бывшую глубокую горную пещеру, приспособленную для жилья. Ее разделяла стена, искусно сработанная старшим сыном из камней, плотно пригнанных друг к другу с помощью выбитых выемок и выступов.
Меньшую часть занимали родители - там стояло низкое деревянное ложе с тюфяком, набитым сухими травами, покрытым чистой холстиной, медные тазы и кувшин с водой, да старый сундук со скудными запасами одежды.
Другая комната частично выдавалась наружу крохотной каменной пристройкой, в которой были оставлены щели- окна, почти не пропускавшие света, так что днем и ночью здесь коптили смоляные факелы.
Большой каменный очаг, возле которого лежали мохнатые шкуры горного урзана, служившие сыновьям постелью, основательный стол, окруженный лавками, несколько полок на стенах с деревянной и медной посудой, ткацкий станок Коссии составляли убранство комнаты. Здесь семья, отдыхая от основной работы, занималась другой, считавшейся более легкой, почти развлечением.
Старший сын, Визалиус, вырезал из камня статуэтки богов, добрых и злых духов, продавая их тем, кому требовалось пополнить домашний пантеон.
Младший, Рогвард, покупая клинки у мастеров средней руки, вместе с отцом перековывал их в крошечной домашней кузнице и трижды закалял.
При этом использовались стебли магического цветка цзунриса, добываемого в Долине темных трав, когда Луна находится в нечетных числах с Солнцем, в дни, благоприятствующие черному колдовству.
После такой обработки лезвие приобретало необычайную силу, утрачивая хрупкость, из-за которой оно часто ломалось. Мечи, кинжалы, ножи продавались ими в дальнем городе, на огромных осенних торжищах, собирающих множество людей. Теряясь среди них, отец с сыном не привлекали ничьего нежелательного внимания, ибо дорожили секретом, перешедшим к ним от далеких предков.
Войдя в комнату, отец спустил с плеч мешок и подмигнул сыновьям, радуясь хорошему дню, теплу дома и виду молодых, красивых сыновей, в нетерпении ожидающих еды.
Ни один из них - стройных, длинноногих и сильных - не походил фигурой на отца, чьи ноги колесом мать пыталась замаскировать широкими сборчатыми штанами. Однако на их лицах светились его серые глаза, затененные черными ресницами, и так же разлетались к вискам густые брови.
Резкие скулы, жесткий рот, агрессивно выпяченный подбородок и надменный тонкий нос Визалиуса повторялись в лице младшего, Рогварда, однако были смягчены присущим ему выражением доброжелательной открытости.
Отец, подавая пример, сел за стол, прочтя короткую благодарственную молитву покровителю домашнего очага Доакру, чья фигурка стояла на деревянной подставке возле стены.
Похлебка из подземной змеи чарсин да целебная вода из Медового источника составляли обычный завтрак семьи мельника. За столом почти не разговаривали, лишь изредка перебрасываясь словами, спеша приступить к работе.
Деревянный амбар был доверху забит мешками с зерном, свезенными соседями, каждая стопка отделялась от другой разноцветными значками, их то и дело проверяли владельцы, чтобы не спутать своего добра с чужим.
Мельничное приспособление представляло собой два жернова. На конусообразный нижний надевался колоколоподобный верхний, в него засыпалось зерно, из маленьких отверстий поступая в щель между жерновами, приводившимися в движение.
Только недавно семья смогла позволить себе купить вторую лошадь для вращения жерновов, а до этого сами мужчины, изредка меняясь, ходили по кругу, впрягшись в ременные петли.
Этот труд не только тяжел, Но и страшен своей однообразностью, мало кто решался завести мельничный амбар. Однако и плата за работу была гораздо выше той, что получали гончары или медники.
Когда первая партия зерна была засыпана, и лошади, опустив головы, поплелись по кругу, в открытую дверь вбежала обеспокоенная Коссия.
За визгом жерновов голоса ее не было слышно, только подойдя к самому порогу, мужчины разобрали, что она говорит.
