КАРТИНА СЕДЬМАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ.
Май 1945 года.
Поселок Сокол. Небольшой садик перед домом Лаврухина, отделенный забором от соседского участка. Звездное небо. Из освещенных окон соседнего домика доносятся звуки радио – бой часов с Красной площади. Открывается калитка, входят Ольга и Ведерников с чемоданами.
Ольга. В окнах темно. Кажется, легли спать.
Ведерников. Двенадцать. Слышишь, кремлевские часы бьют!
Они берутся за руки и слушают далекий бой часов.
Ольга. Неужели мы дома, Шура?
Ведерников (не сразу). Все может быть.
Ольга (шепотом). Я постучу.
Ведерников (тоже шепотом). Тебе страшно?
Ольга (помолчав). Что мы скажем Мише?
Ведерников. Все. (Быстро взбегает на крыльцо и стучит в дверь.)
Ольга. Неужели никого?
Ведерников (освещает фонариком дверь). 3амок на двери.
Садятся на ступеньки.
Ольга (задумчиво). Странно. Я часто думала о своем возвращении, какое оно будет. Все случилось не так. Совсем.
Ведерников (берет Ольгу за руки и ласково сажает рядом с собой). Ты напрасно не послушалась меня. Прямо с вокзала нам следовало поехать к маме. (Улыбнулся.) Мне так хочется, чтобы вы подружились. (Ольга нежно обнимает его.) Мы с тобой, как два беспризорника.
Ольга. Почему?
Ведерников. Так мне кажется.
Ольга. О чем ты думаешь?
Ведерников. О нашем доме. Видишь, я нарисовал его на земле прутиком. Тебе нравится?
Ольга. Да. (Улы6нулась.) Особенно воротца красивые.
Ведерников. Где этот дом, Оля?
Ольга. Не знаю. (Показывая на рисунок.) Вот здесь. И больше нигде. (Смотрит на Ведерникова.) Ты все время думаешь о Люсе и Шурочке. Что с ними, да? (Ведерников молча кивнул головой.) И я тоже. (Тихонько.) 3наешь, на войне я часто загадывала – неужели мы снова встретимся? Тогда это казалось таким счастьем! А вот теперь, когда мы наконец вместе…
Ведерников. Это перестало казаться счастьем?
Ольга (в отчаянии). Молчи. Мы так долго искали друг друга. И вот нашли. (Сжимая его руки.) Остального нет. Правда?
Ведерников. Наверно.
Из соседнего домика слышится негромкая музыка, Ведерников настороженно прислушивается.
Ольга. Что ты, Шура?
Ведерников. Песенка. Помню, у меня в госпитале один майор пел. (Не сразу.) А потом умер. (Стиснул зубы.) От гангрены. (Горячо.) Понимаешь, умер человек, а вот глаза его перед смертью, взгляд. Этого из памяти не выжжешь. Ничем.
Ольга. Ты считаешь, что виноват в его смерти?
Ведерников. И так можно считать.
Ольга. А иначе считать можно?
Ведерников. Можно. То-то и горе. (Песня смолкает.) Замолчал майор. (Опускает голову на руки.)
Ольга (ласково). Шура.
Ведерников (быстро). Если бы ты знала, как мне нужен сейчас Михей! Ах, черт, я слишком много всего наобещал! И вот мне тридцать, молодость прошла. (Пауза.) Нет! Пусть все, все будет сначала.
Ольга (тихо). Пусть. (Помолчав.) Это все-таки глупо – сидеть одним, ночью, в саду, Пойдем к соседям, узнаем, где наши. Может быть, уехали куда-нибудь.
Ведерников. Идем.
Они уходят на соседний двор. С улицы слышатся голоса. Затем отворяется калитка, и в садик входят тетя Тася, Нина, Лаврухин и Галина.
Лаврухин (смотрит на часы). Первый час. Мы ведем себя как отчаянные полуночники.
Тетя Тася. На Нинином месте я бы вообще не ложилась спать! Взяла бы лихача – или, как это теперь называется, "виллис"? – и до рассвета каталась бы по Москве. Как никак, а после конца занавес давали четырнадцать раз!
Лаврухин. Что и будет немедленно отмечено. Приготовлены торт и шампанское. Мы будем до утра прожигать жизнь.
Тетя Тася. Мои дорогие, я отправляюсь на кухню. Иначе вам придется ждать целую вечность. Увы, меня губят все эти технические модернизации вроде керосинки.
Нина. Я помогу вам, тетя.
Тетя Тася. Ни за что! (Уходит в дом.)