- В селе чужие, большой отряд, набирают ополчение. Пусть отец остается, а вы бегите в горы! Пока есть время, вас не видно, за амбар - и сразу в расщелину, скроетесь в горах, а я скажу, что на охоте.
Рогвард, споткнувшись о полуоткрытый мешок, бросился к дальней стене, в которой находилась узкая дверь, ведущая к конюшне, устроенной в расщелине горы. Его остановил смех старшего брата.
- Не убейся, малыш! Чего вы с матерью боитесь? Пойдем, послушаем, что скажут, а потом решим, как поступить.
Отец, сильно толкнув его в плечо, закричал.
- Кого ты будешь слушать, дурень? Они не поговорить приехали, а забрать парней на очередную войну, которая нас не касается! За тебя уже давно все решили! Беги, сам пропадешь и брата за собой потянешь!
От неожиданного отцовского тычка сын едва не упал, серые глаза гневно сверкнули, он собрался ответить, но не успел - длинные тени людей упали на освещенный поднявшимся солнцем пол, засыпанный зерном и соломой.
На пороге высилась фигура сержанта в оливкового цвета форме с серебряными знаками отличия на груди.
Его сопровождало пятеро таких же дюжих солдат, чья форма отличалась от сержантской лишь черным цветом и отсутствием серебристых листьев кипариса.
Командир, которого сопровождающие называли Сатурном, с неестественной приветливостью воскликнул.
- Богата семья, имеющая двух молодых воинов! Вы посмотрите на них, какие сильные да крепкие! Небось только и ждут, когда выпадет счастье стать солдатом!
Криан торопливо остановил лошадей, глаза Коссии наполнились слезами. Не обращая на них внимания, вояка скомандовал, обращаясь к юношам.
- Вы двое, бегом на площадь, там собирается сельская ваша рать. - И вдруг заревел диким голосом. - Пошевеливайтесь, чего на мамашу глаза таращите? Пряника ждете? Дождетесь, только от меня!
Солдаты, как будто повинуясь неслышной команде, одновременно немного вытянули мечи из ножен и с лязгом задвинули назад, демонстрируя силу, с которой не поспорить двум невооруженным селянам. Вышедших в сопровождении солдат братьев встретил горестный крик деда Пальфурия.
- А зерно? Кто мне зерно будет молоть? Как зиму без муки встречать?
Но его никто не услышал за шумом и криками, наполнившими мирное село. Явившийся отряд состоял не менее чем из пятидесяти человек. Люди, поднаторевшие в своем ремесле, привычно окружили селение, не давая возможности слабодушным выбраться из него.
Солдаты, в цепи не задействованные, по трое обходили дома, лишь сержанта сопровождал более многочисленный эскорт.
Всех молодых людей, начиная с пятнадцати зим, сгоняли на пыльную площадь с колодцем посередине.
За ними бежали голосящие матери, отцы, пытающиеся что-то возразить или сунуть в руку солдата несколько монет, которые охотно принимались, но не никоим образом не влияли на решимость вербовщиков набрать побольше рекрутов.
Возле колодца молодежь решительно отделили от сопровождающих родственников, и сержант, зычным голосом перекрывая крики, возгласил.
- Граждане Валлардии, слушайте меня, посланца Трибуна, которого вы избрали и кому обязались служить! Пришел страшный миг, когда государство и вера оказались в опасности! Курсаиты вновь подняли головы, вылезли из своих зловонных нор. Они обрушили Лунный Храм в тот момент, когда совершалось жертвоприношение богам, вызвали их гнев, который обрушится на всю страну! Мы должны противостоять врагам, уничтожить их, пусть кровь курсаитов погасит разгорающийся огонь божественной ярости. Ваши сыновья станут частью армии возмездия, покроют себя великой славой, добьются богатства, ибо имущество предателей будет разделено между воинами. Нельзя медлить, мы выступаем сейчас, некогда собираться и прощаться, - колокол пробил!
Новый всплеск крика раздался над площадью - людям слишком хороню было известно, что попав в королевскую армию накануне боевых действий, мужчина оттуда или не возвращается вовсе или приходит домой калекой, не пригодным не только воевать, но и выполнять обычную крестьянскую работу.
Молодые люди попытались вырваться из оцепления, но их останавливали скрещенные мечи солдат. Сгоряча отталкивая обнаженную сталь, они лишь прорезали ладони до кости о заточенные лезвия. Сельский силач, почти двухметрового роста, увидя рапы сына и заполненные слезами глаза мальчишки, подскочив сзади с яростным ревом, схватил за шиворот двоих вербовщиков, ударив их головами с такой силой, что они выпустили мечи из рук, их тела обмякли и безвольно опустились на землю.
Упавшее оружие немедленно подхватил Рогвард, занеся его над головой ближайшего противника. Однако сын мельника не успел ударить, чьи-то руки с силой охватили его запястье, выворачивая назад и в сторону, так что он был принужден склониться набок.
В бешенстве повернув голову, он увидел собственного брата с застывшим, напряженным лицом - сломить сопротивление крепкого Рогварда было нелегко.
Визалиус прошипел ему в лицо.
- Ты что замыслил, ублюдок? Обоих погубить хочешь, да еще и родителей в придачу? Несколько безоружных старых мужчин да свора мальчишек с нами, можно ли победить воинский отряд!
Он вывернул руку брата еще сильнее, и меч зазвенел о камни площади. К ним подбежали орущие солдаты, но Визалиус ступил перед Рогвардом, закрывая его собственным телом. Как будто обладая правом приказывать, он повелительно сказал.
- Он никому не опасен, я пригляжу за парнем.
Те замерли в нерешительности, натолкнувшись на его надменный холодный взгляд, удивленные странным в такой ситуации спокойным выражением лица юноши. Принять решение им помог властный голос сержанта.
- Оставьте их, я сам разберусь!
В этот момент два позорно обезоруженных солдата, очнувшись, подхватили свое оружие и никем не сдерживаемые кинулись в толпу, отыскивая своего обидчика. Впрочем, он и не прятался, пытаясь через головы оцепления успокоить сына.
С ужасающей синхронностью мечи обоих поднялись и опустились, наискось прорубили плечи мужчины, встретившись посередине его груди.
Кровь залила все еще стоявшего человека с застывшим выражением удивления на лице, и вдруг треугольник груди вместе с головой и шеей вывалился из тела, медленно рухнувшего на землю.
Внезапно воцарившееся молчание прерывалось только неуместным радостным пением птиц да мирным журчанием горной реки, протекавшей через село.
Тишину прорезал пронзительный визг сына убитого, который, не удержавшись на отнимающихся ногах, тяжело осел в пыль, протягивая руки в сторону трупа. Кипя злобой, распаляясь, неистовствовал Сагурн.
- Довоевались, навозники, селяне вонючие! Сами виноваты, кто еще посмеет сунуться - покрошим десяток человек, чтоб неповадно было идти против посланников Трибуна!
И уже обращаясь к солдатам, крикнул:
- А вы что топчетесь, как женщины перед канавой, ноги промочить боитесь? Ведите их, да коней не забудьте вместе со своими головами безмозглыми!
Только тут селяне поняли, что во время речи сержанта и последовавшей затем стычки, несколько солдат обошли все дворы, выведя лучших лошадей, которых погнали вслед за пленниками.
Лишь те, кому некого было провожать, попытались оспорить жалобными боязливыми криками справедливость реквизиции, но вскоре замолчали, поняв не только неуместность, но и бессмысленность своих стенаний.
Рогвард и Визалиус постоянно оглядывались, выхватывая взглядами из толпы бегущих за отрядом отца и мать, родные лица терялись среди толпы. Как только тропа, резко сужаясь, повернула за каменистую осыпь, часть отряда задержалась, останавливая безутешных родителей, заставляя их вернуться по домам.