Галина. Нина, можно мне поцеловать вас? (Крепко ее целует.) Вы удивительно играли сегодня. У меня такое чувство, словно вы мне помогли в чем-то очень важном.
Нина (неловко улыбнулась). Как вы похвалили меня, я даже покраснела. Спасибо. Как хорошо, правда, Миша? (3адумчиво.) А знаете, о ком я все время думаю сегодня? О Павлике. Ведь он в "Бесприданнице" цыганкой меня видел, а сегодня – Лариса. Милый Павлик. (Помолчав.) Я пойду прилягу немножко. Кажется, успех вскружил мне голову в самом не фигуральном смысле.
Галина. Знаешь, помоему, она чудо. В ее годы – такая глубина.
Лаврухин. Да, жаль, что Ольге не пришлось ее увидеть.
Галина. Ты не веришь, что Ольга вернется?
Пауза.
Лаврухин. От Шурки попрежнему нет писем?
Галина. Ни слова.
Лаврухин. Люся, верно, беспокоится.
Галина. Молчит. Она ведь никогда не жалуется, не плачет, всегда одна. За ней решил поухаживать сосед, пригласил ее в кино, она ударила его, заперлась в комнате и позвонила, чтобы я пришла. Потом этот злополучный Митенька три недели извинялся.
Лаврухин (улыбнулся). Мне кажется, ты ее любишь.
Галина (не сразу). Мы два года прожили рядом и работали вместе. Это было удивительное время.
Лаврухин. Уж не соскучилась ли по Борску, Галина Сергеевна?
Галина. Пожалуй. Все это нелепо, Мишка! (Горячо.) Там, в Борске, я чувствовала себя нужной. А здесь я опять очутилась одна. Так сказать, наедине с пишущей машинкой. Точно меня вернули к уже прожитой жизни!
Лаврухин (улыбнулся). Ну что ж, поезжай на завод, где парторгом ЦК товарищ Архипов.
Галина. Архипов. (Помолчав.) Кстати, он приезжает завтра.
Лаврухин (рассмеялся). Очень здорово у тебя это звучит "кстати". Вот что, приведи-ка его к нам, пообедаем вместе.
Галина. Я скажу, но… (Посмотрела на часы.) Ой, побежала! Да закрытия метро шесть минут. (Бежит к калитке.)
Лаврухин. В каком часу он приезжает?
Галина (оборачиваясь). В семь утра. А что?
Лаврухин. Кстати. Теперь я, кстати, понимаю, почему ты так торопишься на метро.
Галина. Вот дурак! (Убегает.)
Лаврухин (смеется). До завтра!
Лаврухин прислушивается к музыке, которая доносится из соседнего домика, закуривает трубку. В саду появляется Ведерников. Лаврухин поднимается со скамьи. Мгновение они молча смотрят друг на друга.
Лаврухин. Ты? (Ведерников молча протягивает руку Лаврухину.) Сколько мы не виделись?
Ведерников. Почти пять лет. Помнишь, ты приезжал с Олегом из Нарьян-Мара и мы встретили новый, сорок первый год?
Лаврухин. Да. (Смотрит на его ордена и медали.) Ого, сколько у тебя! (Помолчав.) Отчего ты так долго не писал? Тут о тебе беспокоились. Ты уже был дома?
Ведерников. Дома? (Не понял сразу, о чем речь.) Я прямо с вокзала.
Лаврухин. Люся ведь теперь живет у твоей матери.
Ведерников. Да? (Пауза.) Как они?
Лаврухин. Тесновато живут, но, кажется, дружно. (Осторожно.) Дело в том, видишь ли, у твоей матери был сердечный припадок, вот Люся за мной и заходила.
Ведерников. Припадок?
Лаврухин (мягко). Она очень нездорова у тебя. (Пауза.) Когда ты ее видел в последний раз?
Ведерников. Я? Погоди, дай вспомнить. Странно – больше пяти лет прошло.
Лаврухин. Время торопливее людей, Шура. (Долгое молчание.) Скажи, почему ты не отвечал на мои письма? Помнишь, год назад, я просил у тебя черновики Павлушкиной работы.
Ведерников. Черновики. Они не представляли интереса.
Лаврухин. Неправда. Работа Павлика – только начало. При гангрене раствор применять рискованно – он может вызывать кровотечение.
Ведерников. Знаю.
Лаврухин. Чего же ты ждал два года? Записи Павлика были у тебя, ты владел всеми ключами, и завершить дело надо было именно тебе.