Солдаты ехали верхом на собственных лошадях, меняя их на угнанных из села, чтобы те не уставали. Для новобранцев же шесть дней пути показались бесконечными. Они не смогли взять с собой еду и каждый вечер получали ломтик сушеного мяса и несколько глотков воды, с частицами взболтанной глины и вкусом ржавчины покрывшей внутренность железной фляги.
Парнишка, отца которого убили, казался безумным, беспрерывно бормоча что-то неразборчивое, не отвечая на вопросы и отвергая еду. Он несколько раз падал, отказываясь идти, и товарищам приходилось волочь его на плечах. К третьему вечеру он так обессилел, что приход смерти казался делом нескольких колоколов.
Рогвард, лежа на холодных камнях, подвинул хрупкое тело поближе, чтобы поделиться крупицей тепла. Быстро заснув, он вдруг очнулся, почувствовав толчок и какое-то шевеление рядом. Открыв глаза, юноша встретился взглядом с сержантом, в этот момент выпрямлявшимся и замершим в неловком положении, поняв, что его заметили.
Сагурн медленно поднес руку ко рту и приложил палец к губам, переведя его затем на спящего рядом брата. Рогвард понял бессловесное предостережение - его болтливость принесет беду Визалиусу.
Как только сержант отошел, Рогвард провел ладонью по голове и груди мальчика, и тут же отдернул руку, почувствовав еще теплую струящуюся кровь. Приподнявшись, он зачерпнул горсть песка с мелкими камешками и долго, истово вытирал чужую кровь.
Он отполз подальше, но до утра уже не мог уснуть. Когда лагерь, еще в темноте ночи по свистку пробудился, Сагурн объявил, что слабый трус покончил с собой, испугавшись доблестной жизни, ждавшей его на воинском поприще. При этом он даже не взглянул в сторону Рогварда, уверенный, что тот не раскроет рта.
В пути Рогвард не переставал удивляться брату - казалось, перед ним чужой, незнакомый человек.
Он легко и с готовностью выполнял приказы сержанта, подбадривал остальных, покрикивал, а иному, совсем павшему духом, мог и добрый подзатыльник отвесить, дабы напомнить, что тот из деревенского олуха превратился в доблестного солдата. Не укрылось от Рогварда и пристальное внимание, с которым сержант наблюдал за новоиспеченным воином.
Попытка младшего брата попенять на то, что старший виновен в их печальном положении, натолкнулась на жесткий отпор.
Визалиус отрезал, что любое изменение лучше прозябания в жалком горном селении до конца безрадостной и убогой жизни. Той, что провели родители в постылой каменной хижине. Кровь бросилась в голову Рогварда, он гневно сжал кулаки, но брат уже отошел, как будто разговора и не было.
Юноша понял, что с этого момента остался один и рассчитывать может только на собственные силы. А к брату постепенно примкнули человек десять, ловивших каждое его слово и старавшихся подражать ему даже в мелочах.
Столица, которую никто из них раньше не видел, открылась внезапно, как только они достигли вершины Золотой горы. Измученные, голодные, жаждущие глотка воды они все же остановились, пораженные красотой той стороны хребта, который не был виден при подъеме. Он полыхал желтыми и оранжевыми цветами вечнозеленой чарнакии, действительно похожими на разлитое золото.
Главный город Валлардии располагался па горном плато, будто бы уходившем своими уступами к самому небу. Чем ближе подходили они к столице, тем выше казалась гигантская каменная стена, достигающая второго яруса и четырехугольником, открытым со стороны города, отделяющая его от обширной долины.
Городские ворота не были заперты, как обычно бывало в дневное время. Однако открыта была лишь одна створка, в которую свободно могла проехать повозка или бок о бок два всадника. Дневная стража вышла навстречу отряду, приветствуя знакомых и насмешливо поздравляя Сагурна с недурным уловом.