Ведерников (не сразу). Не было никаких записей Павлика.
Лаврухин. Что?
Ведерников. Над препаратом я работал самостоятельно. Все было сделано, не хватало последнего звена. И вот в дневнике Павлика я нашел фразу, которая подвела меня к верному решению.
Лаврухин. Значит, автор препарата не Павлик, а ты? (Ведерников молчит.) Так. А ведь это было первое, о чем я тогда подумал. Приписал свой успех другому. Зачем? (Пауза.) Пожалел мать Павлика?
Ведерников (не сразу). Да! Но если всю правду – не это было главным. (Горячо.) Видишь ли, даже наедине с собой, я понимал, что недостоин награды. Ведь мне так и не удалось все решить единолично. Все, от начала до конца! Мне казалось это неполной победой.
Лаврухин (тихо). Вот мы и добрались с тобой до сути, Шура. (3адумчиво.) Все желал сделать один. Ничьей помощи не хотел. Молчишь? Ордена на тебе поблескивают, и молчишь?
Ведерников (тихо). И молчу.
Лаврухин (страстно). Как ты мог бросить свое, свое? То, что было рождено тобой. Твою мысль! Я завидовал тогда, смертельно завидовал, что это тебе выпала великая работа, а ты…
Ведерников. Да, теперь только одним могу оправдаться – закончить работу. И я сделаю это. Слово.
Лаврухин (не сразу). Помнишь мое письмо о черновиках? Я решил продолжить дело Павлика. После долгих поисков мы видоизменили раствор и нашли состав, который, обладая меньшей токсичностью, позволяет вводить его в мышцу зараженного гангреной.
Ведерников (нетерпеливо). Дальше!
Лаврухин. Практический итог – в восьми случаях из десяти полное заживление раны без хирургического вмешательства.
Ведерников. Ты. Тебе это удалось? (Молчит некоторое время, потом обнимает Лаврухина.)
В саду появляется Ольга.
Ольга (негромко). Здравствуй, Миша.
Лаврухин (оборачивается и долго, как бы не понимая, смотрит на нее). Ты жива?
Ольга. Видишь, я вернулась.
Лаврухин (тихо). Я никому не говорил, что верю. Даже Нине. Я так боялся. А почему ты так поздно?
Ольга. Разве Шура не рассказал?
Лаврухин. Шура?
Ольга. Ведь мы вместе приехали.
Лаврухин (не сразу). Понимаю.
Вдоль забора мелькает чьято фигура, открывается калитка, в сад вбегает Люся. Она одета небрежно, на голову накинут чужой старушечий платок. Увидев Лаврухина, она бросается к нему.
Люся. Мишенька, я опять за вами. Шуриной маме очень плохо. Помогите нам, Миша!
Ведерников. Что?
Люся (подходит к нему и осторожно трогает его одним пальчиком). Шуренька.
Ведерников (берет ее за руки). Веди меня, скорее! Идем! Идем, Люся!
Они бегут по саду.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ. КОМУ ОСТАВЛЕНА ЖИЗНЬ.
Утро следующего дня. Падают последние капли дождя. Открывается калитка, к дому Лаврухина по саду идет Ведерников. Он без фуражки, шинель наброшена на плечи. Следом за Ведерниковым в сад входит Люся, в руках она держит его фуражку. Порывшись в карманах, Люся достает очки, надевает их, подходит к Ведерникову и острожно дотрагивается до него рукой.
Люся. Вот. Ты оборонил фуражку. Я шла сзади и подобрала.
Ведерников. Спасибо.
Люся. Я боялась, как бы с тобой не случилось что. (Пауза.) Верно, ты очень промок под дождем. Уже давно утро, а ты все ходишь и ходишь.
Ведерников. Ничего.
Люся. Ты не обвиняй себя, что она умерла. Было поздно, и ты ничем не мог помочь. Ты не виноват, Шура.
Ведерников (усмехнувшись). Вероятно.
Люся. Ты смеешься?
Ведерников. Нет. (Помолчав.) Ты давно живешь у мамы?
Люся. Четвертый месяц. Как из эвакуации вернулась. Мы жили весело, после работы обедали все вместе, радио слушали, играли в дурачка. Ждали твоих писем. Только вот их не было.
Ведерников (помолчав). Почему у тебя такие руки?
Люся. Я работала на сварке, я ведь писала тебе. А это знаешь как трудно? (Смотрит на него.) Что ты, Шура?
Ведерников как-то странно наклоняет голову, точно кланяется, может даже показаться, что он хочет стать перед ней на колени.
Шуренька.
Ведерников (тихо). Я пойду. Мне надо побыть одному. Не бойся. Все пройдет. (Уходит.)
Люся смотрит ему вслед. Из дома на крыльцо выходит Ольга.
Ольга. Люся!
Люся (оглядывается и долго смотрит на Ольгу). Здравствуйте.
Ольга. А Шура?
Люся (показывая на улицу). Вон он пошел.
Ольга. Она умерла?
Люся. Да. (Пауза.) Когда Шура пришел, было поздно. Он не давал ей никаких лекарств, ничего. Он стал рассказывать, что очень ее любит. (Помолчав.) Но она все-таки умерла.
Ольга. Куда он пошел?
Люся. А никуда. Он просто ходит по улице и о чем-то думает все время. Он уже давно так ходит. Часа четыре. (Поясняя.) Верно, он не знает, что ему дальше делать. (Ольга молчит.) А вы сильно изменились, я бы вас не узнала. (Не сразу.) Видите, как все вышло.
Ольга. Да.
Люся. Мне ведь Шура все рассказал. И про плен и как вы в немецком тылу были. (Тихо.) Настрадались вы.
Ольга (помолчав.) Вам, вероятно, тоже трудно жилось?
Люся. Как сказать. Во-первых, я не одна была, многие люди очень обо мне заботились. Например, Архипов Никита Алексеевич. Я ведь работала на танковом заводе. Конечно, это вам не телеграммы принимать – совсем другая штука. Но ясно, это все пустяки, если сравнить с вами.
Ольга. Что вспоминать! Прошлой жизни конец, Люся. Новая начинается.
Люся. Да, да. Только бы война не повторилась, верно? Я сейчас много об этом размышляю, ведь столько пришлось увидеть горя. Очень хочется, чтобы народы не страдали в дальнейшем, правда?
Ольга. А что у вас с глазами? Почему вы в очках, Люся?
Люся. Да так, вообще. (Пауза.) Hy, мне пора, до свидания.
Ольга. Люся!
Люся (обернулась). Что?
Ольга подбежала к ней, хотела что-то сказать, не смогла и опустила голову.
(Тихо.) Не надо. Ведь вы ни в чем не виноваты. Разве вы не заслужили своего счастья? (С гордостью.) Не бойтесь, я не стану завидовать. Я теперь не 6едная. (Убегает.)
С улицы идет тетя Тася. На крыльцо выходит Лаврухин.
Тетя Тася. Это ты, Ольга? Сегодня в "Комсомольской правде" статья о Нине, ее очень хвалят. (Смеется.) Ну вот, теперь я могу умереть – сбылось все, о чем я мечтала.
Ольга (берет ее руку, целует и тихо говорит). Тетя, милая.
Тетя Тася. Да-да, вот мы и снова вместе! Война кончилась, и самое трудное теперь позади.
Лаврухин. Вы думаете? (Целует тетю Тасю.)
Тетя Тася. Конечно! Вот боюсь только, американцы что-нибудь выкинут. И потом этот Трумэн, он очень ненадежный субъект. Не правда ли, Миша?
Лаврухин (улыбнулся). Пожалуй.
Тетя Тася. Я положу Нине газету под подушку. Вот и солнышко! Счастливый день! (Уходит.)
Лаврухин (не сразу.) Здесь была Люся?
Ольга. Да. Ночью умерла Шурина мама.
Лаврухин. Где он?
Ольга. Не знаю. (Пауза.)
Тетя Тася (выходит на крыльцо). Она проснулась и читает газету. Она совершенно спокойна. Совершенно.
С улицы в калитку входит Архипов.
Архипов (улыбаясь, немного смущенно). Ну, принимай гостей, Михаил Иванович?
Лаврухин. Никита! Ах ты, мой милый! (Обнимает его.)
Архипов. Ты не удивляйся, что рано. События, понимаешь. Галины Сергеевны еще нет?
Лаврухин. Знакомься. Настасья Владимировна – хозяйка данной территории. Ольга – о ней ты слышал неоднократно.
Архипов (улыбнулся). Приходилось. (Жмет ей руку.)
Лаврухин. А это Архипов Никита Алексеевич. Так сказать, бог тыла. Кроме того, великий человек, как утверждают некоторые, Галина в том числе.
Архипов (смеется). Ох, и злой же ты, доктор! Ну, а где Люся? Работает? Учится?
Лаврухин. К экзаменам готовится в машиностроительный. Это ведь твоя идея, кажется?