Новые рекруты топтались с растерянным видом, их единственным желанием было наконец напиться и отдохнуть. Пыльные, оборванные, изможденные, в той старой рабочей одежде, в которой их захватили, не дав переодеться и совершенно истрепавшейся в дороге, они производили жалкое впечатление.
Лишь Визалиус и его маленькая группа на этом фоне производили впечатление действительных добровольцев, пусть усталых, дурно одетых, но не утративших интереса к окружающему, внимательно рассматривающих впервые увиденный город и его жителей.
- Эй, сержант, - окликнул капитан, приземистый мужчина зим сорока, с плечами такими широкими, что казались равными его росту, - вижу ты привел доблестных вояк. Только надо было заранее послать гонца, мы бы приготовили им костыли, а то, клянусь рогами Зандры, попадают перед воротами!
Он захохотал, широко раскрывая рот, так что видно стало напряженное синеватое основание языка, и обернулся к солдатам, призывая оценить свою шутку. Но те не нуждались в поощрении и уже смеялись, хлопая по плечам и подталкивая друг друга.
Бледно-голубые, почти бесцветные глаза Сатурна потемнели от раздражения, хоть за зимы службы он должен был уже свыкнуться с подобным ритуалом приема, более того, сам с удовольствием насмехался над другими вербовщиками, приводившими такое же невзрачное пополнение. Неожиданно для всех вперед выступил мускулистый темноволосый парень, окинувший стражу надменным взглядом из-под черных бровей. Сжав кулаки, он хрипло пообещал:
- Смейтесь, пока смеется. Дайте время, мы сравняемся с вами, тогда повеселимся вместе.
Рогвард, опасаясь, что брату несдобровать после таких непочтительных слов, поспешил стать рядом, с лицом таким же гневным и жестким. Сразу стало видно, что плечом к плечу стоят братья, настолько они были похожи в объединившем их чувстве противостояния всем остальным.
Капитан против ожидания не рассердился, а подойдя ближе и некоторое время пристально вглядываясь в их лица, серьезно заметил, обращаясь к сержанту.
- Оба хороши, но лишь один солдат по призванию. Другой будет слишком много думать, приказ сам по себе для него ничего не значит. Могу и ошибаться, решать тебе.
Отойдя в сторону, он распорядился принять лошадей, сопровождающие спешились, и Сагурн с несколькими солдатами повел селян в город. Они прошли под аркой ворот, углубившись в стену толщиной не менее десяти локтей, в конце которой стояли вторые ворота, такие же мощные, как и первые.
Городской гомон показался Рогварду оглушительным и он, поморщившись, взглянул на брата. Однако тот с интересом вертел головой по сторонам, впитывая новые впечатления и, казалось, наслаждаясь ими. Младший попытался последовать его примеру, оглядывая столицу, незаметно для себя увлекаясь видом незнакомой жизни.
Первый ярус занимали в основном небольшие хижины, сделанные из тонких длинных прутьев астеранта, кустарниковыми зарослями которого в изобилии была покрыта равнина перед столицей.
Старик в коротких черных штанах, подпоясанных залохматившейся веревкой, вошедший в город перед ними, уже добрел до своего дома, свалив с плеч огромную вязанку. Задумчиво обрывая малиновые цветы, он откладывал в стоpoнy плоды, окутанные мягкими пушистыми нитями, которыми набивают подушки.
Астерантовый каркас покрывался глиной, хорошо сохраняющей тепло и предохраняющей от холодных ветров с гор. Почти возле каждой хижины мастеровые занимались своей работой.
Гончар крутил колесо, обеими руками придавая влажной глине необходимую форму, кожевник замачивал звериные шкуры в деревянных чанах, издающих отвратительный запах дубильного состава, осторожно постукивал по долоту плотник, вырезая мисы и блюда.
Бросался в глаза возраст мастеров - всем далеко за сорок, помощниками вертелись возле них дети и иногда женщины.
Один из солдат заметил.
- Видал, Сагурн, столичное ополчение уже собрали.